New born

- На кой черт ты это делаешь? Не дождавшись ответа, Бен переворачивает вверх дном пустое алюминиевое ведро, садится у противоположного края аккуратной круглой лунки, прорубленной во льду. Коротко шмыгнув носом, оглядывается по сторонам, с оттенком озабоченности обозревая наполовину замерзшее озеро. Отсюда до берега метров триста, обычно, чем ближе к берегу, тем толще лед. Вряд ли есть опасность. Скорее, можно отморозить себе что-нибудь, сидя здесь. Лицо Дэна неподвижное, глаза наполовину прикрыты; дорогое удилище для подледной ловли из карбона, их с Джоном подарок, между прочим, замерло над лункой в созерцательном ожидании. Может, он спит? С этого чокнутого станется. Приподнявшись, Бен слегка хлопает старика по плечу. - Эй! Ты меня слышишь? Пойдем в дом, а? Мы привезли тебе половину рождественского пирога и еще кучу всякой всячины, Джон уже варит кофе. Оставь несчастных рыб в покое. Дэн медленно поднимает кверху указательный палец правой руки, чуть шире приоткрывает глаза. - Терпение. Очень ценное качество. - В смысле, дорого может обойтись? – язвит Бен, - Идем, ты же не хочешь, чтобы я тут замерз насмерть. Я слишком ценен для мироздания. - А тебе холодно? – старик глядит в упор, как-то по-особенному. Бен глубоко вдыхает морозный воздух, выдыхает облачко пара. Сняв варежку с правой руки, черпает горстью снежный налет поверх льда. Шевелит пальцами, наблюдая, как снежинки рассыпаются, будто мука. Это началось еще в конце осени. Первое время, как только они переехали в Дарк Лейк, он почти постоянно мерз, особенно кончики пальцев рук и ног, потом вдруг перестал. Даже сейчас, сидя на открытом пространстве под несильным, но пронизывающим ветерком, он почти не ощущает дискомфорт. - Нет. Я теперь почти не мерзну. - Твой теплообмен изменился. Что еще? Рассказывай. Бен на секунду прикрывает глаза. Отчего-то со старым индейцем ему легко откровенничать. Хотя он ни капли ему не доверяет. Парадокс? Нет смысла об этом задумываться. Приоритеты в его жизни кардинально поменялись, это факт. Ну-с, что еще изменилось, кроме приоритетов? Каждое утро он стоит перед зеркалом в одних трусах, придирчиво рассматривая свое отражение. Редкая растительность на груди, ярко розовеющий свежий шрам от пули на левом боку, чуть выпяченный и округлившийся живот. Ничего сверхъестественного. Пока что. Ему тогда повезло, пуля прошла по касательной, отделался сломанным ребром, даже обошлись без врачей. Гораздо больше его беспокоила Алекс… Впрочем, об этом потом. Сейчас надо сосредоточиться на себе. Втайне, он боялся многих вещей. Например, что у него перестанет расти борода, или изменится голос. А еще импотенции, изменений в сознании. Чего-то еще. Чего-то пока неизвестного, но, определенно, неприятного и отталкивающего. На поверку, все вышло не так уж страшно. Настойка, которой его регулярно снабжал старик, работала – исчезли симптомы интоксикации, внезапные обмороки, появился аппетит. На периодические спазмы в кишечнике и тянущие боли в пояснице можно было не обращать внимания. С голосом ничего не случилось, бриться приходилось, как и раньше, каждое утро, а живот прекрасно маскировали мешковатые свитера. И, даже без них, вряд ли кто-то обратил бы внимание на чуть расплывшуюся фигуру школьного учителя, ведущего сидячий образ жизни. Тем более, что Бену было далеко до некоторых завсегдатаев бара, чьё пристрастие к пиву и виски позволило обзавестись животами куда более внушительных размеров. За перепадами собственного настроения он тщательно следил, безжалостно подавляя редкие истерики на пустом месте, и стараясь в периоды депрессии