Перейди мост, прежде чем его сжечь

      С утра у Кати было замечательное настроение.       Все-таки каникулы — это здорово. Можно спать хоть до двенадцати, волноваться из-за подготовки к выпускному, сходить в кино с Данькой… Потом они целовались за домом, спрятавшись между кустов отцветшей сирени. Катя смущенно хихикнула. Все-таки целоваться ей в конце концов понравилось, когда она перестала от него шарахаться. Данька вел себя настолько уверенно, что сомнений не оставалось — нервничает. И когда Катя это поняла, ей стало смешно и совсем не страшно. Наоборот, захотелось обнять его покрепче и успокоить.       Она потянулась навстречу и первый раз поцеловала его сама. Что-то дрогнуло у нее внутри, в животе стало горячо. Кате захотелось прижаться к нему сильнее, хотелось его прикосновений, решительных — потому что Дан наконец отбросил сомнения и неуверенность — и нежных… Он прошептал ей что-то на ухо, она не расслышала что, а переспрашивать ей показалось глупым; и жаль, потому что запомнить бы каждое слово, то, как дрогнул его голос и как он вдруг сильно сжал ее плечи, целуя снова — долго, настойчиво и жарко. Тело настолько ослабело в его руках, что Кате стало страшно. Почему-то не хватало воздуха и пересохли губы.       Наконец Катя оттолкнула его, потому что стало совсем невозможно дышать и держаться на ногах. И тут же чуть не упала — Данька еле успел ее подхватить. Прижал к себе и отпускать не собирался. А Катя словно разделилась на две разных Кати. Одна (голосом бабушки) твердила, что все это некрасиво, стыдно и вообще пора домой. Второй же было невообразимо хорошо, и она ни за что не хотела отпускать обнимающего ее парня.       Все это Катя вспоминала сейчас, накручивая волосы и глядя в зеркало. Серые глаза ее сияли.       Впереди была выпускная ночь, и девушка очень надеялась, что они проведут ее вместе. Рядом. Правда, бабушка собиралась ехать с ними на озеро, и это означало, что Катерина будет под неусыпным контролем. Под этим радаром не то что парень — мышь не проскочит незамеченной. Но все равно. Они что-нибудь придумают.       Катя с сомнением посмотрела на туфли. На каблуках настояла мама, сказала, что так ноги длиннее и вид изящнее. Сама она, конечно, предпочла бы кроссовки и джинсы. Но… вдруг захотелось, чтобы Дан увидел ее вот такой… с ногами. Изящными. И решилась на каблуки. Правда, когда увидела платье, купленное мамой, хмыкнула и сказала, что нафига длинные ноги с каблуками, если их не видно. Светло-сиреневое платье было длиной как раз по щиколотку. Но мама нашла выход, сделав сбоку на юбке разрез до колена, даже чуть выше — «для интриги», как она сказала. Катя несколько дней ходила в этом платье дома, чтобы привыкнуть и «не выглядеть коровушкой», как выразилась бабушка.       Денег на парикмахера у них не было, поэтому Катя просто накрутила локонами свои длинные темно-русые волосы и немного подобрала их сзади, открыв плечи. Получилось красиво. Бабушка еще поворчала по поводу макияжа, но больше для вида. Было заметно, что внучкой она гордится.       Катя взяла с собой школьные «лодочки», чтобы переобуться в лесу и не увязать каблуками в земле.       Когда Стас подошел к ней перед так называемым «торжественным парадом», в душе зацарапались виноватые кошки. Он был для Кати средством насолить Даньке. А для него… она и сама не представляла, чувствует ли к ней что-нибудь Стас. Он такой непонятный… Они ходили гулять с его друзьями (и Кате было слегка неуютно в этой компании), Стас катал ее на мотоцикле (ей понравилось, хоть и было страшновато), и в какой-то момент Катя поняла, что грозному Казанцеву и по душам поговорить-то не с кем. Не с шестерками же своими откровенничать. А те, другие, не одноклассники, с которыми Стас пил пиво и занимался, по слухам, другими не очень хорошими вещами, не произвели на нее впечатления людей, готовых выслушать и посочувствовать.       Кате почему-то стало его жалко. О матери Казанцев отозвался один раз, вскользь и без особого тепла, даже без симпатии. А про отца вообще молчал железобетонно и свирепо огрызнулся, когда она как-то спросила, кем тот работает. Больше она эту тему не поднимала. И про его отношения с Даном тоже. Катя знала, что они теперь не кидаются друг на друга как кошка с собакой и вроде даже стали общаться, но говорить об этом почему-то не хотелось. На Даньку она тогда злилась и сама не понимала почему. Ведь не дала же ему и рта раскрыть! Мало ли что могло у него произойти? Но какая-то мелкая и вредная бесючка внутри заставляла Катю фыркать каждый раз, когда Данька пытался заговорить с ней.       