От винта

- Пей до дна, пей до дна, пей до дна!.. Нестройный хор мужских голосов мешался с бьющим в виски гигантским молотом, превращаясь в бессмысленное, но настырное гудение. Бальфир несколько раз по-совиному моргнул, пытаясь сфокусировать взгляд, и, запрокинув голову, опорожнил последнюю стопку. Вкуса напитка он уже не чувствовал, он вообще ничего не чувствовал, кроме шума в ушах и приятного онемения во всем теле. Язык распух и превратился в шершавую пересохшую губку, но ему все-таки удалось выговорить почти внятно: - Д'сятый! Прокуренная палатка взорвалась криками восторга, и Бальфиру показалось, что у него в голове жахнула парочка зажигательных снарядов. Он с громким стуком поставил стопку на отполированный локтями стол и гордо и с вызовом взглянул на оппонента, восседавшего напротив. Ну, то есть, он искренне надеялся, что гордо и с вызовом, потому как по самоощущению сам себе он напоминал сейчас хорошо отжатую половую тряпку. Маргрейс - так, кажется, звали заносчивого сукиного сына - белозубо ухмыльнулся и поднял руки ладонями вверх. - Предлагаю объявить ничью. Бальфир качнул головой - очень зря, как оказалось, потому что батарея пустых стопок на столе перед ним тут же принялась отплясывать чечетку. - До п'бедного, - буркнул он, и махнул рукой чумазому механику, исполняющему роль бармена. - Наливай! Следующее, что он помнил - как его мучительно выворачивало среди каких-то ящиков, а потом небо почему-то поменялось местами с землей - и опять откуда-то взялась эта улыбка, полоска чересчур белых зубов на загорелом лице, дорогущие ботинки и терпкий аромат кельнской воды. Ботинки Бальфиру запомнились особенно хорошо: его на них стошнило. Солнечный свет вгрызался в мозг, просачивался сквозь плотно зажмуренные веки, превращая обычное похмелье в подобие дантового ада. Бальфир застонал - вернее, попытался, но из пересохшего горла не вырвалось ни звука - и зарылся лицом в подушку. Насторожил его запах - все тот же одеколон, да и постельное белье на ощупь было слишком мягким, и совсем не напоминало привычные жесткие казенные простыни. Он вслепую похлопал по кровати - настоящей кровати, с матрасом, а не узкой походной койке. Что ж, по крайней мере в данный момент рядом никого не было - никаких хорошеньких девчонок, в комплекте с которыми обычно идут матримониальная угроза и куча недовольных родственников. Рискнув приоткрыть один глаз, он чуть не взвыл: окно, через которое шпарило весеннее солнышко, было прямо напротив кровати. А еще, теперь он понял это со всей отчетливостью, пахло кофе - настоящим, свежемолотым кофе, а не теми выдохшимися суррогатами, к которым они привыкли в офицерском клубе. Рот моментально наполнился горькой слюной, желудок вяло трепыхнулся, напоминая о бесславном конце вчерашнего вечера, Бальфир мысленно обругал себя на всех известных ему европейских языках и попытался сесть. У него даже получилось - правда, только со второго раза. Тем не менее, его успех был встречен редкими, но отчетливыми аплодисментами. - Браво, - голос казался смутно знакомым, но разглядеть, кто говорит, было практически невозможным - слишком яркий свет, и перед глазами снова все плыло. Чьи-то руки помогли Бальфиру опереться спиной на подушку, сунули кружку с водой - он выпил жадно, захлебываясь и кашляя. - Если будешь опять прощаться с содержимым желудка, постарайся все же сделать это на пол, - сообщил все тот же голос. Тягучий акцент, смешные, по-книжному звучащие фразы... Бальфир остервенело потер глаза кулаком. - Мыр... Маргрейс? - Можно Аль, хотя мне нравится, как ты произносишь. Аль. Аль-Сид. "Как Песнь о Сиде?" "Простите, кабальеро, одного Сида нам и так хватает с избытком", - и громкий смех, и звон бутылок. Вчерашний день возвращался какими-то полуобморочными урывками, зато день сегодняшний напомнил о себе красочно и неприятно - в первую очередь, переполненным мочевым пузырем. Бальфир сделал попытку десантироваться с кровати и обнаружил еще один интересный факт. - Где моя одежда? - просипел он, натягивая простыню чуть ли не до самых глаз, точно стыдливая девица на выданье. - В стирке, я полагаю, - беззаботно пожал плечами Маргрейс. - Если уж я вынужден делить ложе с напившимся до свинского состояния товарищем, я предпочитаю позаботиться о том, чтобы хотя бы внешне он не походил на свинью. Бальфир предпочел не уточнять, что значит "делить ложе", вместо этого