На перекрестке нашей реальности

Когда белоснежная челка становится полностью мокрой, а лицо − черным от небрежно размазанной подводки, плеча Томми кто-то собственнически касается. Сначала он думает, что ему показалось, но все-таки какого черта?! Не видят - человек рыдает. А потом все повторяется, и он отчаянно брыкается, чтобы этот кто-то свалил, оставил его впокое, дал возможность подумать. Но мысли разбегаются, когда новый рывок сталкивает его лицом к лицу с обеспокоенным Адамом. Несколько секунд он внимательно его рассматривает, а потом отходит, чтобы взять бумажную салфетку и стереть с лица следы постыдной трагедии – те грязные потеки эмоций, что никак не хотят покрыться ржавчиной, сколько бы Томми не убеждал себя, что прошлое в прошлом. - Да ладно, - он все еще пьяно растягивает слова, задрав голову вверх и устало прикрыв глаза. - Ты же не будешь… Затыкается, когда чужие жесткие от струн пальцы дергают за подбородок, заставляя вернуться в прежнее положение. Наверное, это должно было означать, что все-таки будет. - Фак, Адам! Отвали. Ауч… − капризно морщится, но не пытается оттолкнуть парня, наоборот, ждет, каким же будет его следующий взгляд, движение. Поэтому специально провоцирует: − Не нужно возиться со мной, как с маленьким ребенком. Скептически выгнутую бровь напротив Томми расшифровывает по-своему - выглядит он сейчас как… Как, наверное, выглядел бы маленький пьяный деспот. Смешно и не соблазнительно. Эта догадка больно обжигает проспиртованный мозг Рэтлиффа, отчего он послушно замирает, тем самим позволяя Адаму исправить следы удачного вечера на своем лице, а когда мягкая салфетка перестает касаться кожи, и он уже собирается запротестовать, что вот там, на левой скуле, остался маленький черный след, его мягко разворачивают к зеркалу, так и не убрав теплые руки с плеч. С зеркала на него смотрит искренняя улыбка. Не своя. Губы Томми сейчас напоминают напряженную струну, которая боится разомкнуться, чтобы пропустить выдох. Потому что Адам близко и касается его спины, потому что его теплое дыхание щекочет шею, вызывая миллионы мурашек в теле. «Так лучше?» Томми, скорее всего, потерял счет времени, поскольку в следующий момент он снова развернут к лицу Адама и его манящим губам, в уголках которых спрятался грех соблазнить и соблазниться. А потом Адам вел его за руку, через весь танцпол к выходу под завистливые взгляды окружающих. Этот момент Томми готов был проживать всю жизнь подряд, как петлю времени, которая повторяется вновь и вновь, никогда не заканчиваясь. Он бы без единого возражения продал душу дьяволу за то, чтобы теплая сильная ладонь крепко сжимала его, как бы говоря «никуда и никогда не отпущу, сколько не пытайся убежать от меня». Да и со стороны они выглядели, наверняка, очень даже эффектно. Любопытные взгляды в их сторону говорили сами за себя, точно, как и их неприлично отвисшие челюсти. Много вспышек фотокамер, и завтра заглавные странички желтой прессы будут кричать от радости так легко доставшейся им грязной новости, но Томми это мало волнует. Его вдруг как током прошибает, когда они оказываются на другой стороне улицы, около машины, позади всей этой пьяно-расслабленной толпы. Он ведь даже не знает, свободен ли Адам. Его эгоистичность настолько зашкалила, что он не соизволил элементарно разузнать о личной жизни своего гитариста, зато мысленно поимел во всех позах. Это так низко и мерзко, что ему стало гадко даже от самого себя. Томми резко остановился, вырывая свою ладонь из захвата, и оперся о бампер машины. Он только то и делал последние дни, что жалел себя любимого, сетуя, как ему плохо, больно, как его все ненавидят, как ему хочется, в конце концов. А Адам? Подумал ли он хоть на секунду о нем, не считая всего того эротического контекста, что крутился у него в голове, независимо от того бодрствовал он или спал. Когда он успел стать таким эгоцентричным мерзавцем, видящим проблему даже в содранном маникюре. Раньше он таким не был. Ему больше подходила роль нынешнего Адама - доброго, нежного, заботливого, искреннего. А теперь они словно местами поменялись. Но ведь вот он Томми! И если Адам сейчас не тот, а абсолютно другой человек, то он все тот же обычный бербанковский парень! Ведь так? Ведь он все правильно понял? Или все это глупая догадка и дела обстоят абсолютно иначе? Что от него требуется? Зачем все это происходит и в чем заключается гребанный смысл этой реальности? От количества мыслей, что одновременно атаковали пьяную