Неизменного нет. Изменение всего лишь вопрос времени.
Полный диссонанс. Еще вчера утром Кей провожал героя. Тот взял недельный отпуск за свой счет и поехал выставляться на Кюсю. Упрашивал Сатору отпустить и Кея, считай приговор подписывал. Разве старый лис мог упустить открывавшийся ему невероятный шанс. Сегодня Кей упирался взглядом в подушку, серую, с кожаного дивана, служившего одной из декораций в пустующем павильоне Юкио. Обивка скрипела под мокрым телом, а пристроившийся сзади Сатору торопливо втрахивал. Как бы Кей ни хотел измениться, прежняя жизнь будет преследовать его до тех пор, пока он не превратится в сморщенного, уродливого, ни на что не способного старика. В нем всегда видели лишь пустоголовую секс-куклу. И будь он хоть кандидатом наук, хоть выдающимся певцом, хоть олимпийским чемпионом, он так и останется секс-куклой. — Ну же. Кончи для меня… Кей дотянулся до собственного члена, дрочил в такт грубым толчкам сзади, но не выходило. Пытаться представлять Юкио и вовсе больно. Сатору напирал, прижимал к дивану, член при каждом движении пачкал его смазкой, но все равно никакой реакции, кроме отвращения. Раньше получалось через боль и мрак унижений нащупать ниточку и вытянуть для себя миллиграмм удовольствия, но, похоже, что-то в механизме сломалось. — Давай! Стони и визжи, сучка! Хватит молчать! В запертом павильоне даже их дыхание и шлепки тела о тело слышались, как со сцены с микрофоном. Но дело не в этом. Кей назло стиснул зубы. Нет, Сатору не услышит от него ни звука. Сатору развернул. Теперь Кей видел его лицо, гримасу полубезумного маньяка, добравшегося до своей главной жертвы. Он поднял глаза в потолок… Со сколькими так же приходилось уходить в себя и просто ждать, когда заряд кончится? Сатору хотелось скинуть с себя, стряхнуть, как мерзкое насекомое, только Кей уже увяз в паутине лжи. И осталось два варианта: ждать истечения срока контракта или надеяться, что Юкио возьмут на работу за границей и они уедут из проклятого Токио к чертовой матери. — Давай же, давай! — Сатору готов был впихнуть свои яица. Кей зажмурился, но молча терпел. Терпел, когда рычащий над ним зверь тягал за волосы, кусал соски, казалось, готовый вырвать их и сожрать, терпел, когда кулак со всего маху впечатался в живот и рот заполнил поганый привкус желчи. — Играть со мной вздумал? Я тебе еще не вернул должок за твои выходки! Сатору вцепился в сложенный в углу штатив, ударил им по бокам. Лицо не трогал, ведь оно зарабатывало деньги для агентства, а все, что прячется под одеждой в его распоряжении. К тому же, никто на него не подумают, скорее покосятся в сторону Юкио. И Кей не сможет ничего сказать. Но раз так, то и сейчас Сатору не добьется от него ничего. От ударов по ребрам Кей лишь сильнее стискивал обивку, натягивая ее до треска. Чем сильнее Сатору бил, чем сильнее бесился, тем отчаяннее впихивался в растянутый зад, продвигаясь к кульминации. Сатору наконец-то вытащил, стянул презерватив и ткнул своим распухшим стручком в губы. Кей не пошевелился, да и не нужно было, Сатору кончил без особых усилий. Кей стер сперму с лица, обтер пальцы о его пиджак, валявшийся на грядушке. — С ума сойти. Какая же у тебя ненасытная попка, хоть не вытаскивай вообще. Боль прострелила живот. Лучше бы Кей не пытался приподняться и посмотреть: от огромного пятна под солнечным сплетением расходились полосы от ударов трубкой штатива. — Я так откинусь, как Окумура, — тихо проговорил он. Дело шло к Рождеству, из-за подготовки к показу едва хватало времени на