Эра Водолея

Junkie XL – Today DJ Alex Cosmo – Ploom Boom (Hooligan House) Junkie XL feat. Saffron – Beauty Never Fades (Animatrix Edit) SkyLine, порыкивая выхлопом, выехал на старт, следом на параллельную полосу встала агрессивного дизайна Шеви – импала, по возрасту минимум вдвое превосходящая большинство из присутствующих зрителей и пилотов, выглядела вполне презентабельно, но на фоне раскрашенных аэрографией и обвешанных стайлингом авто довольно скромно: ни тяжёлых массивных бамперов, ни спойлеров, ни модной алькантаровой обивки. Даже магнитола морально устарела ещё лет пятнадцать назад, однако сидевший за рулём водитель явно не испытывал неловкости и не заморачивался комплексами. Он ценил своё авто за то, что пряталось под капотом, да и стыдно бы ему, талантливому механику, заботиться об экстерьере. Перед напряжённо ожидающими участниками заезда, намеренно играя на нервах особенно нетерпеливых и подбивая на фальстарт, продефилировала практически раздетая красотка – шортики, прикрывающие половину сочных ягодиц, и топик, из ворота которого буквально выпрыгивают упругие мячики приблизительно четвёртого размера. Взмах клетчатых флагов – и над дорогой взвивается серовато-белый дым с запахом жжёной резины. Три круга общей длиной в две мили – без пит-стопов, правил и ограничений – а добравшийся до финиша первым увезёт с собой первый приз нелегальных гонок размером в пятьдесят тысяч зелёных. Толпа вопит и улюлюкает, когда спустя несколько минут с юга на трассе показывается серебристый SkyLine. Следом за ним, отставая буквально на полкорпуса, несётся чёрная импала – звук её двигателя, глухой и подбулькивающий, вспарывает воздух сотнями децибел. Лиц водителей не видно – слишком высокая скорость, слишком стремительный полёт, слишком быстро соревнующиеся скрываются в темноте за поворотом ночного шоссе, но и без визуального подтверждения понятно, что мимика отражает сосредоточенность и упорство, а в глазах поблёскивает ошалелый азарт. Причина не в солидном вознаграждении – собравшиеся здесь располагают достаточными финансовыми активами и без выигрыша, и это заметно по неброской, но дорогой одежде и разнообразию припаркованных по обочинам тачек. Суть в эго – в гордыне, в ощущении непреложной победы, в признании и без того очевидных талантов. Смысл в адреналине – в струящихся по венам гормонах, впрыскивающийся в извилины доза за дозой и дарящих обладателю неоспоримый тотальный контроль над своим существованием. На мгновение, на планковскую единицу зазевавшись, допустив катастрофичную оплошность или неверно рассчитав шансы, рискуешь лишиться не только жизни – неминуемая инвалидность куда страшнее смерти. Все без исключения мужчины и женщины, жадно выхватывающий взглядами сумасшедших сукиных сынов, не побоявшихся швырнуть перчатку в морду костлявой, адреналиновые наркоманы. Кроме одного – спокойного и вопреки обстоятельствам уравновешенного блондина в одном из первых рядов верещащих от восторга и матерящихся от досады людей. Он не волнуется и не боится. Он знает, что его брат – инженер, умеющий заставить мурлыкать любой, самый строптивый механизм, а про его обожаемую импалу, которую он в приступах механофилии ласково называет «baby», и упоминать не стоит. Он априори убеждён, что Дин доберётся до финиша целым и невредимым; знает, что с ним ничего не случится. В крутой поворот двухтонная импала врубится по апексу на мастерском дрифте и, твёрдо цепляясь за покрытие аэродинамическим граунд-эффектом, подрежет картонную Toyota, наверняка аккуратно столкнув напрасно затюнингованное корыто в кювет. Пилоту SkyLine не повезло гоняться с Дином – впрочем, ему стоило бы знать: если старший Эклз участвует в заездах, он, от рождения первый и старший, не приходит вторым, а методы борьбы за победу у него довольно жестокие; противника не спасут ни прокачанный впрыск, ни баллоны с оксидом азота. Половину побитых и покорёженных его выходками авто остаётся лишь без жалости сдать в металлолом, а