вести себя ровно, как ни в чем не бывало. Зачем? Он затруднился бы объяснить. Что-то вроде попытки сохранить последние крохи собственного достоинства. Как-то так. Тщательно рассчитанные дозы антидепрессантов тоже были хорошим подспорьем. Запахи… Вдруг стал неимоверно раздражать их привычный кондиционер для белья, пришлось заменить. Иногда, особенно посреди ночи, он явственно ощущал запах моря. Запах был словно разбит на составляющие – соль, йод, озон, гниющие водоросли, рассохшаяся древесина от брошенной на берегу лодки… Вкусы изменились мало, разве что алкоголь вызывал тошноту, особенно крепкий. Странно, он никогда не любил шампанское, считал чем-то вроде газированного лимонада с градусом. А на это Рождество купил бутылку какого-то французского, безбожно дорогого, специально для Алекс. Пригубил, удивленно причмокнул губами – напиток приятно щекотал язык и покалывал нёбо. Замолкнув, Бен делает глубокий вдох, качает головой. - Что еще? Я даже не знаю… - Как насчет интимной жизни? Бен хмыкает, и, внезапно подавившись, неловко кашляет. Хорошо, что на нем шапка. Дурацкое свойство – краснеть ушами. Как школьница, ей-Богу. - С тех пор как я убедился, что Джон… не испытывает ко мне отвращения, все… без сбоев. Все физиологические рефлексы в норме. Или ему кажется, или Дэн ухмыляется? Мерзкий, извращенный старикашка, не может же он читать мысли. Или просто воображение разыгралось? Ох уж, это воображение. И отчего именно сейчас оно подсовывает ему лицо Джона с приоткрытым ртом и расширенными зрачками, как он, чуть приподнявшись на локтях, комкал одеяло и пожирал его глазами? В самом деле, что на него тогда нашло, непонятно. Мало ему было ночного марафона. Утро рабочего дня – такое вот не самое любимое всеми время. Джон спит почти бесшумно, как спят опасные хищники. Закинутая за голову правая рука, нос, уткнувшийся в локтевой сгиб, монотонно вздымающаяся грудная клетка, лишенная растительности. Вверх-вниз, вверх-вниз… Белесые, едва заметные полоски старых шрамов, чуть проступающие под бледной кожей ребра, темные кружочки сосков. И едва заметный, среди складок одеяла, бугорок внизу живота. Бен льстил себя надеждой, что минет в его исполнении куда лучше будильника. И, если он правильно научился читать выражение лица Джона, то тот подумал, что Санта пришел, не дожидаясь Рождества. В частности, когда Бен выдавливал любрикант на пальцы и так деловито и буднично себя готовил, а потом приподнялся, пристраиваясь сверху. Абсолютно ничего особенного при наличии опыта, никакой акробатической подготовки, просто захотелось попробовать, как оно будет, просто так. Не так уж сложно. Немного непривычно управлять процессом, слегка кружит голову… Бен смаргивает, стряхивая с ресниц ледышки. Удилище в руках Дэна судорожно дергается; блеснув на солнце серебристой чешуёй, очередная рыбья тушка шлепается на лед и, некоторое время поборовшись за жизнь, замирает неподвижно. - Тебе снятся сны? Бен совершает странное движение головой, нечто среднее между кивком и мотанием. Сны… Какой смысл рассказывать тот сон? Можно самому догадаться, что он означает. В том сне он - воздушный шарик, накачанный гелием. Праздник давно прошел, его собратья либо лопнули, либо их унесло куда-то. Он все еще привязан к ограде. Начинается буря. Бен знает, что ему не удержаться. Он знает. И именно так и происходит – его срывает, и тянет вверх. И он просыпается. Понимая, что будет лететь, лететь бесконечно в холодную пустоту, и не сумеет остановиться, зацепиться за что-то. Потому что в бесконечной пустоте цепляться не за что. Будем реалистами. Да – будем реалистами, так