сон. Еще и репетиции перед концертом, съемки в различных шоу, очередь из журналистов с разных изданий. Люди кружили вокруг, как мухи, с самого утра Кей мечтал скорее услышать от Неко-чан: «Отлично поработали», сесть на мотоцикл и умчать домой. Даже пёс Юкио привык к нему, перед сном устраивался рядом, клал мордочку на колени и словно забирал себе усталость, накопившуюся в мышцах. — Неправда, — проговорил Сатору, зажимая большим пальцем головку, — Сила из тебя сочится. «Не про твою душу она сочится», — Кей хотел было дотянуться до телефона, проверить не было ли сообщения от Юкио, но Сатору перехватил руку, укусил так, что едва не вырвался крик. — Лежи тихо. Ты уйдешь, когда скажу. — Я уйду, когда захочу. — А ключик от павильона у меня. — Что тебе еще надо? Мое обещание, клиент-сан, выполнено. — Грубый. Хотя мне даже нравится. Я тебя все равно сломаю. — Сломали уже. Кей взял салфетки, кое-как обтерся и стал одеваться. Сатору поймал возле двери, обхватил лицо, провел по губам — той же рукой, которой бил. — Еще увидимся, — повернул он ключ. Кей выбежал бы, но, едва вышел из павильона, доплелся до туалета, где согнулся пополам от боли. — Черт! Черт! Черт! Он кричал, зажимая рот, чтобы никто не слышал. Не так терзало ноющее тело, как ложь. Ложь, с которой ему придется встретить Юкио. Если герою придет ответ из-за границы, то они просто уедут, и он забудет Сатору, как страшный сон. Главное, суметь выдержать глупую временную власть.***
Выставка в Миядзаки всего за три дня принесла небывалый успех, Юкио, едва приехал и погулял по городу, распечатал местные снимки, разместил при входе и, на удивление, именно они распродались все до единого. Фото «Исцеление» снова заставляло посетителей замирать возле него, молчать, думать. Чувствовать. Чувствовать то же, что и Юкио в момент, когда Кей опускался под воду в бассейне, закрывал глаза и поддавался окутавшей его очищающей воде. Без раздумий Юкио назвал бы эту поездку самой лучшей и плодотворной в своей жизни, если бы не одно «но». Кея недоставало рядом. Юкио отсылал ему изображения города, берега, почти вечной южной зелени — всего, чем любовался и восторгался сам, но будь Кей рядом, он впитал бы местную красоту, вдохнул бы соленый воздух, совсем не такой как в Италии. Перед отъездом возле вокзала попалась лавочка с памятными сувенирами. Кей не любитель брелоков и вообще лишних вещей, но привезти ему хоть что-то в подарок просто необходимо. Он наверняка жутко устает, ведь началась работа к Рождественскому показу, параллельно с репетициями для концерта, даже встретить на вокзале он не мог, Юкио приезжал в самый разгар рабочего дня. Пустяк, конечно, милая безделушка, но хоть так немного его порадовать — не только новостями об огромном успехе. Взгляд остановился на палочках. Резной узор веток сакуры, нежный цвет чистой морской пены на песчаном берегу: они сразу напомнили Кея. — Желаете прикупить подарки? — спросила старушка. — О, эти палочки отлично подойдут для вашей избранницы. — Думаете? — Не сомневаюсь. Если чувства крепки, этот подарок станет подтверждением серьезности ваших намерений. Юкио взял коробочку, осмотрел. В общем-то и без пояснений продавщицы, он решил, что завышенная цена его не остановит. — Беру. Дома встретил счастливым лаем Ричи. Кей бурчал, фыркал, отпихивался от него, однако вопреки словам, заботился, выгуливал, играл с ним, и щенок цвел на глазах. Вовсю вертелся, тоже ожидая своего подарка, правда его Юкио привез не из Миядзаки, а из ближайшего супермаркета. Бросив вещи, Юкио