Моё правдивое эхо

Долго стоять на улице и глазеть мне не пришлось. Вертолёты исчезли из вида так же быстро, как и появились. Нарушив ровное покачивание верхушек пихтовых деревьев и истрепав мои нервы, словно развивающийся на ветру воздушный змей, они канули в небытие. Небытием я считал то, что находится вне поля моего зрения. Ведь какое дело может быть человеку до того, что происходит без его ведома, без непосредственного участия и подтверждения тем самым существования события? Мне вот и не было дела. Сон сегодня не приходил. Как я не старался найти успокоение хотя бы в этом - ничего не получалось. И виной тому были вовсе не самолеты. Стоило глазам сомкнуться и спрятаться от света пыльной лампы, как несуществующее сразу начинало существовать передо мной. Появлялась смеющаяся Джехона, что стоит на краю обрыва. Она протягивает ко мне руки и пленительно улыбается. Показывает зачем-то в бездну и все так же улыбается. Я могу даже пересчитать все зубы. Один, два, три... Зачем она туда меня зовет, остается загадкой. Но терять особо нечего и подхожу все ближе и ближе. У самого края, когда до распростертых объятий остается еще шаг, как из-под земли появляется Ирма. Нет, я не то чтобы не рад её появлению. Я люблю свою сестру самой искренней любовью. Но не может же она так просто врываться в мой сон и разрушать идиллию воображения. Посещает единственное место, куда я могу сбежать от действительности. И ни капли не краснеет. Срываясь с обрыва, лечу вниз и наблюдаю, как эти две бляди - да, я отныне позволю себе их так назвать! - целуются. Сон все не шёл, а солнце уже освещало две трети полуоткрытого окна. С улицы доносились странные звуки. Утренние трели птиц заглушали равномерные механические постукивания. Мне показалось, что источник этих звуков находился под землей. На улице было свежо, легкий ветер дул с востока. Из-за ближайшего повороты клубом поднималось пыльное облако. Звуки были оттуда же. Из-за Чертова поворота стройными, выровненными по линейке, рядами ехала противотанковая техника. Орудий было немного, но их гулкое сопение, еще более разносившееся в горах, было четко слышно у сторожки. Происходящее напоминало мне детский пазл, где один сегмент слишком просто совпадал с другим. Так и в голове всё сложилось. Вертолеты не вылетают просто так на прогулки, точно как и пешие картежи военных на променаде. Сейчас есть единственный вопрос, на который мне необходимо ответить. Готов ли я показаться им на глаза? Если это действительно военные орудия, что идут укреплять границу, то, вероятнее всего, меня, как вполне дееспособного мужчину и еще не получившего свой военный билет, принудительно пригласят с собой. А что, лишние руки никогда не помешают, особенно когда население страны меньше, чем плотность Московской области. Всегда был и запасной вариант. План отступления настолько простой, что становилось омерзительно. Вернуться в сторожку, собрать вещи и что есть мочи рвануть вверх, в горы. Никто ведь и не скажет, что здесь я был. Никто и не видел меня, кроме того старика... Уйти от войны? Только ради чего. Понимаю, когда люди желают остаться с семьей, близкими и родными в этот темный час. Не умирать на поле, среди таких же побратавшихся могил. Еще можно жить ради какой-то тайны. Тайна знания, называется. Это когда владеешь чем-то, что требует передачи в общество и личного непосредственного оглашения. Гениям, ученым и создателям на войну нельзя. Там и без них смогут мясо порубить. Нельзя этим, нужным социуму. А мне можно. Возвращаюсь вновь в дом, чтобы собрать вещи. Посидевший матрац, линялая спинка кресла, служащая не то столом, не то передвижным диваном во время посещения этого пристанища неприлично большим количеством человек. Чем меньше предметов в комнате, тем дольше на каждом останавливаешь взгляд. За свои годы я не видел много: хотелось бы о чём-то думать там, на этой войне. Хотя бы о желтой скатерти с выжженными пятнами от сигарет. В дверь стучат и слышаться крики: - Да видел я его! Промелькнул между кустов, сученыш. Услышал издали топот - и ноги в руки. - Далеко уйти не сможет, его место у плиты ждет. Дружный гогот поддержал пищевую шутку. - Никуда я линять не собирался, да и сам вещи собрал, - честно и коротко, как по приказу. На пороге тут же появился военный, лет сорока, в прожженной солнцем кепке-панаме и в посеревшем, издалека напоминавшем изначальную триколорную военную расцветку, костюме. Левый глаз его постоянно щурился от солнца, что отражалось в оконной раме. Нельзя было сказать, что это был кровный горец. Лицо его сильно загорело и приобрело оттенок жженого кирпича. Кожа погрубела от сильного ветра, что постоянно воет в горах, а веки вконец превратились в два пуленепробиваемых панциря. Поэтому угадать его происхождение становилось труднее. Но мне показалось, что это русский - в его речи были слишком четкие согласные для нашего диалекта. - Боец. Сегодня на нашей территории миротворцы засекли вражеские вертолеты. И ты их видел, не мог не видеть. - Совершенно точно сказать, что они вражеские я не могу. Ибо наибольший враг в войне - это страх, а он не летает. - Не гони пургу, философ, - недовольство и усталые смешки прокатились среди солдат, что стояли у машин. - Значит так. У тебя, братец, два варианты. Первое - продолжаешь ехидничать в полевой кухне и строить там из себя философа, оправдываясь за пригорелую кашу. А есть еще один. Обдумываешь примерное место приземления этих самых аппаратов и провожаешь нас туда. После - свободен. - Каждый вариант по-своему заманчив. Но каша у меня паршивая выходит. Слишком соленая. Человек в панаме что-то показал на руках двум молодым солдатам - мои вещи тут же оказались в багажнике ведущего джипа. Сам я трясся по кочкам, сидя спиной к водителю и наблюдая, как солдаты перехаркиваются, кто дальше. Вскоре внимание сосредоточилось на поиске выгодного места посадки и воображаемой карте, которая, к счастью, всегда была у меня с собой.