Перейди мост, прежде чем его сжечь

      На геометрии Ксения Викторовна неожиданно объявила самостоятельную. Класс недовольно загудел. Дзен царил только на задних партах. Казанцева и его компанию не особо волновали ни самостоятельные, ни контрольные. Они жили какой-то собственной, не понятной за пределами их сообщества жизнью, и учеба не входила в сферу их интересов.       В середине урока Стасу стало скучно, и он принялся оказывать знаки внимания Кате Кенигсон. Она отмахивалась до тех пор, пока он не забрал у нее карандаш.       — Отстань, Казанцев, — сердито прошипела Катя. — Псих недоделанный!       Стас зыркнул на нее и забросил карандаш на шкаф. Катя треснула его кулаком по плечу. Он заржал, а Ксения Викторовна постучала ручкой по столу и велела всем затихнуть и писать. Катя вытащила из пенала второй карандаш. В классе ненадолго стало тихо. Потом Лыжа, сидевший рядом со Стасом, стал приставать к Катьке с требованием дать списать задачу.       Та раздраженно фыркнула.       — Ксения Викторовна, можно я пересяду?       — Можно. Горелов, если сам не делаешь — не мешай остальным.       Катя села к Даньке. Он мельком посмотрел на нее и снова уткнулся взглядом в листок с задачами.       — Неправильно, — шепотом сказала Катя и показала карандашом на его чертеж. — Точка А не здесь.       — Кенигсон! — грозно сказала Веревка. — Сейчас сядешь обратно.       — Давайте, — обрадовался Лыжа.       — Размечтался!       Катя занялась задачей, а Данька перечитал условие и понял, что она права.       Перед звонком Ксения Викторовна собрала работы. Данька последнюю задачу доделать не успел; махнул рукой и сдал так.       — Что это у тебя? — сунул он любопытный нос в Катькину тетрадь с домашкой.       В нижнем углу страницы было нарисовано непонятное нечто, немного напоминающее кота.       — Усов не хватает, — прошептал Данька и черкнул несколько коротких линий, забыв, что у него в руке не карандаш, а ручка.       — Морнэ! — рявкнула Катя на весь класс. — Да что сегодня, ополоумели все, что ли? — с досадой добавила она. Голос дрогнул, как будто она старалась не расплакаться.       — Елки, извини… — покаянно прошептал Дан.       — Дурак! — сказала Катька и, прижав его кисть к столу, быстро черкнула ручкой по ладони.       Он резко выдернул руку.       — Дура!       — Вы, там, на третьей парте. Когда наиграетесь, запишите домашнее задание, — устало сказала Ксения Викторовна. — Морнэ, задержись, мне с тобой поговорить надо.       — Слушаюсь.       — Клоун прибитый… — Катя бросила в рюкзак пенал и дневник, сдернула его со стула и вышла, хлопнув дверью прямо перед носом Лыжи.       — Э! — возмутился тот.       Народ вытянулся в коридор. Веревка села за учительский стол и открыла журнал.       — Даня… — начала она. — На тебя жалуется Олег Евгеньевич.       — Шевалье?       — Грустно, Даниэль, что ты не испытываешь должного уважения к учителям.       — Ну почему же… вполне испытываю.       — Не знаю почему. Так вот, у тебя из всех оценок в этой четверти — две двойки. Последнюю проверочную работу ты пропустил.       Данька пожал плечами. В дверь заглянула девочка из параллельного класса.       — Ксения Викторовна, вас Анна Ивановна зовет. Она в кабинете.       — Иду. Подожди меня здесь, Морнэ. Надо еще с химией разобраться.       Она вышла, а Данька вздохнул и стал собирать рюкзак.       Линия, нарисованная Катькиной ручкой, жгла ладонь.       Он терпеть не мог, когда что-то делали с его руками; а после похода на крышу — особенно. Ощущение ледяных иголок в пальцах отзывалось эхом в районе солнечного сплетения, и ему становилось очень не по себе.       При этом он совершенно спокойно на льду брал Асины ладони в свои. Но тут, наверное, срабатывала чистая психология. В его сознании существовало четкое разграничение — каток и не-каток. Там все было так, как надо, там он жил, полностью погрузившись в процесс и его законы. И то, что партнерша зависит от него — вплоть до сохранности рук, ног и головы, — расставляло акценты немного иначе.       