New born

Бену снится средних размеров квадратное помещение с ослепительно белыми стенами, похожее на лабораторию. Мебель тут практически отсутствует — есть лишь столик на колесах с аккуратно разложенными на белоснежной салфетке блестящими хирургическими инструментами и некая металлическая конструкция посередине, напоминающая гимнастический снаряд. На этой конструкции распят в позе Христа абсолютно голый человек. Бен находится там, возле этого человека, одетый в белый халат, с латексными перчатками на руках. Он деловито берет со столика инструменты, один за другим и делает на теле человека надрезы в определенных местах, прокалывает суставы, вводит иглы в нервные окончания. Он не обращает никакого внимания на крики и судорожные рывки испытуемого, тщательно вытирает кровь с инструментов и кладет обратно, на то же место, делает какие-то пометки в блокноте, затем берет следующий инструмент. Бен ощущает себя куклой или неким механизмом, который поставили на завод, и он будет выполнять определенные действия до тех пор, пока завод не закончится. Он сам, его личность, скорчилась где-то внутри этого механизма, наблюдая за происходящим как будто со стороны. Больше, чем кровь и изрезанная плоть прямо перед его глазами, его беспокоит ощущение пристального взгляда в спину — холодного, цепкого, оценивающего. А еще он знает, что ни в коем случае нельзя смотреть в лицо испытуемого. Просто нельзя. Ни при каком раскладе. Его рука тянется за большим скальпелем; Бен заворожено наблюдает за ней, не делая попыток хоть как-то повлиять на ее движения. Скальпель скользит к низу живота жертвы, чуть выше лобка с редкой порослью рыжеватых волос. Он делает круговой надрез очень аккуратно, не обращая внимания на судорожно сокращающиеся мышцы живота и возобновившиеся рывки всего тела испытуемого вперемешку с криками, в которых уже мало человеческого. Широкий лоскут кожи вместе с гениталиями легко отделяется от мышц и повисает между ног жертвы, наподобие кухонного передника. Кровь толчками выплескивается из поврежденных сосудов, струйками стекает по нему вниз, заливая натертый до блеска кафельный пол. Вздрогнув, Бен внутри медленно распрямляется. Его глазные яблоки шевелятся под веками с таким трудом, как будто он приводит в движение заржавевший механизм. Выше — туда, где широкая, лишенная растительности грудная клетка, покрытая порезами. Еще выше — крепкая шея, неподвижный кадык, плохо выбритый слегка выпяченный подбородок. А потом… потом лишь яркая вспышка. И больше ничего. Его будит хлопок входной двери. Вздрогнув, он роняет на пол потертый томик рецептов блюд, который даже во сне не выпустил из рук. Нагибается, поднимает книжицу, кладет рядом, на столик. Мало того что он умудрился заснуть средь бела дня, просто присев на кухонную тахту, так еще и увидел кошмар, который не скоро забудется. Впрочем, в данную минуту важнее узнать, кого к ним принесло в это время дня, и Бен спешит в прихожую, на ходу оправляя свитер. Слегка растрепанная и отчего-то запыхавшаяся Алекс снимает куртку, пристроив сумку со школьными атрибутами на полу у вешалки.  — Ты чего так рано?  — На лесопилке пожар, — произносит она с едва заметным оттенком озабоченности, — Всех распустили по домам, сказали никуда из дома не выходить. Бен секунду молчит, ощущая, как внутри расползается что-то тошнотворно-тревожно-гаденькое, что-то сотканное из отголосков жуткого сна и реального беспокойства за Джона. Потом он, решительно шагнув ближе к двери, начинает натягивать ботинки.  — Ты куда собрался? Если на лесопилку, то я с тобой! Завязав шнурки, Бен решительно поднимается и тянется за курткой.  — Оставайся дома и держи под рукой телефон. И, ради Бога, не создавай мне лишних проблем! Алекс машинально кивает; такого тона у отца она давненько не слышала, пожалуй, с самого Острова. На протяжении всего пребывания в Дарк Лейк он был непривычно мягок, позволяя ей практически все, включая затягивающиеся допоздна тусовки со школьными приятелями. Когда за Беном захлопывается дверь, она присаживается на шкафчик с обувью, хмурит брови и задумчиво покусывает нижнюю губу. Шоссейная дорога тянется в гору; клубы дыма, что расползаются над верхушками сосен, Бен видит задолго до поворота к лесопилке. Где-то за километр до места происшествия