Shadows

- Моя мать трахалась с гориллой! Моя мать трахалась с гориллой! С гориллой, с гориллой! С ёбанной макакой!       Я просыпаюсь под эти крики и резко открываю глаза, начиная моргать. Наверное, можно вынести многое, но пробуждение под чьи-то вопли сравнимо разве что с внезапной сменой тёплой погоды на холодную, когда ты уже пригрелся под солнышком и наслаждаешься его лучами и светлостью дня. Эти крики легко было узнать, как по голосу так и по содержанию. Чак не успокаивался. — Я ненавижу, ненавижу, ненавижу эту суку! — он кричит во всю глотку, захлёбыясь собственной слюной. Слышу поднявшийся шорох во всём отделении. — Завали ебало, Чак! — Все знают, что твою мамку трахали сразу двадцать негров, — некоторые из заключённых начинают кричать ему из своих камер. Ещё ночь, и они определённо не рады такому внезапному пробуждению. — Макаки! Зелёные макаки будут тыкать своими огромными членами! — не успокаивался Чак, словно что-то случилось у него внутри, ведь всё моё время, проведённое тут, он ни разу не поднимал голос. Было очевидно с самого начала, что с ним что-то не так, и эти сумасшедшие крики ещё раз доказывали мои предположения. — Дайте ружьё! Дайте мне ружьё! Я прострелю все волосатые влагалища! Да-да-дайте! Ружьё! Ружьё! Ружьё! — помимо криков я отчетливо слышу какие-то глухие удары. Я не могу закрыть глаза, потому что сразу представляю окровавленный череп Чака, который без остановки бьётся в агонии о железные прутья решётки. Сквозь непрерывающиеся мольбы Чака слышу быстрые тяжелые шаги надзирателей. — Что вы, ублюдки, тут устроили? — голос Луиса настолько разъярённый, что кажется, что он почти рычит, а не говорит, - ещё один писк, и я вытащу ваши грёбанные яйца через ваш слюнявый рот, недоноски! - стало заметно тише. Вот она, сила доминатора в действии, чем сильнее кричишь, тем больше тебя бояться, но страх перед кем-то не всегда значит уважение. Луис как раз из тех, кого просто боятся, наверное, именно это ему и нужно. Гарри лежит спиной ко мне, и я не знаю, спит он или нет, и сейчас мне захотелось посмотреть на него, на его лицо, чтобы усмирить нарастающую, как снежный ком, панику, которая уже стала моей сожительницей в этом теле. Чак всё ещё продолжает вопить, кидаясь от темы к теме. Он словно бы и не слышит, что говорит Луис, его мир сейчас где-то в другом месте, как странно бы это ни звучало. - Все долбоящеры и дегенераты, руки на решётку! Повторяю один единственный раз! - его шаги начали подниматься на второй ярус, он несомненно идёт к Чаку. И что, черт возьми, значит "руки на решётку"? - Чааак, уродливый засранец, - протянул едко Луис,- Какого нигерского хуя ты тут орёшь? - послышался скрежет открывающейся двери. А тем временем на нашем нижнем ярусе начали раздаваться резкие удары о решётку. Гарри садиться на своей кровати и поправляет спавшие кудряшки. - Этого и следовало ожидать, - говорит он словно бы сам себе, смотря в пол, - просто повторяй за мной Лу и не бойся, - он кидает на меня какой-то извиняющийся и полный сожаления взгляд, как будто в чём-то провинился, встаёт и подходит к решётке, обхватывая прутья пальцами. Я молча делаю то же самое, вставая рядом с ним и забывая об уже скулящем Чаке. Гарри не смотрит на меня, но я чувствую, что он сейчас рядом, рядом не только физически... Flashback. - Сожалею вашей потери, бедные, бедные детишки, - говорит Маргарет Кол, утирая платком свой красный нос. - Сожалею, - говорит Джордж Джонсон, пожимая мне руку. - Сожалею, - говорит Сьюзи Ричард. - Сожалею, - говорит Мартин Крупер. - Сожалею, - говорит Эрик Голд. - Сожалею, - говорит...эм...