Перейди мост, прежде чем его сжечь

      Город встал в нескончаемой пробке. Третий день не прекращался снегопад. С подъездного козырька прямо под ноги Дану свалилась снеговая шапка.       — Елки-палки, — шепотом сказал он и тут же, поскользнувшись, чуть не свалился на ограду цветника. — Что за день-то…       С утра отключили горячую воду — когда Дан был в ванной. Конечно, он привык к ледяной воде, но не так же внезапно… Хотя холодный душ прочистил голову и помог собраться с мыслями. Дан наконец решился сходить к Танькиным родителям. Перед тренировкой успеет. Он уже представлял, какое колоссальное облегчение испытает, когда этот надоевший камень свалится с души.       Теперь самым своевременным было свалиться у подъезда и сломать ногу. Дан снова выругался, уже покрепче: ремень спортивной сумки зацепился за столбик ограды, заставив его потерять равновесие и крепко садануться носком кроссовки об обледеневший бордюр. Что за ерунда, какой-то травмодень! Надо смотреть по сторонам, а то еще под машину попадешь. Хотя в такой снегопад машины еле ползут даже по центральным улицам, где техника пытается что-то чистить.       Накануне вечером Дан подошел к окну, чтобы задернуть шторы, и неожиданно задержался. В свете фонаря летел снег. Ветер бросал его пушечными залпами, и Дан подумал, что вот так, метелью, летит его жизнь. Понять бы только, куда его несет… Вдруг фонарь погас, и вместе с ним выключился мир: исчез снег, и ветки тополя, и кормушка, которую повесили соседские дети, и скамейка у подъезда — все, мир схлопнулся в черную дыру. Дан вздрогнул от озноба. Так гаснет свеча, оставляя лишь тонкую струйку дыма. Он решил обязательно дождаться, пока фонарь зажжется снова, потому что уйти вот так, оставив за спиной темноту, было жутко. Целый час он простоял у окна, наблюдая, как гаснет и включается реальность. Жизнь умеет так же: схлопнуться в один миг — Дан как никто понимал это после того, как умер за Сержа Боннэ. И смерть умеет быть безжалостной и точной.       Он шел по улице Ленина и пытался смоделировать разговор.       — Здравствуйте, я Танин одноклассник и знаю, почему она упала с крыши…       — Что?!       Побледневшая мать, сердечный приступ, скорая.       М-да.       А может, так?       — Здравствуйте, я Танин одноклассник, она просила передать, что это был несчастный случай…       — Что?!       Побледневшая мать, сердечный приступ, скорая.       Дан, ты дурак. Обычно к таким новостям людей готовят.       — Здравствуйте, я Танин одноклассник. Очень надо поговорить.       — Проходи…       Так, уже лучше. Плывем дальше…       — Мне тут приснилось, что Таня на крыше поскользнулась и нечаянно упала…       Хоть убей — сердечный приступ, скорая…       Нет, ну правда — как ни коснись этой темы, реакция будет болезненной, это понятно. Дан прогнал малодушное желание отложить разговор на завтра. Хватить трусить, сейчас или никогда, а «никогда» — прямой путь в дурку. Не для того он жил шестнадцать лет, чтобы в итоге оказаться в заботливых руках психиатров. На самом деле, может, он излишне драматизирует? Ведь уже год прошел, боль должна утихнуть.       А сам? Подойди сейчас к нему кто-нибудь и скажи что-то про смерть матери — как он отреагирует? Дан серьезно задумался. Совсем недавно, в Марселе, еле удержался, чтобы не послать Асю, когда та заговорила об этом. А прошло… пять лет уже прошло, но все равно больно. Почему? Жаль того, что не случилось, — несбывшихся разговоров, совместных вечеров, маминой заботы, его помощи — он же мужчина, как не помочь? Утешить, когда грустно, донести тяжелую сумку, обнять и убедить в том, что все-все всегда будет хорошо… Теперь он взрослый, и, наверное, все это ему предстоит делать для любимой женщины, когда она появится. Но как здорово было бы — для мамы…       Все-таки хорошо, что тогда не нагрубил Асе: она этого совершенно не заслужила. Вопросы ее не от праздного любопытства. Ребенок, а чувствует очень глубоко. Ведь не зря именно ей он рассказал о