его заворачивают двое парней из службы шерифа; полюбезничав с ними с целью выяснить ситуацию, он отъезжает чуть назад и, незаметно свернув в лес, по ухабистой лесной тропинке объезжает патруль. До нынешнего момента он так ни разу не посетил место, где Джон проводит большую часть дня; доставшаяся ему роль домохозяйки вызывала у него, по большей части, ощущение покорности судьбе, лишь изредка перемежающееся всплесками самоиронии. Но в данный момент он движется по территории лесопилки весьма уверенно, как будто знает куда идти. На самом деле он методично обследует каждый квадрат, не обращая внимания на дымовую завесу и суетящихся вокруг людей. Нескольких он останавливает, пытаясь выяснить, где в данный момент находится бригада Оушена, но они лишь отмахиваются или недоуменно пожимают плечами. Один из складов, объятый пламенем, которое безуспешно пытаются залить из пожарного гидранта, Бен аккуратно обходит по широкой дуге, отстраненно понаблюдав за борьбой человека со стихией; обнаружив тут же за поворотом двух работяг, что неторопливо волокут куда-то тяжеленный мешок, явно имеющий для них ценность, он, неожиданно для себя самого, рявкает на них начальственным тоном, велев немедленно бросить заниматься ерундой и помочь в тушении пожара. Те тут же роняют свою ношу, почуяв в Лайнусе важную шишку и, спотыкаясь, кидаются к пылающему складу. В эту секунду ему кажется, что он вновь на Острове — руководит, отдает распоряжения, решает проблемы. Мотнув головой, он отгоняет наваждение, шагает дальше. На периферии огонь идет на убыль, но, судя по услышанным им тревожным новостям, передающимся из уст в уста, устойчивый низовой пожар распространился уже и на подлесок и движется вглубь. До сих пор ни следа Локка или кого-нибудь из его бригады. На окраине лесопилки из покосившейся подсобки вовсю валит дым, а вокруг ни души. Бен думает, что надо бы позвать на помощь, ибо дело может закончится скверно, но вдруг какие-то звуки достигают его ушей — что-то среднее между хрипами и кашлем. Дверь в подсобку распахнута, и человеческая фигура ворочается в дыму, силясь подняться на четвереньки и отползти подальше. Бен срывается с места; прикрыв рот и нос шарфом, ныряет прямиком в дымную завесу и, ухватив человека за шиворот, отволакивает подальше от источника опасности. Ему приходится приложить недюжинные усилия, ибо незнакомец, кажется, весит целую тонну. Согнувшись, Бен упирается ладонями в колени, силясь отдышаться. Встав на четвереньки, человек судорожно кашляет, а Бену кажется знакомым его рыжеватый стриженый затылок и болотного цвета ветровка. Когда он, наконец, переворачивается на спину, то под слоем грязи и копоти обнаруживается физиономия Дага Оушена. Склонившись, Бен слегка встряхивает его за плечи.  — Где Джон? Оушен пытается сфокусировать на нем взгляд, морщит лоб.  — Аааа, это ты. Бригада сегодня на вырубке, он за главного, — сглотнув, Даг облизывает потрескавшиеся губы, — Тебе надо… убираться отсюда. Слышишь? Прямо сейчас. Вали, живо!  — С чего бы это? — рот Бена превращается в тонкую полоску, — Я не в твоей бригаде, нечего командовать.  — Там…., — с трудом подняв руку, Оушен тычет пальцем по направлению к подсобке, — Целый ящик промышленного динамита. Я пытался… не получилось. Голова Бена за секунду будто наполняется кубиками льда — мир видится резче и четче, мысли, лишенные эмоционального окраса, за доли секунды выстраиваются в четкие цепочки образов и вариантов развития событий. После взрыва огонь будет уже не остановить, до появления подмоги из округа в виде вертолетов и единиц противопожарной техники лесопилка сгорит подчистую, как и лес вокруг. Отголоски сна вновь всплывают в сознании, перемешиваются с воспоминаниями об Острове, рождая внутри едкую, будто кислота, тошнотворную горечь.  — Где именно этот ящик? — деловито спрашивает он у продолжающего судорожно кашлять Оушена.  — В правом дальнем углу, под тахтой. Там… все в огне. Стой, какого черта ты… Закутав шарфом голову и часть лица, Бен хватает ополовиненное ведро с грязноватой водой и опрокидывает на себя. А потом ныряет в дымное облако, выползающее из-за дверей подсобки. Он тут же слепнет и глохнет — глаза приходится прикрыть, чтобы спасти их от дыма, вокруг треск пламени, горящих и рушащихся деревянных конструкций и нестерпимый жар, что наводит на мысли об адском огне. Он движется почти наощупь, периодически обжигая вытянутые вперед ладони и каким-то шестым чувством определяя направление. Расстояние тут всего каких-то несколько шагов, но каждый шаг это тяжкое испытание. Сорвав полыхающее одеяло с деревянной тахты, что служила спальным местом для круглосуточно дежурившей здесь охраны, Бен отбрасывает его в сторону и, опустившись на корточки, лезет под нее, туда, куда еще пока что не добралось пламя. Потолочная балка, что проносится в сантиметрах от его головы, остается почти незамеченной; подхватив ящик, по счастью, небольшой и не особенно тяжелый, Бен прижимает его к груди, будто младенца. Путь назад занимает секунды; ощущая, как загорается на нем одежда сразу в нескольких местах, Бен, подобно выпущенной из ружья пуле, вылетает из подсобки с максимальной скоростью, на которую он только способен, и, отбежав на безопасное расстояние, аккуратно ставит ящик на землю. Словно в тумане, он видит свои трясущиеся, почерневшие пальцы, которые судорожно ощупывают ящик, проверяя его целостность, слышит голос Оушена как будто издалека. Сильный толчок вдруг сшибает его на землю; накинутая на него болотного цвета ветровка заслоняет подернутое дымной пеленой небо. Он не ощущает боли; досадливо сбрасывает с себя окутавший его предмет одежды, глядит вверх на поднимающиеся к верхушкам сосен клубы черного дыма, глядит неотрывно, не мигая. Дым живой, разумный, обладающий волей, коварный. Страшный. Страшнее всего, что ему приходилось видеть в жизни. Вокруг суетятся люди, звучат голоса, тянется по опаленной траве брезентовая кишка пожарного шланга, но ему не хочется ни участвовать в происходящем, ни вообще шевелиться, лишь лежать и глядеть на черный дым, уползающий все выше.  — Да пошел ты, — бормочет Бен, — Пошел ты к Дьяволу! Потолок над головой, отделанный квадратными плитками цвета кофе с молоком, слегка плывет, а свет лампы кажется тусклым. Где-то шумит вода, и сквозь полудрему Бен вспоминает, что Джон пошел принимать душ, уступив ему ванну. Им обоим, несомненно, требовалась помывка, а одежду пришлось просто-напросто выбросить. Шум воды резко затихает; Джон выходит из душевой кабинки, наспех вытирается, потом обматывает полотенце вокруг бедер. Шагнув к ванне, наклоняется, тревожно вглядываясь в лицо Бена, который, кажется, задремал, пристроив забинтованные ладони и предплечья на слегка изогнутых бортиках.  — Эй! Легкое прикосновение к плечу, и Бен вздрагивает, взбаламучивая белоснежную шапку на поверхности воды, садится прямо, ошеломленно хлопая глазами. Пузырьки мыльной пены застряли в его взъерошенных намокших волосах, придавая ему слегка комичный вид, и в другой ситуации Джон не упустил бы случая его подразнить.  — Что… что случилось?  — Ты намочил свои повязки.  — Это ерунда, — Бен слегка морщится, — Алекс их поменяет, она умеет.  — Да я и сам умею. Знаешь… — поколебавшись секунду, Джон продолжает, — тебе будет сложно… ну, справится самому. Может, я помогу? Бен съеживает плечи. Он всегда ненавидел такие вещи. И дело даже не в застенчивости, можно подумать, Джон не видел его голым. Дело в ощущении собственной абсолютной беспомощности и беззащитности. Одежда всегда придавала силу и статус, без нее он ощущал себя насекомым. Но сейчас, кажется, у него нет выбора.  — Ладно. Не обращай внимания если я… Впрочем, неважно. Все, в итоге, получается вовсе не страшно и не мучительно — сперва Джон моет ему голову, поливая из кувшина, потом осторожно берет за локти, ставит на ноги и бережно смывает с него мягкой губкой хлопья пены. Ополоснув, набрасывает на плечи большущее махровое полотенце и помогает перебраться через бортик ванны. Бен вздрагивает, плотнее запахивает края своего временного одеяния. Кажется, его слегка знобит; глаза у него больные и мутные. Он глядит снизу вверх, протягивает вперед левую руку, где кончики пальцев не скрыты бинтом, как на правой, касается груди Джона, слева, чуть ниже ребер. Слепо ощупывает, будто пытаясь что-то отыскать.  — Ты помнишь, как я убил тебя в первый раз? Выстрелил… вот сюда, — у Джона подрагивают губы, он медленно, будто в полусне, качает головой, — Правда не помнишь? Я убивал тебя дважды. Второй раз я накинул тебе на шею шнур и задушил. Это было… Или не было? Его ощутимо пошатывает, и Джон крепко и бережно обхватывает его за плечи.  — Я не помню… ничего такого. Зато помню, как я убил тебя. Вернее, дал умереть. Несомненно, он знал. Наверное, с самого начала. Ну, может, не знал, но догадывался. Хотя после той ночи, когда они с Генри… он бы мог сказать «у них был секс», но это звучало как-то… банально и слегка глуповато, да и сексом это было сложно назвать, просто подростковая возня какая-то, в общем, после той ночи для него уже не имело значения, кто такой на самом деле Генри Гейл. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы Саид и остальные, кто отправился на поиски доказательств, нашли тот злополучный аэростат и могилу умершей жены. И тогда Генри сможет, наконец, покинуть эту чертову каморку, он уже, наверное, забыл, как выглядит небо и солнце. Пожалуй, Локк был близок к тому, чтобы просто его отпустить, невзирая на последствия. Даже если то, что с ним творилось в последнее время, было сумасшествием, то Джон с радостью согласился бы окунуться в это состояние еще глубже. Он не смог бы точно зафиксировать момент, когда это началось, а началось это внезапно, и времени от начала его безумия до осознания факта его наличия прошло совсем немного. Явление накатывало стремительно и неотвратимо — в какой-то момент он поймал себя на том, что когда Генри Гейл глядит на него своими глазищами инопланетянина, склонив голову на бок, он заворожено замирает, у него пересыхает во рту, а язык прилипает к гортани; он думает о том, как плавно линия его шеи переходит в плечо, представляет, каково прикасаться губами к этому месту, и какой он весь необычный, неправильный, жалкий, трогательно беззащитный и одновременно загадочный, чертовски проницательный, слегка пугающий, постоянно сбивающий с толку неожиданными вопросами и комментариями, не похожий ни на кого, с кем у Локка случались романы или одноразовый перепих. Ближе всего его состояние походило на наркотическую зависимость — однажды вкусив сладость отравы, он уже не мог от нее отказаться. Его подозрения одновременно укрепились и пошатнулись после инцидента с кнопкой, когда Генри сперва спас его, придавленного дверью шлюза, вместо того, чтобы попытаться бежать, а потом, когда все закончилось, умолял не дать пустить его в расход, замолвить за него словечко. И Джон пообещал, а потом, не удержавшись, склонился и прижался губами к его рту, ощущая вкус дыни на его губах и несмелое ответное движение. Его точил червячок сомнений по поводу того, что он, возможно, принуждает Генри к физическому контакту, пользуясь его положением пленника, но, в конце концов, все это скоро должно было разрешиться, и тогда можно будет выяснить, что тот чувствует к нему на самом деле. И да — в данный момент он ненавидел Саида за его дотошность. Ненавидел Саида, ненавидел весь мир и ненавидел себя. Глядя, как разительно меняется лицо пленника после разоблачения, как он буквально на глазах превращается в совершенно другого человека, будто сползает маска, он ненавидел и его тоже. И он стоял у двери каморки, слушал доносящиеся оттуда звуки, в красках представляя себя, что именно там происходит, и пытался культивировать в себе эту ненависть, взлелеять обиду за обман, за насмешку над его чувствами. И, погрязнув в бесконечной, эгоистичной жалости к самому себе, он даже не заметил, как началась суета, как Анна-Люсия, выскользнув из-за двери, обронила на ходу, что срочно бежит за Джеком, не понял, что конкретно произошло. Джара потом сказал, что это был несчастный случай — он хорошо рассчитал силу удара, но если ребро раньше было сломано и неправильно срослось, то оно легко сломалось вторично, он не мог об этом знать. Результат — поврежденное легкое, открытый пневмоторакс. Шеппард не успел. «Я не убил невинного, это был враг» — так сказал Саид. О да, Джара очень сильно старался убедить в этом других, но особенно себя. А он сам, человек по имени Джон Локк, стоял, опираясь на костыль, невидяще глядя внутрь каморки, на распростертую на полу неподвижную фигуру в разорванной оранжевой рубашке, с запрокинутой головой и заострившимися чертами лица. И думал о том, что если существует во Вселенной нечто похожее на Ад, то сейчас это место, определенно, находится у него внутри.