Но они, конечно, помирились. На следующий день после самостоятельной по химии, которую Дан завалил. Хотя все равно он так и не рассказал, почему не пришел тогда. Только Кате уже надоело злиться. С Данькой было интереснее, чем без него.       В автобусе они сидели рядом, и Катя старалась не смотреть на хмурого Стаса. Потом, уже когда приехали на Матыру, Дан поздоровался с какой-то девчонкой (очень тепло поздоровался, и Катю, разумеется, кольнуло). Девчонка была невысокой, тоненькой, а за такие ресницы Катька отдала бы много чего. Да и глаза — огромные, серо-зеленые — были хороши (тем больше причин для беспокойства!).       — Кто она? — конечно, спросила Катя.       — Ася, — коротко ответил Дан и больше ничего объяснять не стал.       Они распаковали привезенные сумки, мальчишки занялись костром, девчонки — всякими помидорами-огурцами, фруктами и прочим. Шашлык взяли на себя учителя. Катина бабушка тут же заявила, что в приправах они ничего не понимают, и отобрала кастрюлю. Катя обрадовалась. Бабушка пристроена минимум на час, так что можно хоть немного расслабиться. Например, взять Даньку за руку. Он тут же обнял ее за плечи, и Катя выкинула из головы нездоровые подозрения.       Казанцев с дружками тусили в стороне, за раскидистым орешником, — и никакой присмотр и контроль не могли помешать им надраться до беспамятства. Водяру протащить с собой было непросто — учителя бдили. Кто-то догадался подкрасить ее компотом и налить в банку. Даже накидали ягод смородины. Изобретательный Смагин предложил во вторую банку налить настоящего компота — на случай, если кто-то из учителей заподозрит неладное и потребует дегустации.       Катя посматривала на них неприязненно — парни вели себя громко и нецензурно. Правда, Стас старался держаться на виду у учителей, чтобы вызывать меньше подозрений, и время от времени осаживал расходившихся шестерок.       — Пойдем отсюда, Дань.       — Пойдем, — охотно согласился тот.       Они сбежали к другой компании — там им предложили выпить вина, Лена Абрамова вытащила пластиковые стаканчики, Егор налил по половине. Данька выпил, а Катя отказалась. Ребята сидели у костра на березовых чурках, которые парни с физруком притащили из леса. Учителя на них даже сквозь пальцы почти не смотрели, вся озабоченность уходила на компашку Казанцева, резвившуюся в стороне. Время от времени к ним подходили физрук или Веревка, и парни ненадолго притихали, предъявляя банку с компотом.       Лида старалась держаться ближе к учителям. Она понимала, что напившаяся кодла слетит с тормозов и тут же найдет себе жертву. Ей очень хотелось уйти домой сразу после торжественной части, но Веревка не отпустила — сказала, что за нее сдали деньги и будет некрасиво, если она отнесется к этому безответственно и пренебрежительно.       — Не будет никто тебя трогать, не бойся.       Теперь Лида сидела тихонько, как мышка, стараясь обращать на себя как можно меньше внимания.       Девчонки обсуждали, куда лучше поступать.       — Я в педагогический пойду, — заявила рыженькая Марина, похожая на остроносую белочку. — На дошкольное.       — Да ну, — пренебрежительно отозвалась отличница Абрамова. — С детьми возиться. Лучше после одиннадцатого в инъяз. А там можно куда угодно. Пристроиться переводчиком куда надо — и готово. За границу мотайся сколько хочешь.       — Данька и так мотается, — хихикнула Катя.       — Не у всех родственники в Париже, — высокомерно отозвалась Абрамова.       Она завидовала. Не столько родственникам, хотя тоже неплохо, а тому, что он успел объездить пол-Европы.       — В Марселе.       — Какая разница…       — Большая, — фыркнул Данька. — В Париже моря нет.       — Ну и подумаешь, — обозлилась Ленка, — трепло. Лишь бы хвастаться.       Дан пожал плечами. Хвастаться он не любил. Впрочем, что-то доказывать — тоже. Поэтому не стал спорить, толкнул в бок Нестерова и протянул ему стаканчик. Тот понятливо налил.       Кате было уютно. Она сидела, положив голову на Данькино плечо, чувствовала тепло костра и кайф от того, что впереди еще куча времени. Бабушка занята провизией, рядом парень, который ей, Кате, очень нравится (и она ему, кажется, тоже), — выпускной складывался именно так, как ей хотелось.       Пришел физрук с гитарой. Ребята зашумели, попросили спеть. Незаметно стало смеркаться, и костер алыми языками выделялся все ярче, становился главным в их компании, вписывал в себя негромкий перезвон гитарных струн. Все молча слушали, а Катя даже не обратила внимания, в какой момент Дан исчез. Потом уже вспомнила, что он сказал что-то вроде «я сейчас», она кивнула и тут же забыла об этом. И только через полчаса осознала, что его до сих пор нет. Удивилась — волки, что ли, его съели за кустами?       