он однажды утром сказал своему отражению в зеркале. Тому самому, которое в нелепых полосатых хлопковых трусах, с редкой растительностью на груди, выпяченным, округлившимся животом и ярко розовеющим шрамом на левом боку. Каков процент вероятности возникновения сепсиса при полостной операции вне условий стационара? Какие шансы на шок, внезапную остановку сердца и прочие сопутствующие случайности? «А кто ты такой?» - спросил его как-то Джейкоб, в одной из многочисленных реальностей. А ведь, правда – кто я такой? Разве я важен? Тот, кто внутри – он важен. Он выживет при любом раскладе. Он имеет значение. И нет смысла его за это ненавидеть. Он не виноват. Не виноват… Ему там, внутри, не особенно комфортно, он туда не просился. Он тоже заложник, как и Бен. И им обоим осталось недолго потерпеть. А потом за дело возьмется Джон. Вот Джон, как раз, важен, он всегда был важен, он имел значение. Только теперь Бен думает об этом без прежней ревности. Все, мешающее им построить отношения, выгорело дотла, рассыпалось пеплом, унеслось утренним морским бризом. И это хорошо. По дороге обратно, на ретро-волне Глория Гейнор поет о том, что стала сильной, и теперь непременно выживет; Джон, следя за дорогой, что-то увлеченно рассказывает о методах подледного блеснения, не мешая Бену думать о своем, попутно кивая и вставляя реплики к месту. В доме пахнет хвоей и карамелью; пушистая ель упирается верхушкой в потолок, на полу в гостиной валяются обрывки подарочной упаковки и рассыпанные конфетти. Поднявшись наверх, Бен стучится к Алекс и, получив приглашение, заходит внутрь. Внутри кавардак – посреди кровати взгромоздился чемодан, вокруг раскиданы вещи, дверца шкафа приоткрыта, на ней висят майка с Микки-Маусом и летняя ночная сорочка с кружевом и кокетливо вышитыми на груди розами. Спохватившись, дочь спешно убирает с глаз долой несколько пар трусиков и бюстгалтер, отодвигает в сторону ворох свитеров и рубашек, приглашающе хлопает по покрывалу. Бен пристраивается на краю кровати, расслабленно наблюдает, как она тщетно пытается придать комнате более приличный вид. В какой-то момент ловит за запястье, усаживает рядом. - Хотел поговорить с тобой перед отъездом. Ну, ты рада? Она пожимает плечами, улыбается устало и немного снисходительно, будто взрослый ребенку. - Глупый вопрос. Рождественские каникулы в Нью-Йорке – кто бы не обрадовался. Особенно, учитывая тот факт, у нас будет личный гид. Надеюсь, Гертруда будет именно личным гидом, а не надзирателем. Анна вчера визжала от восторга на ультразвуке. Она до конца не верила, что у ее родителей найдутся деньги на эту поездку. - Я слышал, они выиграли в лотерею, - тон у Бена совершенно нейтральный. - Ага, при их глобальной невезучести. Ладно тебе, пап, можешь не шифроваться. Спасибо, что не отправил меня одну. Бен пристально вглядывается в ее лицо, аккуратно стирает большим пальцем крошечное пятнышко от варенья над верхней губой, заправляет за ухо непослушную прядь волос. - Ты у меня такая умная. - Угу, в кого бы? – фыркает она. – Слушай, я в порядке, ОК? Серьезно. Мне не снятся кошмары, я не мучаюсь угрызениями совести. Ты все это время ходишь вокруг, да около, задаешь странные вопросы. Не стоит. - Мне жаль, что тебе пришлось… У меня в Нью-Йорке есть знакомый психотерапевт… - Не начинай, а? Тебе дай волю, ты посадил бы меня под стеклянный колпак. Смирись с тем, что я выросла, и со мной может случиться все, что угодно. Понимаешь? Все, что угодно. Какой-нибудь больной урод, авария на дороге, разбитое сердце, незапланированная беременность. Что там еще случается с людьми в этом гребанном