взялся за ужин. Хотел позвонить Кею или написать, спросить, во сколько сегодня он сможет вернуться, но решил не портить легкое ощущение сюрприза. Уточнил у Некодзавы и к семи часам стал готовить удон, чтобы Кей попробовал новый подарок. Ричи тоже помогал, подтаскивал пакеты, подъедал кусочки мяса, обеспечивал музыкальным сопровождением. Убежав к двери, он сел и тявкнул пару раз, подзывая. Юкио подошел, по восторженно виляющему хвосту понятно — сейчас войдет Кей. — С возвращением. — Я дома, — он устало улыбнулся. — Прости, что не встретил, герой. — Не проблема, Рич выполнил эту миссию за тебя. — Красавчик, — Кей потрепал его по макушке. — На сегодня у нас прожаренный стейк и мягкий удон… Немного подожди, сейчас закончу и будем ужинать. — Как поездка? — Отлично, — Юкио вернулся к готовке. — Теперь, я надеюсь, смогу понемногу сепарироваться от агентства, все равно там работы почти нет. Я отправил резюме и фотоотчет с выставок в Монреаль. По-хорошему, стоило бы запросить характеристику от Сатору, но не хочу ничего ему говорить пока. — И не надо. Ричи снова завертелся под ногами. — Отойди, пес, — Кей тоже оказался рядом, обхватил со спины, обнял. — Как у тебя прошел день? Вместо ответа Кей вздохнул. — Устал. Очень. Прости меня, герой. — За что? — За все и сразу. И на будущее. Прости. — Кей… Что-то случилось? Последнее время он сам не свой. То ли суд на него так повлиял, то ли падение с карьерной лестницы. Некодзава вроде бы напротив, говорила, что она представляла куда худшее положение. Они с Кеем выбрали новый путь: та же сцена, но Кей мог там искренне самовыражаться. Он пел. И пел чудесно, пусть и не хотел это признавать. Больше, правда, не напевал под собственную игру на гитаре, как бывало, вне студии говорил полушепотом, берег голос. Это по-своему мило, Кей переживал за записи, боялся где-то что-то сделать не так. Студия не сходила у него с языка, он словно жил своим концертом… Но почему-то за время пребывания Юкио на Кюсю заметно помрачнел. Будто снова заставлял себя. — Есть немного, — улыбнулся он так, словно старался скрыть гримасу боли. — Скорее бы тебя за границу взяли. Хочу поскорее уволиться и уехать. Надоело. — Уверен? А как же концерт? И твои синглы неплохо покупаются. — Уверен. Я лучше в деревне подальше отсюда рыбаком буду или в силы самообороны пойду. На худой конец за образование возьмусь, отучусь на кого-нибудь, буду белым воротничком, которые каждую пятницу расслабляют свои булки в Кабуки-тё. Я… Он развернул и ткнулся лбом прямо в грудь. — Я устал быть шлюхой, герой. — Ты не шлюха, Кей. Глубоко внутри никогда ею и не был. Сейчас он, наверняка снова назовет глупым и наивным, рассмеется или скажет, что Юкио снова лицемерит, ищет свет там, где его не может быть, дорисовывает идеальный образ. Только стекла розовых очков давно разлетелись, Юкио видел Кея таким, какой он есть. И дело не в том, что, как сказал когда-то господин Синъити Рёма, Кей наслаждается своей ролью, нет. Он сломлен, о чем сообщил сразу, едва они впервые пересеклись. Внутри себя он еще долго боролся, просто в один момент решил сдаться без боя. Восхищенный, полный надежд Юкио не сразу осознал, какой тяжкий крест несет Кей на своих плечах. Крест жизни собственной и чужой — принадлежащей человеку по имени Хикаро. С минуту замерло все, кроме блюда на плите. Кей стоял, удивленный, будто ему сердце пронзили и он не до конца осознал собственную смерть. Щеки его стремительно побледнели, Юкио обхватил их, испугался. Кея и правда трясло. От смеха. — Чертяка ты