другую половину разгневанные, скрипящие зубами от бессильной злости владельцы эвакуируют в сервис-центр, где Дин любовно вытягивает геометрию на стапелях, заменяет подвеску, варит стойки, переоборудует тормозную систему и стилизует корпуса. Чтобы на следующей гонке вновь проучить неумелых, ничему не научившихся клиентов фееричными навыками экстремального вождения. — И победителем наших ежегодных заездов становится… Охотник! — громогласно проорал комиссар. Публика взрывается криками, по обочинам прокатывается осязаемая кожей волна густого белого шума – галдящий гомон и экспрессивные обсуждения болельщиков вливались в сплошную неразборчивую мешанину, гласные сплетались с согласными в протяжно-отрывистые дифтонги, фонемы давили на барабанные перепонки тысячами атмосфер. На фоне мерного гула слышимость падает до каких-то тридцати сантиметров. Но Дженс и не нуждается в праздной болтовне – он, пробравшись сквозь волнующееся людское море, вскидывает вверх обе руки, демонстрируя довольно ухмыляющемуся брату вытянутые большие пальцы. — Ты прямо-таки превзошёл себя, — похвалил он, хлопнув Дина по плечу. В зелёных глазах перемазанного пылью парня сверкнула гордость – наверное, ничье мнение Дин не уважал столь высоко, как мнение Дженсена, или Джея, как он его иногда называл, хоть бестолковый младший братишка и возмущался. Собственно, едва ли у Дина Александра Эклза имелось действительное право именоваться звучным титулом «старший брат». Разница между ними незначительная, четыре с половиной минуты всего – однояйцовые близнецы, появившиеся на свет фактически один за другим, весьма удивили персонал родильного отделения, отказываясь спокойно спать, будучи разделёнными. Если медсестры совершали глупость и укладывали кроху Дженсена вне зоны видимости вечно насупленного Дина, раздавался громкий детский рёв на два обиженных голоса – капризные мальчишки рыдали вплоть до тех пор, пока их кроватки не ставили рядом, или пока обоих не укладывали в одну. Родители Дина и Дженсена – Алан Эклз и Мэри, в девичестве Винчестер, сразу поняли, что между их детьми экстраординарная связь. Они проводили вместе всё время – играли, пакостили, дрались, учились. У них общие враги и друзья, общие увлечения. Мэри, бывало, шутила, что Бог перепутал и вместо двух нормальных ребятишек просто снял одного под копирку: они эквивалентны вплоть до родинок. У них одинаковый тембр голоса, одинаковая кинесика, одинаковые вкусы в еде и одежде. Стоит ли говорить, что их постоянно путали? Когда они учились в колледже – первое их различие, обусловленное различиями характеров – Дин писал за Дженса тесты по химии, а Дженсен сдавал за Дина рефераты по английской литературе, которую Дину пришлось взять в качестве дополнительных кредитов для диплома. Как-то Дженсу пришлось отправиться за Дина на свидание, потому что тот умудрился назначить два и двум разным девушкам на одно и то же время. Как-то Дину серьёзно досталось, потому что Дженсен имел счастье схлестнуться с каким-то засранцем с факультета, и засранец, не посвящённый в генеалогию ненавистного Эклза, якобы «умыкнувшего» у него, конченой бездарности, гранд на годичное обучение, помял Дину рёбра. Спустя две недели, когда Дин относительно оклемался, они вдвоём расквасили ублюдку физиономию – инициатором был Дженсен, в принципе не приветствующий насилие, но удивительно ли, что он жаждал мести? Когда братьям исполнилось восемь, Дин на тренировке ударился о штангу и сломал нос – и в тот же миг у Дженсена полопались сосуды в пазухах. Насмерть перепуганная беспричинным кровотечением преподавательница вызвала скорую, но кровь перестала идти не раньше, чем Дину уложили лёд на переносицу. В десять Дженсен серьёзно порезался о битое стекло, валявшееся возле мусорных баков затеявшего ремонт соседа, повредил сухожилие; сейчас им по двадцать шесть, а на резкие перемены погоды запястье болит и у Дина. В двадцать один Дин впервые выехал на импале на трассу и расхлестался так, что