Таньке. А случай на выпускном связал их, сковал намертво, как объединяет людей общее противостояние смерти. После такого быстро взрослеют. Но… Дан даже остановился. Она ведь его ровесница, это из-за детского взгляда в сочетании с вечной застенчивостью кажется, что младше года на два-три. А заботиться о ней одно удовольствие: Ася так искренне радуется любой мелочи, что хочется снова и снова видеть, как вспыхивают восхищением ее глаза. Он вспомнил про подарок на его день рождения и улыбнулся. Хороший ответ глиняной безделушке с арабского базара. Но она, кажется, восприняла его всерьез. А он… кожаная фенечка под рукавом куртки щекотнула запястье. Дан увидел ее, когда пришел в себя после болезни, и не стал снимать, оставил ее на руке. Пусть будет. Черная кожа с крошечными серебристыми фигурками выглядит стильно и… уверенность придает, что ли. Глядишь, еще талисманом станет.       И все же… как начать разговор? Вот она, уверенность, тает, как дым. Ладно, будем импровизировать.       Надо сказать, ни один из сценариев Дана не сработал. Не понадобилась даже фраза про одноклассника, потому что Танькина мама его узнала. Пока он снимал куртку, она ушла на кухню, и, пройдя за ней следом, Дан оторопел, заметив то, чего не было видно в полумраке коридора: она была беременна. На большом сроке, судя по величине живота, вот-вот рожать… Он просто онемел — ну как тут можно поднимать тему со смертью дочери? Но она завела разговор об этом сама, пока наливала гостю чай. Так и спросила — он хочет поговорить о Тане? Ну конечно, иначе чего бы через год вдруг появился у нее… Рассказала, что Таня недавно ей снилась, такой странный был сон, вроде бы она рисовала на стене своей комнаты такой большой кистью, а краски сплошь светлые, ни одной темной нет… А что рисовала, совсем не запомнилось. Дан осторожно сказал, что Таня и ему снилась. Попросила сходить к своим родителям, сказать, что… тут Дан запнулся, но женщина смотрела на него с жадным вниманием и ждала. Тогда он мысленно перекрестился, хотя к религии всегда был равнодушен, и выложил все как есть: что это несчастный случай, на крыше было скользко… И так просветлело ее лицо, видимо, мучила ее мысль, что дочь была самоубийцей. Всего-навсего рассказанный полузнакомым парнем сон, и проверить никак нельзя, а вот поди ж ты…       Теперь Дан шагал по улице с ощущением, что начинается новая жизнь, потому что отвалилась с души заскорузлая корка. Как же хорошо… Он сделал то, что хотела Танька. Может быть, теперь его оставят в покое? Хотя… когда они виделись? Давно, почти полгода назад. Пусть приходит — он ей больше ничего не должен.       Ася затянула шнурки на левом ботинке и взялась за правый, когда открылась дверь. Яна вплыла в раздевалку королевой: в красном пальто с черным поясом, изящных черных сапожках — вокруг нее прямо витал образ иномарки, из которой она выпорхнула, и молодого симпатичного водителя. Она умела производить такое впечатление, хотя в Ледовый дворец приезжала на автобусе. Лучше бы Дан пришел поскорее, недовольно подумала Ася. Но он задерживался.       В раздевалку заглянула Наталья Алексеевна.       — Выходите пораньше, — велела она, — надо под музыку откатать, пока звуковик здесь. Где Дан?       — Не знаю, — сказала Ася, — не пришел еще.       — Безобразие.       Наталья Алексеевна недовольно хлопнула дверью.       — Где его носит, не опаздывает же никогда, — беспомощно сказала Ася, натягивая на лезвие чехол. Ослабевшая пружина со звоном лопнула, одна из половинок чехла свалилась на пол, а палец сорвался и чиркнул прямо по острой кромке. — Ай…       На костяшке стала набухать кровяная капля. Ася закусила губу. Яночка посмотрела на нее с жалостью. Даже обуться не можешь нормально, читалось в ее взгляде.       — Что, нет твоего кавалера?       — Нет, — сердито ответила Ася.       Ей очень не понравился тон. Было в нем что-то от собственницы — так знатная дама говорит о любимой болонке. Ася давно заметила, что Дан перестал провожать Янку взглядом, где бы она ни появилась. Зато Яночка иногда смотрела на Дана очень странно — когда он этого не видел.       