белобрысый, а не герой. Чушь несешь и не смущаешься. — Да иди ты… ужинать, — Юкио отвесил ему легкий подзатыльник. — И не надо своим длинющим языком хвастаться. В отместку этот язык был пойман и захвачен в поцелуй. Небольшой разлуки хватило, чтобы лишний раз убедиться в той самой «серьезности намерений». Юкио обнял крепче, прижал к себе, только хотел сказать про подарок, Кей шикнул и убрал от себя руки. — Не сегодня, ладно? Я тоже соскучился по тебе, но… слишком устал. — Да, в общем-то, я не думал так сразу. — Не думал, но пока целовал Кея, успел представить, что они могли бы вдвоем прямо на кухонном столе… — Извини. Я тебе подарок привез из Миядзаки. Нам обязательно надо будет съездить туда вдвоем. Ты знал, что там есть настоящий водопад? Юкио накрыл котецу, положил коробочку с палочками перед блюдом Кея. Он волновался, теребил подарочную ленту, не торопился открывать. Глядя на палочки для еды, он наконец-то улыбнулся и почти сразу принялся хватать ими все, что видел на столе. О такой картине в своей жизни Юкио и мечтал: за окном холодно и сыро, а дом наполнен теплом — от котецу, от горячей еды, от смеха любимого человека… Ричи юркнул под одеяло, и чуть не довел Кея до слез, щекоча ему ноги. — Герой! Куда ты смотришь?! Меня ж тут насилуют! — Кей захлебывался смехом, а щенок тыкался мордочкой ему в живот. — Ай… Да уйди ты, у тебя нос склизкий, как башка осьминога… Не могу больше! Щекотно! Уйди же! — У меня есть предложение, — Юкио переманил Ричи к себе. — Какое? — Хочу попробовать, скажем так, вернуть забытую семейную традицию. Хочу приехать в этот Новый год к матери. С тобой. Кей опустил голову, разглядывая лежавшие на пустой миске палочки. — Юкио, подумай получше насчет меня. Стоит ли? Все же мать — твоя семья, тебе надо с ней помириться, да и… — Ты тоже моя семья. — Пока был в отъзде Юкио не раз прокручивал вероятные варианты разговора с матерью. — Времени прошло достаточно, и она, и я вполне остыли и созрели для серьезного разговора. Кей пожал плечами, отправил кусок мяса в рот. — Хорошо. Давай договоримся. Если станет совсем плохо, я уеду и не буду мешать. — Если станет совсем плохо, мы уедем вместе. А на Рождество, если ты не против, позовем Икиру. — Боюсь, родители на Рождество будут держать его при себе, кормить ужином и ждать, когда же он заберет подарок от Санты из носка. Но я обязательно приглашу братишку. Юкио стер каплю соуса с его щеки. До глобальных перемен в жизни подать рукой, и хотелось бы одного единственного, простого и понятного: чтобы эта картина не менялась. Чтобы они застыли такими, какие сейчас. В Токио или Монреале, в Нью-Йорке или Сиднее — вместе до самого конца.***
Меньше пятидесяти баллов из ста — предварительный контрольный тест с треском провален. Обидно, что Икиру пытался готовиться, исправно сидел за учебниками, но в голову ничего не лезло. Когда он последний раз виделся с Кадзицу? Больше двух месяцев назад, ему не до младшего брата сейчас, он восстанавливает поулярность, участвует в различных шоу… Девочки в классе каждое утро обсуждают серии «Берегов любви», особенно те, где Кадзицу приходилось раздеваться. — Какое у него тело! — А как он смотрел, когда злился! У меня в животе все вспыхнуло! Пустые. Ничего, кроме тела и лица, не видят. Они не представляют, какой Кадзицу на самом деле, это знает один лишь Икиру и больше никто. На пленэр в клубе Икиру последнее время не выходил, занялся живописью по-настоящему. Он писал портрет. К выпуску нужно портфолио с художественными работами, стоило отнестись