голову, перед глазами резко потемнело. Сделав пару глубоких вдохов и похлопав себя по щекам, Томми испуганно огляделся. К счастью, Адам стоял рядом, всем своим видом показывая, что в любую секунду готов помочь. - Думаю, мне нужно извиниться, - начинает говорить Рэтлифф, чтобы просто не молчать. Ведь это так глупо и Адам, наверняка, в растерянности. - За сегодняшний вечер… Прости, что все испортил. Позволяет поднять себе голову, замечая, как Адам махнул рукой, словно они о погоде говорят. Не верит. Получается доверие не так легко заслужить, это роскошь, которой обладают не многие. - Ты не подумай, это не пьяный бред, - Томми начинает оправдываться, засовывая свою гордыню куда подальше, - мне действительно жаль. Прости… Или извини. Не знаю, скажи… Черт! Извини и за это. Просто подай хоть какой-то знак, чтобы я знал, насколько сильно облажался. Ему много стоит стоять и пялиться себе под ноги, вместо того, чтобы следить за эмоциями на лице Адама, пока тот набирает текст. Он улыбается? Злится? Ему все равно, или, может, он раздражен ролью няньки? «Все нормально. Правда» - Ты слишком добр ко мне. Знаешь, если это из-за того, что я вроде… Эм, как бы твой босс, то не нужно этой… я не знаю, как правильно, фальшивости? Да, именно её. Томми абсолютно не нравится внезапная догадка, что так хорошо объясняет услужливсть Адама, его вечные «все хорошо» и те улыбки. От того, что это может быть правдой, подкашиваются ноги, но он все же отходит от машины, спрятав дрожащие руки за спиной. В теле поселилось волнение, Томми смотрит в сторону, потом в небо, потом опять в асфальт. Куда угодно, только не в бездонные глаза Адама. - Я не хочу, чтобы из-за моего «особого», - условно показывает кавычки, - положения, наше общение строилось на лжи и лицемерии. Ты не поверишь, но я даже не знаю, зачем все это сейчас говорю, но чувствую, что должен сказать и… Фак. Ты не обязан это выслушивать. Кто угодно, но точно не ты. Это так… так предсказуемо блядь! Знал же, что расклеюсь, как последняя истеричка. Давай я тебе такси вызову. Ты езжай в отель, отдыхай, выспись хорошенько, а я… Кхм, погуляю. Не знаю, или не важно. Сейчас, у меня должен быть номер... У него забирают телефон, и когда Томми охает, чтобы возразить, к губам прикасается палец, прося помолчать. Если судить по строгому взгляду Адама, будь это возможным, он сейчас хорошенько, то есть невежливо, попросил бы его замолкнуть во все свои четыре октавы. О, Томми знал, как Адам может кричать, если зол или взбешен, он прекрасно это помнил, поэтому сейчас втайне радовался, что сейчас ему это не грозит. Они стояли так, пока дыхание Томми не стало ровным, а взгляд Адама не оттаял. «Отпустило?» Улыбается, как чеширский кот. Рэтлифф даже не сразу находит, что ответить, нервно поправляя челку, которая все время мешает. Точно, она его бесит. Ситуацию вновь спасает Адам, хлопнув его по руке - так бьют ребенка, когда тот провинился, и начал быстро набирать сообщение, продолжая держать его за руку. «Если ты сейчас вздумаешь извиняться за свою мини-истерику или благодарить меня за что-то. Или же другая ерунда, которая придет в твою голову - клянусь Богом, я тресну тебя, невзирая на завтрашние съемки. Я же сказал, никаких проблем; просто еще один вечер, как и тысячи других. Перестань делать трагедию из ничего. Все ХОРОШО!!!» Во всяком случае, его не послали и не сказали «забей», когда элементарно плевать, не больше. А еще Адам держит его за руку. Сам. Снова. Второй раз за вечер. И третий, если учесть причуды Томми в самолете. И пусть он ведет себя как сопливая дура, которая втайне подсчитывает прикосновения, придумывает какие-то даты, зато это можно считать их совместной маленькой победой. Он даже согласен пропустить мимо ушей так больно режущее «вечер, как и тысячи других». Но сейчас он не имеет права обвинять его в чем-либо. Потом когда-то он обязательно исправит ситуацию, чтобы этот вечер запомнился как особенный. Их вечер. Они решили вернуться пешком, немного прогуляться, хотя уже была глубокая ночь. Спать не хотелось, поэтому, когда Томми предложил пройтись, вполне ожидая отказ, согласие Адама немало его удивило. Они шли рядом, не спеша, едва соприкасаясь плечами. На губах Адама играла легкая полуулыбка, и он изредка смотрел в сторону Томми, словно что-то проверяя. А Томми таял. Жадно ловил каждый взгляд, намертво сохраняя его в памяти, стыдливо хлопал ресницами, когда немного вело в сторону от недавно выпитого алкоголя, но надежные руки тут же крепко