Шарлотта? Шильда? Эшли? Ай, да неважно. Сожалеете? Да ну? Лучше бы вы заткнулись и оставили меня одного. Почему не сейчас? Почему вы останетесь тут до конца? Завтра, после похорон, никто из вас и не вспомнит о своём "сожалею". * * * Звук, исходящей от ударов дубинкой по решётке уже совсем близко. И вот перед нами возникает силуэт второго надзирателя и его грозного оружия. Провожу параллель с детством, чей мяч, тот и командует, тут - чья дубинка, тот "право имеет"*. Я смотрю, как дубинка один...два...три раза со звериной жестокостью отскакивает от пальцев Гарри, он сжимает их ещё крепче, не убегая, а словно бы бросаясь на амбразуру. Это как будто некий вызов, но вызов им...или себе? Меня охватывает ещё больший ужас, не за себя...за него. При каждом новом ударе моё тело непроизвольно вздрагивает, как от разрядов током...я не могу...ещё чуть-чуть и я не смогу сдерживать слёзы...нет...я хочу проснуться, разбудите меня. Сквозь равнодушное выражение лица Гарри я успеваю поймать ту секунду, в которую он слегка зажмурил глаза и снова распахнул их, посмотрев на меня и дав понять своим взглядом, что он рядом и так тут и останется. Ещё секунда и я почувствовал оглушающую боль на себе. О боги, как он это вытерпел? Я изо всех сил стараюсь молчать, не издавать никаких унизительных криков. И почему мне казалось, что я привык к боли? Нет, к ней нельзя привыкнуть. Господи, даже коленки подкашиваются, это как прихлопнуть обе руки дверью от машины, а потом сделать это ещё несколько раз. Я даже не в силах посмотреть на Гарри в эти секунды, а мне бы так хотелось... После этих ударов я еле-еле отдираю руки от решётки, пальцы не хотят больше разгибаться, из них сочиться кровь, и я не могу ими шевелить. - Луи, -говорит почти шепотом Гарри, - подойди ко мне, пожалуйста, - я повинуюсь. Мы стоим возле раковины, из крана маленькой струйкой спускается вниз вода. Гарри аккуратно берёт мои руки с согнутыми пальцами и подставляет под неё, начинает немного щипать. - Всё хорошо, - успокаивает он, потихоньку смывая мою кровь. Я наблюдаю за его движениями, он, чуть касаясь, проводит своей рукой по моим рукам, он так нежен, словно боится меня сломать, боится сделать ещё больнее, я чувствую какой-то трепет, медленно проходящий по моему телу от его прикосновений. Я не хочу, не хочу, чтобы он отпускал меня. Я незаметно проскальзываю своим большим пальцем по его, он на секунду замирает, а потом отстраняется, заботливо накрывая мои руки полотенцем. - А теперь попытайся согреть, - говорит он, смотря мне в глаза. Мы несколько секунд не отрываем взгляд друг от друга. Что я вижу в его глазах? Тревогу (?). Заботу (?). Нет. Я не понимаю. А что он видит в моих? - Не надо!!! - раздаётся пронзительный вопль Чака, о котором мы уже давно забыли. Я вздрагиваю. Наш зрительный контакт с Гарри мгновенно нарушается. Чёрт бы побрал этого Чака. Я подхожу ближе к решётке, недалеко от нашей камеры прямо по середине коридора, скорчившись от боли, валяется Чак, над ним возвышаются наши надзиратели, они со всей присущей только надзирателям жестокостью избивают его с двух сторон ногами и сверху обрушивают шквал ударов дубинками. Всё его лицо и руки в крови, он всхлипывает и плачет, выплёвывая что-то изо рта. Готов поспорить, что это его зубы. Я снова поворачиваю голову на Гарри. - Луи, лучше не надо, - говорит он, - не смотри туда, - я снова слушаюсь его. Не отрывая взгляд от его глаз, я подхожу к нему. Я, дрожа, беру его руку и полотенцем стираю кровь. Чак всё ещё еле скулит, всё ещё принимая удары. - Тебе страшно? - спрашивает Гарри. - Очень. И...он обнимает меня. Обнимает так, как никто этого не делал. Я обхватываю его талию и утыкаюсь носом в плечо. Задерживаю дыхание на несколько секунд, а потом выдыхаю. Выдыхаю, закрыв глаза. Его тёплое дыхание касается моей шеи, и я обнимаю его ещё крепче, оставляя нас двоих в этом огромном мире.