серьезно, ведь это дело его жизни… Скетчи давно жаждали переноса на холст. И первым делом Икиру взялся за того, кто сильнее всего занимал мысли. «Я бы подарил брату портрет на Рождество, но… он слишком личный. Слишком мой. Прости, Кадзицу», — Икиру коснулся края холста. До следов краски страшно дотронуться, вдруг не высохла еще. Фон заката в парке с красными листьями клена… Осенние тона, ведь Кадзицу родился в октябре. Оставалось доработать совсем немного, и Икиру забрал холст домой. Главное, пронести как можно незаметнее и ни слова про проваленный тест. Тем более он предварительный, еще есть шанс исправить положение и не попасть на дополнительные занятия. Икиру прокрался под окна гостиной, поставил холст, спрятав за внешнюю стену веранды. — Ох, Икиру-тян, что ты здесь делаешь? Икиру вскинул голову к окну. Повезло. Там оказалась Хошино-сан. Он прижал палец к губам, и та кивнула. — Сакуры-сан нет дома, заходи спокойно, — она открыла веранду, и Икиру с холстом нырнул в дом, полетел на второй этаж в комнату, даже не разувшись. — Я все уберу! — бросил он вслед. Водрузив холст на стоявший без дела мольберт, он свое обещание выполнил, спустился, забрал тряпку из рук Хошино-сан и вымыл ступеньки. — А где мама? — Ушла в салон. Поэтому на кухне сегодня хозяйничаю я. Хошино-сан, пожалуй, оставалась единственной, кому Икиру мог доверять без риска оказаться с седативными препаратами под языком. Она работала в нескольких местах, в том числе и здесь, продавала игрушки ручной работы, у Икиру две такие сидели на полке до сих пор. В детстве ему нравилось смотреть, как она вязжет, но быстро становилось скучно, тем более, когда брат уже вовсю играл на улице… Хошино-сан тоже не жаловала Кадзицу, но дело было скорее не в ней самой, а в установках, переданных мамой. От ненависти, витавшей вокруг матери, когда она наказывала Кадзицу за шалости, становилось не по себе. Но сейчас Икиру все чаще видел другую сторону. И пусть мама сразу переключала канал, стоило наткнуться на сериал с Кадзицу, в глубине души она была спокойнее, чем прежде. Наверное, ей самой было необходимо знание, что с ним все в порядке. И в то же время она… будто боялась его. «Красота — беспощадное оружие, — однажды довелось от нее услышать. — И чаще всего направленное против своего владельца». — Спасибо, Хошино-сан. Икиру вернулся к себе, распаковал портрет. Если красота — оружие, то брат обладает по силе сравнимым с ядерной бомбой. И страшно представить, как он страдает, Икиру до сих пор мутило, стоило вспомнить ту сцену и взгляд уже покойного старика режиссера. Хорошо, что Юкио-сан другой. Он надежный и честный, хотя… когда последний раз они были втроем у реки, Икиру отчетливо чувствовал себя лишним. Почти как в классе, но тогда боль заполнила все существо до головокружения и слез. Юкио-сан для Кадзицу гораздо ближе, как ни отнекивайся, нужно признать и принять. Пропасть в семь лет не испарится по щелчку пальцев, как бы Икиру этого ни хотелось. — Поправить блики и основной свет солнца следать поярче… И готово! Икиру запомнил брата таким, повзрослевшим, изменившимся внешне, но не внутренне. Переодевшись в старую футболку, взявшись за палитру, он собрался закончить сегодня, но послышалось, как открылась входная дверь и Хошино-сан поприветствовала: — С возвращением, Судзуки-сан! — Я дома, — мелодично отозвался голос матери. Пришлось поскорее накрыть холст и включить компьютер. — Икиру уже дома? Он рано сегодня. — Да. Господин Судзуки-младший уже поужинал. — Отлично. Шаги проследовали