Дан сел на стол. Потом подумал, поднялся, взял стул и поставил его к шкафу. Надо Катькин карандаш достать, если он за шкаф не завалился. Казанцев все-таки придурок. Неймется ему…       Карандаш преспокойно лежал на шкафу под самой стенкой, за большим цветочным горшком, и в ус не дул.       В класс заглянула Катя, увидела стоящего на стуле Даньку и прищурилась. Ага. Сейчас этот нахал получит за все… Она тихонько подошла к нему сзади и хлопнула по спине:       — Морнэ!       Дан чуть со стула не слетел. В его издерганной нервной системе словно взорвалась граната. Со шкафа свалился бедный цветок, никому в жизни не сделавший ничего плохого. Горшок, разумеется, разлетелся на осколки, свежеполитая земля разлетелась брызгами на все вокруг, включая Катю.       — Ты… — взвыла Катька. — Сдурел?       — Я сдурел? — возмутился он и спрыгнул со стула. — Чего пугаешь?       — Откуда я знала, что ты горшками будешь кидаться!       — Логика, блин...       Катя принялась отряхивать юбку, а Дан — собирать осколки.       — Ты бы еще бомбу взорвала за спиной.       — В следующий раз взорву!       — Больная…       Данька посмотрел на возмущенную, встрепанную одноклассницу и аккуратно положил собранные куски горшка на пол. Отряхнул руки (правую до сих пор иногда покалывало) и, взяв Катьку за запястье, потянул к себе.       — Фу, Морнэ, у тебя руки грязные!       — Ты как будто чистая… — усмехнулся он.       Катя замерла, глядя ему в глаза. А у Даньки внутри все застыло, будто заморозилось. И вот где-то внутри укололи горячей иглой. Потом эта точка стала расти, превратилась в жгучий ком… но он не прогонял озноб, а только усиливал его, заставив вздрогнуть.       Дан притянул Катю к себе и прижался губами к ее губам, закрыл глаза, даже зажмурился, растворяясь в тепле, что разбегалось по его телу, проникало во все уголки. «Принцип тот же», — вспомнил он вдруг Варю и мягко тронул языком Катины полураскрытые губы.       Она не пыталась сопротивляться — кажется, просто была в шоке.       Не менее шокированы оказались и классная руководительница с директором, в этот момент открывшие дверь в класс.       На физику Катя и Дан попали только к концу урока. Разговор в кабинете директора был длинным и сложным. Ксения Викторовна пылала праведным гневом, Катя то краснела, то бледнела, а Дан готов был пообещать что угодно — все годовые пятерки, каждый день убирать класс, привести в школу отца, дядю, кузена и всех своих предков — только бы их отпустили. Но Анна Сергеевна тоже была настроена очень серьезно. Они услышали столько самых ужасных вариантов своей дальнейшей судьбы — вплоть до колонии и панели, — что к концу разговора Катя с трудом сдерживала слезы.       Наконец эта пытка закончилась. Ксения Викторовна записала в дневники требование к родителям явиться в школу. Даньку это совершенно не напугало, в адекватности отца он был уверен; а вот Катя опустила глаза и не поднимала их, пока они не вышли из кабинета.       — Кать, ну… ладно. Нормально все будет, — сказал Дан, когда они отошли подальше от директорской двери.       Катя закусила губу.       — Кать…       — Ты… иди ты! — крикнула она, бросила в него невесть как оказавшийся в ее руке черепок от цветочного горшка и кинулась бежать.       Оказалось, что они практически пропустили лабораторную по физике. Валентина Владимировна велела сесть к кому-нибудь и вливаться в процесс. Но Данька влиться так и не смог. Спиной он чувствовал время от времени быстрые, обжигающие взгляды Кати, а внутри… внутри у него отплясывал вселенский хаос. Он мало что успел понять (и прежде всего — какие черти толкнули его целоваться с Катькой), слишком быстро все закончилось… но определенно хотелось еще. Лабораторная по физике была последним пунктом, который сейчас смог бы привлечь его внимание. Из того сумбура, что творился в его голове, быстро оформилось зудящее желание найти ручку и что-то, на чем можно писать. Ну, не тетрадь по физике, конечно. Хотя вариантов, кроме нее, не оставалось.       Данька открыл последнюю страницу.       Слова возникали сами собой.       «Потому что взгляд туманит, потому что на краю, как с ножом, забытым в ране, я у пропасти стою…»¹       Он недоуменно посмотрел на то, что написал, вырвал страницу и сунул в карман рюкзака. Решил потом выбросить куда-нибудь.