Нервничать она начала еще минут через десять, и хватило ее ненадолго. Катя перебралась через одноклассников, собравшихся у костра почти в полном составе, и пошла на поиски.       — Бля, живем, пацаны! — радостно базлал Лыжа, оглядываясь, однако, нет ли рядом взрослых. — Школу нахуй! Учебу нахуй! Учителей…       — Тоже нахуй, — лениво отозвался Стас.       Он пил, но, похоже, не пьянел, в отличие от своих собутыльников. Только взгляд становился жестче. Крутил печатку на пальце, будто нервничал, да поглядывал по сторонам; впрочем, он явно не желал неприятностей ни себе, ни дружкам. А раз они в зюзю, он как командир должен держаться.       — Прикинь, подкатываю я к ней, а она вся такая… — разглагольствовал Смагин.       — Не-е, ты врешь, — пьяно покачал головой Лыжа.       — Стас, ну скажи ему.       — Да нахуй все.       Стас глотнул водки прямо из банки.       Сначала Катя хотела спросить, не подходил ли к ним Дан; но не решилась. Пьяный мат висел в воздухе, хоть сачком собирай. Было очень неприятно. Эту компанию Катя не любила и в ее трезвом состоянии, а сейчас и вовсе было гадко.       Куда его понесло? Не купаться же, в самом деле. Но вдруг…       Катя спустилась к воде. Внутри шевелился неприятный червячок — неужели что-то случилось? Все-таки полез в воду, зацепился за какую-нибудь корягу, захлебнулся… Бред, но…       Лягушки в ночной темноте стрекотали как сумасшедшие. В этом многоголосье тихий разговор впереди она сначала приняла за эхо болтовни гуляющих вовсю выпускников.       А в парне, который целовал стройную девушку, едва достающую ему до плеча, узнала Дана не сразу. А когда узнала — не поверила сама себе: темно и в лунном свете видны только силуэты.       Но внутри словно что-то заледенело и разбилось.       Страшнее всего сейчас почему-то было выдать свое присутствие. Катя и не помнила, как выбралась оттуда. Мысли у нее совсем заморозились и чувство реальности тоже: Катя вдруг обнаружила, что стоит рядом с компанией Казанцева, а тот протягивает ей стакан с одиноко плавающей в почти прозрачном пойле ягодой смородины. Эта ягода своей неуместностью настолько поразила ее, что Катя нервно засмеялась.       Пить она не стала (хотела, но очень уж противный запах был у этого «компота», и она не смогла себя заставить). И сидеть рядом с поддатой кодлой было выше ее сил, так что она просто потянула Стаса в сторону.       — Ну, чего тебе? — недовольно буркнул тот, когда они отошли настолько, что смолкли голоса у костра.       Но Катя не ответила. Она никак не могла остановиться: там, где-то за спиной, был Дан, солнечный день, их поцелуи в цветущей сирени и темно-карие его глаза.       — Да стой, Кенигсон! — Стас поймал ее за руку и дернул к себе. — Куда летишь-то?       Позади остались шум, смех и болтовня, издали похожие на шум прибоя. Хотя… нет, не очень. Катя часто бывала на море и прекрасно знала, как умиротворяет легкий плеск волн. А от гомона одноклассников хотелось сбежать подальше.       «Вот и сбегаю… вместе с Казанцевым».       Стас перестал возмущаться и бодро топал рядом. «Компот» не особо сказывался на координации движений, не то что у других. Хотя разило от него сильно.       Катя запнулась о корень, и он подхватил ее под локоть.       — Давай понесу.       — Ну тебя, сам свалишься и меня уронишь, — отмахнулась Катя.       — Я? Уроню?       Стас подхватил Катю на руки, она отбивалась, и ему пришлось поставить ее на землю.       Он шало усмехнулся. Рубашка на нем была застегнута криво-косо, выбилась из-под ремня, и это придало Казанцеву какой-то разбойничий вид.       — Ну что? Пришли, что ли? Или дальше блуждать будем?       Он залихватски подмигнул.       Зачем она притащила его сюда? В голове шумело, как от алкоголя. Надо было с самого начала оставаться со Стасом и его компотом. Он по крайней мере ей не врал. А Морнэ — дурак. И предатель. Горбатого могила исправит. Да.       Стас попытался ее обнять, но Катя даже не заметила этого.       — Ты можешь набить ему морду?       Вопрос был настолько неожиданным, что Казанцев опустил руки и оторопело уставился на нее.       — К-кому?       — Морнэ.       — Французу? Ты че, Кенигсон?       — Боишься? — в упор спросила Катя.       — Чево-о?.. — возмутился Стас. — Да не вопрос! Хоть прямо тут под деревом зарою. А тебе зачем?       — Какая тебе разница?! — топнула ногой Катя.       Казанцев прищурился, и она вспомнила избитого Дана — тогда, в сентябре, в больнице. Сквозь хаос беспомощной злости попытался пробиться голос разума, но она задушила его в зародыше.       — Без базара, — согласился Стас. — Пошли.