заново учился ходить. Дженсен не знал, что затеял его одержимый скоростью старший, но всю ночь метался по клубам, куда они обычно ходили вместе, обзванивал общих приятелей-подружек и метался по квартире, не в силах присесть ни на секунду. К четырём утра его скрутило судорогами, и он понял, что с Дином случилось нечто чертовски нехорошее. В результате бокового столкновения произошла тупая травма печени и, как следствие, размозжение органа – потребовалась экстренная трансплантация. Организм Дина принял донорскую половину от Дженса, как свою: между ними больше сходств, чем примитивная группа крови, общие, абсолютно идентичные цепочки ДНК… а теперь и идентичный операционный шрам на животе – побелевший теперь, но вынуждающий Дина быть осторожнее. Эмпатия сливала их в единую сущность – ментально, духовно, телесно. Они не жили друг без друга, не умели дышать, не радовались в одиночестве. Ощущали друг друга подчас физически – не только страдания… — Охотник, прокати меня! — задорно крикнула какая-то соблазнительная девчонка. — Прокатим? — вскинул бровь Дин, но Дженс состроил утомлённо-скучающую гримаску. — Тебе не надоело? — спросил он, улыбаясь. — Всё по сценарию – лихой тест-драйв по мосту, пара коктейлей и «мальчики, а может, замесим групповушку?», — передразнил Дженсен. — И мы снова пару часов объясняем, что у нас друг на друга не стоит. Тоска зелёная. Двинем в AfterLife? — предложил он. — Выпьем текилы за твою победу. — Как скажешь, Джей, — согласился Дин и, повернувшись к девице, пожал плечами. — Прости, красотуля. На сегодня я безраздельная собственность Дженсена. AfterLife – крупнейшее и самое модное заведение Сиэтла – встретил братьев толкотней и парой сотен страждущих попасть на крутую вечеринку, однако Дину и Дженсу не пришлось киснуть в очереди: каждый охранник клуба знал близнецов Эклз. Владелец AfterLife, высокий худой канадский француз с распространённой фамилией Роше, неоднократно говорил, что присутствие на танцполе молодых горячих мужчин, один из которых не кто иной, как Охотник, заработавший себе репутацию лучшего тюнинг-механика и гонщика штата Вашингтон, а второй – язвительно-остроумный журналист, ведущий в Seattle Weekly еженедельную колонку, посвящённую культурным событиям округа, значительно увеличивают выручку баров. И неудивительно – посмотреть на них действительно стоило, а после просмотра не мешало выпить, чтобы освежиться. Природа щедро одарила и без того достаточно избалованных судьбой парней; сказать, что они красивы – означало бы не сказать совершенно ничего. Светлые волосы, атлетические фигуры, рост достаточно приемлемый, чтобы считаться высокими, но недостаточный для того, чтобы дамы дышали в пупок даже на пятнадцатисантиметровых шпильках. Но основное их оружие – полное отсутствие комплексов, прекрасно подвешенный язык и зелёные колдовские глаза, обволакивающие порочно-невинным взглядом, что в комбинации с гибкой ориентацией превращало знойных красавцев в лакомый кусочек для холостяков обоих полов и в головную боль для всех, чьи партнёры роняли слюнки на их упругие задницы и широкие мускулистые плечи. Им не удалось по прибытии погрузиться в релакс и празднование, и причины до неприличия просты: в AfterLife, излюбленном месте развлечения братьев, всегда присутствовали пара десятков их друзей и знакомых, и потому первые полчаса те, кто знал о победе Дина – сплетни разлетаются быстро – осыпали старшего Эклза искренними и не очень панегириками, а те, кто не знал, атаковали Дженсена последними новостями, любопытными и не особо. По обе руки соблазнительным самцам немедленно прилипли падкие на смазливые мордашки красотки – Дженс ещё по пути в клуб поделился с братом, что сегодня склоняется к обществу прекрасных дам, а Дин никогда не загадывал, потому что успел за юность усвоить, что предварительные заказы благосклонная к ним фортуна исполняет с большим юмором. Дин и по сию пору, вот как пять лет, заливается несвойственно-стыдливым румянцем, вспоминая, как