От винта

- Девочка моя, моя девочка… Сетцер мечется в горячке, стонет и вздыхает, когда Эдгар осторожно, стараясь не потревожить вздувшиеся, багровые рубцы, обтирает ему лицо. Эдгар все время рядом, отлучается совсем ненадолго, даже койку перетащил поближе к своему пилоту. В тот момент, когда товарищи начинают по этому поводу подшучивать, он, наконец, вздыхает с облегчением – значит, выкарабкается. В эскадрилье такие вещи чувствуют. Эдгар все время рядом, но Сетцер зовет не его. В кармане у Эдгара – безжалостно смятый надушенный конверт. Дарил шлет свои соболезнования старым друзьям, целует и желает… et cetera, et cetera. Письмо это Эдгар не станет передавать Сетцеру ни за какие коврижки. Лучше уж горечь неизвестности, чем такие соболезнования – но Сетцер все повторяет пересохшими, потрескавшимися губами: - Моя… девочка моя хорошая, пожалуйста!.. – и Эдгар, выходя за дверь, с размаху бьет кулаком в стену, до крови обдирая костяшки пальцев. Сетцер похож на мумию из Каирского музея, только глаза у этой мумии – живые, насмешливые. Эдгар зевает, запоздало прикрывая ладонью рот. - Когда ты в последний раз нормально спал или ел? – интересуется Сетцер, с энтузиазмом болтающий ложкой в своей похлебке. Пальцы у него тоже замотаны бинтами, но док говорит, все будет в порядке, обморожение не сильное, послужат еще синьору пилоту и руки, и ноги, ну а смазливая физиономия… кому сейчас есть до этого дело? Сетцер, вроде, и не расстроен, бодрится, шутит, бравирует собственной временной неуклюжестью, обещает в буквальном смысле накостылять за остывший суп – вон и костыль, сам притащил. Сетцер, вроде, готов хоть сейчас – снова в бой, спрашивает – есть ли шанс, что дадут машину, упрямо и зло сгибает и разгибает перебинтованные пальцы, только тронь – сразу же ощетинится, высмеет язвительно: "Кто ты мне? Сиделка?" Нужно быть Эдгаром, чтобы за всем этим видеть так и не выбранные до конца осколки, с каждым движением, с каждым словом впивающиеся все глубже. Чтобы чувствовать неожиданную чужую хрупкость и беззащитность – и не выдать себя ни словом, ни жестом. Нужно быть Эдгаром, чтобы зубоскалить вместе над очередной соленой шуткой пришедших навестить раненого друга товарищей – и одновременно следить, неизбывно, неустанно, все время оставаться начеку, я же твой механик, старина. Моя работа – делать так, чтобы ты не падал. Сетцер зябко кутается в чужую шинель, в которую его можно было бы завернуть пару раз и еще место бы осталось, курит, морщится, смотрит на изломанную линию гор, на блестящие фюзеляжи других машин. Он никак не может поверить, что все закончилось. - Ты ушел, - говорит Эдгар, и протягивает ему недопитый бокал. – Не хочешь праздновать? Сетцер пожимает плечами. - Не хочу портить праздник другим. От улыбки Эдгара больно глазам. - Тем, что ушел – как раз и испортил, - говорит он. – Ты же теперь как талисман, как счастливая монетка. - Ас, не дотянувший до конца войны? - Дотянувший, - убежденности в голосе Эдгара позавидовал бы любой проповедник. – И обманувший – и смерть, и дурацкие предсказания. Сетцер подносит ладонь к лицу, но не дотрагивается, отдергивает в последний момент пальцы, отворачивается. Эдгар роется в карманах, достает плотную пачку конвертов. - Вот, - говорит он. – Не знаю, почему раньше не отдал. Прости. Ты теперь вольная птица, можешь лететь к своей девочке, отбивать ее у богатого хахаля, или что ты там задумал? - Что?.. - Письма, - как маленькому, раздельно, по слогам объясняет Эдгар. – От Дарил. Ты звал ее все время. - Ее? - Девочку свою ты звал, - начинает злиться Эдгар, сует ему в руки несчастные конверты. Сетцер моргает раз, другой – а потом начинает улыбаться, впервые, кажется, после ранения. Из-за свежих шрамов гримаса выходит та еще, но – в первый раз же! Эдгар, как бы он ни был раздражен, не может не улыбнуться в ответ. - Фигаро, - говорит Сетцер. – Ты осел. С какой стати мне звать эту… - он не сдерживает крепкое итальянское словечко, - женщину, валяясь на больничной койке? - А кто тогда? - Моя пташка. - "Блэкджек"? - "Блэкджек". - Габбиани, - Эдгар упирает руки в бока, как сварливая домохозяйка, ему только скалки не хватает для полноты образа – Сетцер ни с того ни с сего вспоминает его в переднике, с выпачканными в муке руками. – Ты, конечно, не осел, но головой повредился сильнее, чем я думал. Наш "Блэкджек" – мальчик. Был. Это я тебе как механик говорю. У Сетцера дергается верхняя губа, но он еще умудряется протянуть: - Но мне всегда хотелось девочку!.. Если кто-нибудь завернул бы в этот момент на летное поле, он увидел бы странную картину – двое мужчин хохотали, схватившись за животы, едва не сгибаясь пополам от смеха, хлопали друг друга по плечам, то ли пытаясь оттолкнуть друг друга, то ли – поддержать. - Значит, девочку? - Ага. - И как назовем? Звенят бокалы – Эдгар, оказывается, притащил с собой еще и непочатую бутылку. Синьор Габбиани поднимает воротник шинели. Холодно, саднит заштопанная морда, хочется курить, но они устроились на накрытых брезентом ящиках с боеприпасами, поэтому курево Эдгар у него отобрал. - За будущее? – предлагает он, проигнорировав предыдущий вопрос. Его самолет будет носить только одно имя, это он знает точно. Как и то, что вряд ли Эдгар до конца поверил его словам. - За настоящее, - очень серьезно отвечает Эдгар.