он завернулся в простыню на манер древнеримской тоги и встал-таки на ноги. Прохладные доски пола покачнулись пару раз, но устояли, и он рискнул оглядеться. Обычная меблированная комната, залитая ярким солнечным светом, после нескольких месяцев полукочевой жизни показалась ему апартаментами Ротшильда. Простая, но не лишенная вкуса обстановка, тонкая вязь кружева на столах и окнах, букет свежих полевых цветов в хрустальной вазе - во всем чувствовалось прикосновение заботливой и любящей руки. Подозрения только подтвердились, когда Бальфир заметил небрежно свисающую со спинки кушетки неоконченную вышивку и батарею флакончиков и баночек с кремами и притираниями на трюмо. - За дверью налево и прямо по коридору, - насмешливо подсказал Маргрейс. Бальфир промолчал, только поплотнее запахнул свою "тогу" и прошествовал мимо радушного хозяина. На белом полотне уже можно было различить силуэт: хищная птица, распахнувшая клюв в беззвучном крике. Символ римских легионеров и наполеоновской гвардии, не флаг, не штандарт - маленькая деревянная фигурка на шесте, предмет поистине сакральный, если вспомнить историю - впрочем, как считал Бальфир, сейчас - самое время ее помнить. Особенно в том, что касается судеб великих империй. - Любопытные у нее увлечения. У твоей подруги, - сказал он, плюхнувшись на кушетку и потрогав золотисто-коричневые узоры вышивки. Дурацкая простыня сползала с плеч, в голове все еще было пусто и противно. - Весьма, - согласился Маргрейс, колдовавший над кофейным сервизом. - Впрочем, лично я предпочитаю птичек попроще - и подоступнее. Прошу. Бальфир благодарно кивнул, принимая крошечную хрупкую чашечку, так нелепо смотревшуюся после всех их мятых жестяных кружек, походных фляг и щербатых стопок офицерского клуба. Так же чужеродно и по-домашнему, как кружевные занавески на окнах и дешевые литографии в вычурных рамках, развешанные по стенам. Маргрейс, в своей белой рубахе, галифе и начищенных до блеска кавалерийских сапогах тоже, впрочем, выпадал из уютного буржуазного мирка, казался пришельцем из прошлого столетия. Байронический образ довершали смоляные кудри и загадочная улыбка. Бальфир затосковал. - И что такой любитель доступных птичек делает в нашей эскадрилье? - спросил он, отхлебывая кофе. Тот оказался обжигающе-горячим, густым и сладким, с непривычным терпким привкусом. - Девчонки на земле закончились, решил попытать удачи на небесах? - А с чего ты взял, что я пилот? - Маргрейс поднял свою чашку в шутливом тосте. Бальфир поправил простыню. - Потому что ты приперся на вечеринку летунов и сразу принялся выяснять, сможешь ли ты перепить всех завсегдатаев? - Интересное рассуждение. - Подходящее к интересной ситуации. - Я просто хотел... Как бы это сказать, войти в круг? - Поэтому напоил меня и притащил к себе домой? - Бальфир спрятал улыбку в чашке. Кофе стремительно возвращал ему хорошее настроение и способность петушиться. - Кстати, не лучший вариант. Поверь, на трезвую голову я гораздо более интересный собеседник. И не только собеседник. - Я учту. Одежду, постиранную и выглаженную, принесла молчаливая горничная, не понимавшая, судя по всему, ни слова по-английски. Бальфир даже не стал приглядываться к девушке: очевидно, что она никак не могла быть таинственной вышивальщицей. Маргрейс не сделал никаких попыток отвернуться или уйти, и Бальфир превратил процесс одевания в настоящее шоу. Впрочем, на этот раз аплодисментов он не дождался. - Что ж, - сказал он, отвешивая церемонный поклон. - Спасибо за великолепную ночь, за мягкие простыни и за кофе, конечно. - Пожалуйста, - Маргрейс встал, по-кошачьи потянулся. В вырезе рубахи блеснула золотая цепочка. - Заходи еще. - Это приглашение? - Это предложение. - Чего именно? - Пока - дружбы. Они не стали прощаться - Бальфир просто тихо закрыл за собой дверь, немного помедлил, с любопытством разглядывая небрежно заткнутый за притолоку конверт. На нем аккуратным почерком было написано: "Алю от Франсуазы". Бальфиру даже показалось, что он чувствует легкий аромат духов. По лестнице он спускался, едва не насвистывая: настроение не портило даже никуда не девшееся похмелье. Неизвестно, на что рассчитывал Маргрейс - найти друга, "войти в круг", или получить какую-то информацию - лично Бальфир обнаружил в поле зрения увлекательную загадку и изрядную занозу в заднице, и он будет не он, если не разгадает этот ребус.