мире? Бен саркастически приподнимает бровь. - Тебе точно шестнадцать? Послушать, так все тридцать. - В шестнадцать лет, Александр Македонский командовал армией и подавил восстание фракийского племени. Помнишь, ты мне рассказывал? Я еще тогда спросила, не потому ли ты назвал меня Александрой. - Помню. Тебе тогда было десять. Программа по истории для средней школы, второй год обучения. Иди ко мне. Они сидят, обнявшись, на кровати, вплоть до появления Джона, который сообщает, что звонила Анна, и что её отец заедет за Алекс в пять, чтобы отвезти девочек в аэропорт, и хорошо бы поторопиться со сборами. В школьном актовом зале суета и гомон; на сцене идет репетиция рождественского спектакля, вокруг суетятся добровольцы из числа учителей, родителей и просто желающих помочь в организации мероприятия. Расслабленно прислонившись к дверному косяку, Бен наблюдает, как преподобный, вернее, Большой Фрэнк, утирает сопли заливающемуся в три ручья солисту хора мальчиков, который переел мороженого, и теперь, судя по всему, ему придется искать замену; как Вествуд выстраивает в ряд на сцене участников танцевального номера, задерживает взгляд на фигуре Дага Оушена, сосредоточенно сколачивающего декорацию из деревянных реек, сваленных в углу, слева от сцены, зажав гвозди во рту. Прерывисто вздыхает, вспоминая тот день, когда их с Алекс похитили люди Уитмора. А ведь они с Дагом даже толком не поговорили после. Тогда пахло дождем, сыростью и порохом; пропитанная кровью рубашка на левом боку противно липла к телу, а боли он почти не чувствовал. Он тогда думал только об Алекс, как на нее повлияет случившееся, и лишь кивнул в ответ на слова Дага о том, что он сам, как и те двое крепышей в одинаковых болотных ветровках и темных бейсболках, вооруженных винтовками, которых он привел с собой на подмогу, будут немы, как могила. Все закончилось без особых усилий с его стороны, даже не пришлось заметать следы – люди Уитмора спешно ретировались с места событий, прихватив с собой тело хозяина и троих раненных в перестрелке товарищей. Бен, разумеется, ознакомился с биографией Дага Оушена. Почти сразу после переезда сюда. Впрочем, как и с биографиями всех жителей городка, с кем приходилось взаимодействовать чаще всего, и кто мог непосредственно повлиять на их с Джоном жизнь. Те полицейские файлы… От них не удалось абстрагироваться. Дакота Оушен, восемь лет и три с половиной месяца, была похищена после школы, а спустя сорок восемь часов, её тело было найдено в мусорном баке, в переулке рядом с пиццерией. Убийцу так и не нашли. Даг тогда был в Афганистане, а жена с дочерью жили в Миннеаполисе. Он даже не успел приехать на похороны дочери. Хладнокровный голос разума внутри Бена говорит о том, что Даг Оушен, хоть и ладит с местным шерифом, но не испытывает особой любви к полиции в целом, поэтому можно смело рассчитывать на его молчание. Но отчего-то, впервые в жизни, Бену не хочется слушать хладнокровный голос разума, а хочется просто доверять. Даг, заметив его, кивает, улыбнувшись уголком рта, салютует молотком; какая-то светлокудрая девчушка из младшей группы, одетая в джинсовый комбинезон, мнется за спиной у Вествуд, потом дергает ее за полу пиджака. - Мисс Вествуд, я хочу в туалееет, а у меня не получается расстегнуть… Та судорожно оборачивается, зыркает по сторонам. Заметив Бена, упирает руки в бока. - Лайнус, какого черта! Мы тут зашиваемся, а тебя с утра не видно! А ну, живо тащи сюда свою задницу! Бен идет через зал, наполненный суетой, гомоном, голосами, движением. Он ощущает себя нужным, цельным и спокойным. Он ощущает себя живым.