Яночка небрежно покачала ботинок за шнурки.       — А ты с ним спишь?       — Ч-что?       Ася не сразу поняла, о чем она спрашивает, а когда поняла — смущение затопило ее по самую макушку. Как отвечать на такие вопросы, она не представляла. Спит она с Данькой или нет — кому какое дело? А особенно этой… Что сказать? «Хотела бы, но…» Этот ответ, лучше всего отражающий ситуацию, она загнала в самую глубину и заперла на три замка, чтобы даже тень его не просочилась наружу. «Не твое дело?» Любые слова прозвучат глупо и жалко.       Яночка успела переодеться и затянуть коньки, а Ася все никак не могла сообразить, что ответить.       — Да-а… — пренебрежительно протянула Яночка, увидев ее покрасневшее лицо. — Кого ты вообще можешь заинтересовать, лягушка…       Капля крови расплылась на полу кляксой, похожей на запятую. Ася машинально коснулась ее лезвием конька, а Яночка продолжила:       — …Тем более такого парня, как Дан. Он свистнет — любая прибежит.       От обиды защипало щеки. Ася торопливо сглотнула подступившие слезы и негромко спросила, не поднимая глаз:       — И ты прибежишь?       — А мне и не надо, — после еле заметной паузы медленно, с расстановкой отчеканила Яночка. — Он прибежит ко мне, если позову. И ты это знаешь.       Она вышла из раздевалки не оглянувшись — так королева не обращает внимания на нищую поломойку.       Ася сжала губы. Пусть говорит, что хочет. Она не стояла, обнявшись с ним, в крохотной марсельской часовне под тревожный звон колокола и пение мистраля. Не шла босиком по зимнему морю, не летела в поддержке вместе с чайками…       Она просто злится. Потому что Дан перестал бегать за ней собачонкой. Ася вытерла слезы. И вдруг расплакалась — неудержимо, безнадежно. Потому что в глубине души была уверена, что чертова Яночка сказала правду.       — Слышь, Ворон, у тебя пожрать есть че-нить? — спросил Жека со своего насеста на трубах. — А то кишка кишке протоколы пишет.       — Нету, — мрачно ответил Ворон. — Какого же хрена ты не заводишься…       — Я? — удивился Жека.       — Да не ты…       Ворон в подсобке возился с мотоциклом. «Проклятая двухколесная телега», как он его называл, упрямо отказывалась сотрудничать.       — Нахрен он тебе сейчас? Вон, снега навалило.       — Когда снега нет, надо ездить, а не чинить, — логично ответил Серега. — Свеча полетела по ходу. Малой, у тебя бабки есть?       Вопрос был риторическим. Ворон знал, что деньги в карманах пацана не задерживаются дольше, чем на час.       — Ага, — огрызнулся Жека, — у себя из задницы достань. Или у Стаса попроси, он же тебе торчит, пусть отдает.       — Да нет у него. Папаша опять свалил, а мать зажала.       Ворон сплюнул и кинул мертвую свечу в ящик с хламом.       — Ну, у Макса. Или из общака возьми.       — Да уехал Макс. И общак пустой. Слышь, Малой, метнись до Дана. Может, у него есть. Пару сотен надо, фигня вопрос.       — Откуда у него, — неожиданно мудро возразил Жека, — за коньки не платят. А батя у Француза небогатый.       — Ша, Малой. — Ворон, вытирая тряпкой руки, вышел из подсобки, ткнул Жеку в бок кулаком. — Вали, я сказал.       Пацан со вздохом сполз с верхотуры. Ладно. Он застегнул куртку и вышел на улицу. Но в животе тянуло все сильнее, и Жека решил завернуть на рынок за едой. Если б еще давали денег на нее, было бы совсем хорошо. Но кто даст их беспризорнику? Уж не мамаша, которая небось забыла, что у нее есть сын. И не приятели, им самим на ханку и сиги не хватает. А Ворону еще на свечи вон нужно. Он всегда так: себя не накормит, лишь бы байк починить.       Подрабатывать на рынке Жеке не доверяли. Да и что ему делать? Таскать товар — мал еще, ящики весят больше, чем он сам. Поэтому Малой обычно добывал еду бесплатно. Можно стянуть батон или пару бананов. Или хоть яблоко стырить с прилавка, когда продавщица отвернется. И — давай бог ноги! Жека знал на рынке все закоулки и мог пролезть в такую щель, куда крупный охранник не сунется, а если сунется, то застрянет.       