обхватывали тонкую руку, и равновесие сохранялось. Так легко, просто. Правильно. - Ты когда-нибудь любил? Томми сам готов был убить себя за прозвучавший вопрос, но тот слетел с губ прежде, чем он успел зашевелить хоть единой извилиной. Захотелось дать себе хорошую оплеуху, чтобы впредь думать, но желание знать распирало изнутри, полностью притупляя остатки здравого смысла. Адам резко затормозил, внимательно глядя куда-то перед собой, затем достал телефон, набрал сообщение и, когда протянул руку к Томми, так и не посмотрел на него. «Ты и сам знаешь». А это можно было назвать полным поражением. Томми знает. Как бы не так! Тот другой Томми знает или знал, а он может только догадываться, ссылаясь на что?.. А что еще хуже – не у кого даже спросить. Такими интимными вещами не разбрасываются, в ином случае он и сейчас бы незамедлительно дал ответ. Положительный. Или отрицательный. В тайне Томми надеялся на второй вариант. Почему-то не хотелось, чтобы место в сердце Адама уже было занято, но и сам претендовать на него он не может. Слишком рискованно, ведь когда все закончится, тот засранец Томми возможно вернется, а здешний Адам Ламберт заслуживает только лучшее. Не его. В ту же секунду между ними словно пропасть образовалась. Стало неуютно. Адам непривычно хмурился, хотя обычно его лицо не выражало никаких эмоций. Сейчас же темные брови сошлись на переносице, глаза стали чуть темнее, а губы плотно сжались в тонкую линию. Очевидно, Томми неизвестен очень важный факт из жизни Адама, раз он настолько задел его чувства. Ему срочно нужна информация, детали, зацепки, иначе количество вот таких неловких ситуаций будет только увеличиваться, а они – отдаляться и отдаляться, чего нельзя допустить. Томми предпочитал быть ближе, рядом, видеть и чувствовать Адама, знать, что с ним все хорошо, проживать вместе с ним дни за днями. - А я любил, - произнес Томми чуть хриплым голосом. Со стороны он ему показался чужим, неживым каким-то. - А, может, и люблю до сих пор. Все так запутано. Просто… Знаешь, не думаю, что можно вот так вот клясться в вечной любви, а потом из-за какого-то поступка враз - и не люблю больше. Не бывает так. Это же не кнопка включить-выключить. Наверное, не стоило начинать этот разговор, но одной ошибкой меньше или больше, по сути, это ничего не меняет. К тому же нужно было отвлечь Адама от воспоминаний, в которых он сейчас явно витал. А еще хотелось выговориться. Не важно кому, как, зачем. Просто сказать. Произнести все это вслух, что лежит камнем на сердце, мешая спокойно спать по ночам. Он и не подозревал, насколько сильное у него желание. Весь вечер болтал без умолку, но дело было в том Адаме. Они так и не поговорили. Он не сказал ничего из того, что хотел. Молчал, давил в себе, копил. А сейчас, словно взрыв, когда остановиться просто невозможно. - Я каждый день клянусь себе, что ненавижу его, но обманываюсь. Убеждаю, да? Так проще… Знаю, что проще. Столько раз помогал друзьям, вытаскивал из ямы; в жопу любовь, мужики, бабы, чувства - хрень все это. Говорил и сразу же ехал к нему. Подло, правда? Знаю, что подло. Неправильно. А теперь сам же в подобном дерьме. Как бумеранг вернулось. Думал он океан, а он всего лишь лужа, в которой я топчусь до сих пор. Вязну, как в болоте, и не знаю, как выбраться. Оно душит вот здесь… под сердцем. Ни простить не могу, ни отпустить. А он лучше всех. И как бы паршиво он меня не кинул, наговорил кучу гадостей и все равно лучший. Ведь он мог продолжать врать? Так ведь, мог же? Мог! Но не сделал этого. Выбросил, как ненужную вещь, но это было правдой. Да, больно, да, неприятно, да, жить не хочется с такой правдой, но ложь – не лучше. «Мы не подходим друг другу, ты не заслуживаешь меня». За такое я, скорее всего, возненавидел бы. Сейчас же глотаю собственную обиду… «Я падок на хорошеньких мальчиков, и ты не исключение», даже интонацию помню. Нужно быть полным идиотом, чтобы благодарить за такие слова, но я ему спасибо готов сказать. Всегда ценил честность или же просто люблю его до изнеможения? Худшее, что случалось в моей жизни. А знаешь, что смешнее всего? Чертова несправедливость, когда Вселенная тебя нахуй шлет и молча аплодирует, глядя на тебя, как на ничтожество. Он похож на тебя. Ты даже не представляешь, насколько сильно. Волосы, глаза, скулы, губы, руки, тело, все… Каждая гребанная клеточка! И звали его так же. Адам. Наверное, это имя дьявола. Я словно на него смотрю все это время. Это чертово проклятие. Ненавижу любить.