Shadows

      Прошло два таких же одинаковых дня, только без драки с великаном и без возможности завести хоть какой-нибудь разговор с Гарри, потому что он всегда находился рядом со своими внушительными друзьями. Я бы сравнил их со старыми шкафами, которые обычно появляются в фильмах ужасов и прячут внутри своих демонов, а ребёнок, обычно живущий в комнате с таким шкафом, боится даже смотреть на него и прячется по ночам под своё маленькое и тонкое одеяло. Вот я чувствую себя таким же беззащитным малышом, когда кто-нибудь проходит слишком близко, одаривая меня презрительным взглядом. Тот триумф в столовой, к сожалению, был лишь мимолётным. Кажется, уже через пол часа все об этом забыли, как о фильме с рейтингом в пять баллов из десяти. Одной победы недостаточно, хотя это трудно назвать победой, потому что остаться на ногах после пяти ударов по лицу сможет каждый. Но внутри я всё же чувствовал, что поднялся на одну ступень из тысячи, только куда ведёт эта лестница, мне ещё неизвестно. Я не хочу становиться таким, как окружающие меня здесь люди, не хочу накачать огромные мышцы не из-за постоянных тренировок, а из-за того, что каждый день ломаю кому-то рёбра или носы. Не хочу быть вечно злым и скалить зубы каждому проходящему мимо, не хочу просто испортиться, сломаться морально. Они сами делают мир тут таким мрачным, синие стены совсем не при чем. Их закрывают, чтобы исправиться, но почему они двигаются в обратную сторону и становятся ещё хуже? Это как деградация. Злость не выбьешь злостью, лишь укрепишь её и удвоишь. Печально, но это на самом деле так. Они стремятся к саморазрушению, потому что всё живое стремиться к саморазрушению. Может, весь секрет в этом. - Стой! Стой, ты, - ко мне медленным шагом лидера подходит один из надзирателей во время завтрака. Мне не хочется сегодня загонять в себя очередную порцию пересоленной каши, которой, видимо, тут кормят каждый день, и я отношу поднос на мойку, но останавливаюсь по его просьбе, - что у тебя в тарелке? - он бросает на неё какой-то предвкушающий взгляд, и я чувствую, что он не в духе, и что назревает что-то не особо приятное. Просто так тут никого не останавливают. - Простите, сэр, - отвечаю я и хмурю брови так, как делают люди, которые понимают, что вскоре последует, но делают вид, что не понимают. - Ты глухой, да? - с сарказмом спрашивает надзиратель. Его руки лежат на ремне для оружия как символ угрозы, весь его вид вообще говорит о том, что он бросает мне вызов, точнее о том, что любое моё дальнейшее слово приведёт к одному результату. Я начинаю непроизвольно нервничать, синяки на лице и рассеченная губа с прошлого раза словно начинают ныть и напоминать о себе. - Там каша, сэр, - стараясь скрыть страх, говорю я. Вокруг стало тихо, прекратился звон ложек ,бьющихся о посуду. Все повернулись к нам в ожидании. - А что она там делает? - ехидно спрашивает он, превращая свой голос в подобие голоса голума из Властелина колец. - Я не хочу есть, сэр, - успеваю я закончить предложение, как выпускаю поднос из рук, хватаясь за бок, по которому он только что ударил меня своей дубинкой. Издаю негромкий стон и сгибаюсь. Кажется, что боль пронзает всё тело и собирается в комок в том месте, куда пришелся удар. - Говоришь, не хочешь есть, ты, мелкий ублюдок, - он со злостью хватает меня за волосы. Его ногти впиваются в кожу, а я корчу лицо от боли. Уверен, что оно сейчас похоже на тухлый сине-зелёный персик, - а этого ты хочешь, а? - он наклоняет меня ещё ниже и бьет коленом по лицу. Из только что зажившего носа сразу начинает течь кровь и капает ему на ботинок. Перед глазами начинает всё плыть, и я молюсь о том, как бы быстрее упасть в обморок, но этого не происходит. Чувствую очередные удары дубинкой по бокам и падаю на пол, съежившись в позу эмбриона, чтобы защитить лицо и грудь. Боль приобретает новый оттенок и становится более выносимой, как будто за это время организм перешёл в другую стадию ощущений и отключил половину нервных клеток. Теперь следуют удары ногами по рукам, ногам, спине. Кажется, что его злость и ненависть никогда не закончатся, словно они не отнимают у него силу, а придают её. Он издаёт какие-то звуки в процессе. Я понимаю, что избиение приносит ему нечеловеческое удовольствие и радость, которое он прячет внутри. Он заставляет всех вокруг думать, что это правильно, что я достоин этих синяков, этой крови. Стивен Кинг писал, что цена всякого зла — необходимого или бессмысленно — всегда чья-то плоть. Помимо главного смысла этих слов есть ещё и другой, такой же печальный, что зло бывает бессмысленным, и сейчас я жертва этого бессмысленного зла, бессмысленно лежащая на холодном полу, хватающая ртом воздух и пытающаяся не захлебнуться в собственной крови. Когда ему надоедает пинать меня, он хватает с пола тарелку, ногтями впивается мне в щёки, чтобы открыть рот, я не стараюсь сопротивляться, а он начинает вливать туда остатки каши, которая, чёрт подери, не удосужилась полностью растечься по полу. Теперь же она разливается по всему моему лицу и стекает под футболку. - Может, тебе так нравиться, урод? - кричит он, брызгая в меня слюнями. Его голос хрипит от злости, а