На этот раз Женьке не повезло. Он увел батон хлеба прямо из-под носа у грузчика, но тот чуть не ухватил его за воротник куртенки и заорал на весь рынок:       — Ах ты, паразит мелкий!       Охранники рванули за беспризорником, юркий Жека нырнул под пустой прилавок и сразу оторвался метров на пятьдесят. Но чоповцы обладали упорством бультерьеров, и метель им не мешала. Пацана догоняла мешанина свиста, воплей и топота. На пути к дыре в ограде, в которую он хотел просочиться, высилась гора снега, и Жека не рискнул туда соваться, а побежал через центральные ворота, где было на удивление пусто.       Выскочив на улицу, Малой оглянулся, сунул хлеб под куртку и припустил по заснеженной улице. Вряд ли охрана будет гнать его за пределами рынка, они бегать через весь город за всякими малолетками не нанимались. И слава богу. Снова в детприемник Жека не хотел, ему там салом не намазано. В рваных кроссовках хлюпал растаявший снег, сердце бухало где-то в горле. Он остановился, вытащил буханку из-за пазухи — есть хотелось неимоверно. И тут сзади его ухватила за куртку чья-то рука. Пацан от неожиданности пискнул, вывернулся из рукавов, оставив куртку в руках преследователя, но умудрившись не потерять батон, и вдруг увидел на противоположной стороне улицы знакомую фигуру.       — Дан! — заорал он радостно и кинулся через дорогу.       Поезд дернулся на стрелке. Потянулись знакомые места пригорода, расписанные граффити гаражи, пыльные улочки с редкими машинами… Это почти дом. Что он везет с собой? Наверное, воспоминания, которые мучили его всю дорогу. Хотя там, на границе, к нему почти не наведывалось прошлое. Не до него, видимо, было, и оно послушно отошло в сторону. Он полностью погрузился в прокуренный быт казармы, разборы автомата, ночные караулы, когда настороженно слушаешь тишину, пытаясь уловить в ней то, что прячет ночь… Он отключил прошлую, доармейскую жизнь. Но стоило сесть в вагон, как она хлынула в памяти потоком, сметая все дамбы и плотины.       Каким будет его будущее?       До прибытия на вокзал семнадцать минут.       С утра казалось, что природа выдохлась: снежные заряды иссякли, даже голубое небо появилось в прорехах между тучами. Это давало надежду на передышку для коммунальной техники, третий день работающей в авральном режиме. Но надежда лопнула. Снег повалил снова, к тому же поднялся ветер и пошел заметать его под скамейки и во дворы… Метель носилась по улицам, швыряя в лицо мелкую ледяную крошку. Черт. За метеопрогнозами Дан давно не следил, ибо чего расстраиваться-то? День придет — будем действовать, как пишут в инструкциях, «по фактической погоде».       Мимо проползла снегоуборочная машина. Убирают они, конечно, так себе, счищают верхний снежный слой, а ледяная корка под ним никуда не исчезает.       Дан шел по улице в распахнутой куртке и почти не морщился от снежных порывов. Ему было хорошо, хорошо! Наверное, можно взлететь вместе с этим зимним ветром, если как следует взмахнуть руками, чтобы они превратились в крылья… Он засмеялся и тут же закашлялся — от холодного воздуха вперемешку с попавшими в рот снежинками. По крайней мере, если не идти, а лететь, не будет болеть ушибленная нога.       И мир не кончится. Невзирая ни на какие фонари. Никогда.       — Дан!       Он услышал визг тормозов пошедшей юзом машины. Жека тоже его услышал, сбился с шага, поскользнулся и грохнулся на дорогу. Из его руки навстречу жигуленку вылетел хлеб, как бутылка с зажигательной смесью под гусеницу танка. Дан рванулся к пацану, дернул его за ногу, и тот по ледяной корке мягко скользнул к тротуару, а Дан запнулся ушибленной ногой о ледяной комок. Неожиданно сильная боль заставила его потерять равновесие. Падая перед неуправляемой машиной, он видел, как давит колесо мягкий батон.       Если как следует взмахнуть руками, они превратятся в крылья…

КОНЕЦ ВТОРОЙ КНИГИ