вверх по лестнице, Икиру был готов. — Можно войти, сынок? — Заходи, мам. Она подошла, обняла со спины, поцеловала в макушку. Пару лет назад Икиру активно бунтовал против ее дурацкой привычки, но теперь давно уже смирился, решил, что лучше потерпеть пару минут нежностей, чем неделю обид и страдальческого «Ты совсем не любишь мать!» при каждом удобном случае. — Ты рано сегодня. Что-то случилось? — Нет, просто забрал работу из клуба доделать домой. Айюми сегодня не было, а без нее скучно. — Последнее время вы так сдружились. Я очень рада. И папа тоже. «Не сомневаюсь», — Икиру хмыкнул. — Ну ладно. Отлично. Обряд обхода подошел к концу. Он хотел было уже закрыть за мамой дверь, но та остановилась возле мольберта с видом ценителя в художественном музее. — Я взгляну? — Нет! — Икиру испугался собственного голоса. — Ни в коем случае! Я еще не закончил! Поздно. Укрывавшее портрет полотно слетело, и мать застыла в ужасе, будто Икиру избразил там не родного человека, а невообразимо жуткого монстра, выглядывающего из тьмы. — Никого другого для модели не нашлось? — Мама, это же Кадзицу! — Слышать о нем не хочу. Икиру, твоя привязанность к нему ненормальна. Она переходит всяческие границы, понимаешь? — Почему? — Потому что ты только о нем и говоришь, теперь еще и рисуешь… Сколько можно грезить о покойнике? — Но мама, Кадзицу же… — Не произноси его имя в этом доме! Икиру смолк, прикусил язык. Спорить с матерью в таком состоянии невозможно. — Я не буду говорить отцу, — произнесла она уже мягче. — Но, пожалуйста, хватит причинять боль и себе, и другим ненужными воспоминаниями. Я знаю, ты был привязан к брату в детстве, но нельзя же до конца дней оставаться ребенком. Хватит. Икиру, пора открыть глаза. Даже тот Кадзицу, которого ты помнишь, не был нам семьей. Он не любил никого, кроме себя. Когда сбегал из дома, разве он думал о тебе, беспокоился, спрашивал, плохо ли тебе? Оставь его. И того, кого сейчас считаешь за Кадзицу, тоже. — Я думал… думал, ты тоже переживаешь за него. Выразить разочарование не выходило, обида жгучими слезами застыла на щеках. — Думал, беспокоишься, тоже радуешься тому, что он жив. Как же я чертовски в тебе ошибался, мамочка! Икиру набросил полотно на портрет, схватил рюкзак и побежал вниз. — Икиру! — Не останавливай меня! — Икиру! Он обернулся. — Если хоть что-то случится с портретом Кадзицу, я покончу с собой! На ходу застегивая куртку, Икиру бежал куда глаза глядят, также, как много лет назад уносил ноги отсюда в ночь его брат. Этот дом, эти люди… Они задушат кого угодно! Ничего, Икиру потерпит до окончания старшей школы, а может и не будет терпеть, нажмет на учебу, сдаст экзамены досрочно и улетит за океан, как Юкио-сан. Но здесь не останется ни за что. «Твоя привязанность к нему ненормальна». Он постоянно слышал это. Но если любить брата ненормально, то что вообще может быть нормой в этом безумном мире? Добежав до парка, Икиру сел на качели, закрыл лицо руками. Щеки все еще горели. Хотелось набрать хотя бы сообщение Кадзицу, но в спешке он забыл телефон. Нормально или нет, но только с братом жизнь приобретает краски. С ним преграды исчезают, обиды растворяются, все кажется по плечу… С ним появляется чувство защиты. В тюрьме, одинокий, почти сдавшийся, он все равно хранил глубоко в душе огонек надежды, Икиру чувствовал. Как никто другой, он чувствовал все, что испытывал Кадзицу. Они и есть те самые две половины единого целого. Разве плохо родным людям быть спасением друг для друга? И если да, то что же тогда нормально?