я зажмуриваю глаза то ли от боли, то ли от нежелания видеть его. - Хватит, Луи, - слышу я чей-то голос, словно за тысячу миль от меня. Его имя Луи. Какая ирония. Удары моментально прекращаются, он как будто вспомнил, что может делать что-то другое, кроме моего избиения. Я продолжаю лежать в том же положении, пока не слышу удаляющихся шагом. Кто-то несколько секунд теребит меня за плечо, я отстраняю руки от головы и пытаюсь разогнуться. Это чертовски больно, чувствую себя человеком, по которому проехался асфальтоукладчик. Без помощи я пролежу тут недели две, но чьи-то сильные руки обхватывают меня за талию и помогают встать. Смотрю на этого человека и разглядываю в нём Кларка, он всё так же молчит и сажает меня на лавочку. Все остальные начинают расходиться, и столовая снова наполняется мужскими голосами. Кларк подносит ко мне стакан воды, я с болью беру его в трясущееся пальцы и делаю пару глотков. На стакане остается кровавый след, и я вспоминаю, что моё лицо снова всё в крови. Добравшись кое-как с помощью Кларка до своей камеры, я не пытаюсь её смыть, а сразу ложусь на кровать, буквально чувствуя спиной каждый синяк. Flashback. В день аварии.       У неё снова плохое настроение, а я снова не мог что-либо сделать. Она похожа на атомную бомбу в таком состоянии, готовую взорваться каждую секунду от малейшего слова и шороха. Отец был таким же, но с годами он научился держать себя в руках, или просто закрывался в своём кабинете и не с кем не разговаривал, пока его не отпускало. Я уверен, что Бонни тоже этому научится когда-нибудь, главное, чтобы это произошло не слишком поздно. Сегодня она вспылила из-за того, что меня попросили задержаться на работе, из-за чего я приехал домой на пару часов позже, чем обычно. Она позлилась, сказала что-то едкое, взяла мою машину и куда-то уехала, оставив меня одного и заставив волноваться. Не то чтобы Бонни не умела ездить, отец учил её с тринадцати, а потом продолжил я, просто она не так часто садиться за руль, а если и делает это, то только в моём присутствии. На улице уже темно когда она подъезжает к дому, я смотрю в окно и замечаю, что она буквально бежит домой, забыв поставить машину на сигнализацию. Я иду к двери и как только открываю её, тяжелое тело девочки наваливается на меня, издавая сильные стоны и содрогаясь, как небо в момент грома. Я обхватываю её, ногой толкая дверь, чтобы она закрылась. - Что случилось, малыш? - заботливо и тревожно спрашиваю я, гладя её по спине и по волосам. Она пытается что-то сказать, но ничего не выходит из-за нехватки воздуха в лёгких. Я успокаиваю её, различая лишь рваные "человек...кладбище...дорога". Во мне с момента её появление засело острое чувство случившейся беды и сейчас оно лишь набирает обороты. Нет, это не её настроение, не её мысли вызвали такую бурную реакцию, это определённо что-то другое. Я всё ещё упрашиваю её рассказать, что произошло. - Я сбила человека, - будто выкашливает она и снова заливается слезами и стонами. Я становлюсь обездвиженным, впадаю в состояние анабиоза, мысли перестают циркулировать в голове, а глаза останавливаются на одной точке впереди меня. Я уже не слышу ни всхлипов Бонни, ни машин за окном, ни жужжание нашего старого холодильника. Через минуту в моей голове что-то щелкает, и я понимаю, что нужно действовать, нужно защитить её. - Тебя кто-нибудь видел? - быстро спрашиваю я, взяв в руки её распухшее лицо с красными, полными слёз глазами. - Не... - заикается она, - не знаю, - и начинает тараторить какие-то непонятные слова. - Быстро собирай все необходимые вещи, деньги и документы, - приказываю я, отпуская её. - Мы уезжаем? - Ты уезжаешь. - Нет, - девочка снова начинает захлёбываться слезами и повторять "нет, нет, нет". - Да, Бонни, и как можно быстрее, - я смотрю на неё глазами, полными сожаления, грусти, страха и уверенности, - за это кто-то должен отвечать, и лучше, если этим кто-то буду я, ты меня понимаешь? - она молчит, она полна недоумения и разочарования. Кажется, что её взгляд повзрослел за эти минуты, - ты понимаешь меня, Бонни? - я трясу её за плечи. Она неуверенно кивает и отходит от меня, начиная копошиться в шкафу, - ты должна уйти не позже чем через час, потому что приедет полиция, они в любом случае не заставят себя долго ждать. Я отдаю себе все кредитки, деньги и счета, уезжай в какой-нибудь отель и выспись, а завтра придумаешь, что делать. Ты взрослая, Бонни. Скорее всего тебя потом начнут искать, и если найдут, то отвезут в приют, это не особо плохо, слышишь? - быстро говорю я, помогая ей собирать сумку. Она продолжает плакать и кусает губы. - Не будь трусихой и береги себя, Бон-Бон, - произношу я, обнимая её перед дверью и чувствуя, как слёзы собираются в уголках глаз. Она со всей силой вжимается в мою грудь, впиваясь ногтями в спину. - Мы ещё встретимся? - с надеждой в голосе спрашивает Бонни. - Обязательно. - Я стану архитектором и построю дворец в твою честь. - Не забывай об этом, - говорю я. И через минуту наблюдаю за её удаляющимся во тьме силуэтом, чувствуя внутри душевные спазмы. * * * Ловлю себя на мысли, что вместо Кларка должен был быть Гарри. Точнее, я хотел, чтобы это был он.