проснулся в компании актёра травести-шоу, которого он поначалу, естественно принял за весьма обаятельную леди. И нет, Дина не смущал тот факт, что он провёл ночь с парнем в женском нижнем белье, а то, что он, считавший себя знатоком, облажался, не определив гендерную принадлежность своего будущего сексуального партнёра. Дженсен над ним недели три ржал, гадёныш. — Дин, я до бара, — громко предупредил Дженс, склонившись к уху брата – музыка грохала басами по перепонкам, разрывая их к чёртовой матери, басы, раскачивая танцпол, отдавались по конечностям вибрацией. Дженсен, если начистоту, предпочёл бы более спокойное времяпрепровождение – он не меньше Дина любил погудеть и закатить пирушки, но долгое пребывание среди неизменного «бумса» нагоняло на журналиста сонливость. — Тебе взять что-нибудь? — Зачем напрягаешься? — старший Эклз ненавязчивым жестом отодвинул прилипшую к нему чаровницу и подался вперёд, чтобы Дженсу не пришлось орать, срывая связки. — Чарли пригласим! — он кивнул на небольшую кнопку вызова персонала. Чарли – дерзкая медноволосая бестия, одна из прибыльнейших официанток Бальтазара. Милая в общении, весёлая и позитивная – как искорка – за своё умение правильно вести диалог как с постоянными гостями, так и с подвыпившими грубиянами регулярно получающая щедрые чаевые. Роше всегда передавал ей обслуживание Эклзов: они не скупились и вели себя по отношению к персоналу, особенно девчонкам, галантно, а значит, и Роше зарабатывал, и Чарли довольна. — Я прогуляюсь, — объяснил Дженс. — Иначе оглохну скоро. Дин устроился обратно, кивнул и вновь прильнул к какой-то блондиночке, чьё имя он, признаться, не запомнил. А Дженс неторопливо спустился по ступенькам невысокой, ведущей в отдельную ложу лестницы и, по краю миновав заполненную полураздетой, в бешеном ритме какого-то невообразимо какофоничного габбера двигающейся толпой танцевальную площадку, вышел в соседний, Синий салон. Будь его воля, он расположился бы именно здесь: аудио-сопровождение более мягкое, преимущественно ненавязчиво-мелодичный Drum&Bass и плавный, не перегруженный ударными trance в противовес буйствующей через холл диссонансно-взрывной истерии. Порой Дженс недоумевал, как Дин, поклонник классического митола, истинный фанат чистого гитарного звучания и осмысленных текстов, выдерживает подобное издевательство над своим по сути вполне неплохим музыкальным слухом. Предполагал, что Дину, как и любому живому существу, иногда стоит выбраться из привычной экзистенциальной коробочки и окунуться во что-нибудь совершенно новое, но, срань господня, «новое» для Дина обычно заключалось в настолько эксцентричных экспериментах, что Дженс только фейспалмить успевал. И в любой другой день Дженсен наверняка бы поспорил с ним по поводу дислокации грядущей вакханалии и, вполне вероятно, настоял бы на своём – но не этой ночью. Какого чёрта? Сегодня Дин безусловно заслужил право на безумства – пусть накачается текилы, натанцуется, натрахается досыта… а Дженсен постоит рядом с фотокамерой наизготовку, чтобы следующие несколько недель от души постебаться над его выходками. В Синем салоне, именуемом так, как несложно догадаться, в соответствии с дизайном, выдержанном в сочной гамме от светло-голубого до индиго, Дженсен направился прямиком к барной стойке. Мог присесть и на диванчик, но не рискнул привлекать внимание девушек, обязательно тусующихся где-нибудь в радиусе тридцати метров. Нечасто, но случалось, что Дженсен сетовал на чрезмерную привлекательность. Он не лгал себе, не страдал от лицемерно-ложной скромности, отдавал должное потрудившейся над близнецами природе и неоднократно пользовался даримыми красотой преимуществами, но иногда, жаждая уединения, он натыкался на стойкое желание социума вовлечь его в беседы, знакомства или флирт. Он отличался от брата именно изрядной долей интровертности в характере. При всей замкнутости до искренних эмоций и, в частности, душевных переживаний, Дин получал настоящее удовольствие от шумных компаний и пирушек, от драйва и энтузиазма. Он подпитывался от окружающих бодростью и неизбывным оптимизмом. Дженса же, напротив, утомляли люди. Давили на него энергетикой, всплесками счастья, раздражения или злости – неважно, соль в том, что Дженса душил повышенный интерес к его персоне. Зато он знал, как доверять и открываться. Не приученный фонтанировать своими чувствами, он, тем не менее, улавливал тот момент, когда ему необходимо выговориться, чтобы стало легче. Дин никогда не считал это слабостью, но сам так не поступал. Не умел – и обычно его внутренние конфликты, сомнения и гнев, достигнув критической точки кипения, острыми кромками вспарывали его панцирь изнутри. В точности по законам физики. Он уселся на высокий барный табурет и неуловимым жестом подозвал бармена – худенькая светловолосая девушка в строгой белой рубашке, брюках и в стильном фартуке кивнула, попросив его немного подождать: смешивала несколько дайкири. Дженс коротко выдохнул и обвёл салон скучающим взглядом. Нетерпеливо побарабанил пальцами по стойке, подтянул к себе солидного вида папку с винной картой – ничего занимательного он бы там не нашёл, потому что знал строчки наизусть, а все новинки, появляющиеся в баре они с Дином игнорировали, предпочитая проверенные напитки, но, чтобы убить время, принялся листать странички с заманчивыми изображениями разнообразных коктейлей. Помнится, от пары из них даже у умеренного в алкоголе Дженсена случились значительные провалы в памяти – в унисон всплывшим картинкам с гулянки, устроенной братьями в январе по случаю дня рождения, пухлые чувственные губы тронула задорная усмешка. — Невероятно… — заворожённо проронил какой-то мужчина, сидящий справа от Джея. Парень отвлёкся от папки и, повернув голову в сторону, откуда донёсся вкрадчиво-мелодичный голос, спросил: — Вы мне? Незнакомец – худощавый, похожий на английского лорда брюнет лет тридцати – трогательно порозовел и с нервозностью прокрутил в пальцах бокал на высокой ножке. — Простите, — взмахнул ресницами он. — Я не хотел вас смутить. — Ничего, — и бровью не повёл Эклз. — Я привык к подобным комплиментам, — чуть надменно произнёс он и мазнул равнодушным взглядом по что-то старательно взбалтывающей в шейкере барменше. — От скромности вы явно не умрёте, — рассмеялся мужчина и расслабленно поставил на гладкую поверхность стойки локоть. — Миша, — представился он, протянув Дженсу правую кисть. Минуло не более терции, прежде чем Дженс принял решение, стоит ли принимать знакомство. Едва ли десять минут назад он мечтал, чтобы его никто не беспокоил, однако собеседник казался вполне уравновешенным, а главное – не казался навязчивым, да и ожидание лучше скоротать за бессмысленным трёпом, чем за винной картой… и, принимая в расчёт всё вышеперечисленное, Дженс не нашёл причин отказываться. Ответил крепким рукопожатием и назвался: — Дженсен. — Вы очень красивы, Дженсен, — с обескураживающей непосредственностью сообщил Миша. Странное имя: пушисто-мягкое, первым слогом прижимающее язык к нёбу, чтобы вторым истечь меж губ на выдохе. Дженсен лишь представил, как оно правильно выговаривается, и ему уже показалось, что это, скорее, эротичный полустон, чем действительно мужское имя. Ми-ша. Какой родитель в здравом уме так назовёт своего ребёнка? — А у вас очень оригинальный способ подкатывать к парням, — парировал Дженс. — О, да я ещё и не пытался, — брюнет улыбнулся, обнажив кромку ровных белых зубов. — Я просто художник, заметивший редкий типаж. — Неужели? — едва не расхохотался Дженс. — И какое же художественное течение в изобразительном искусстве осчастливлено вашей гениальностью? — Символизм, — прищурившись, ухмыльнулся тот. — Школа Пюви де Шаванна, — в глазах Миши блеснула упрекающая хитринка, а от уголков век к вискам прочертились милые мимические стрелочки. Дженсен не поймал мгновения, которое заставило его пристальнее присмотреться к глубочайшей, богатой на оттенки от лазури до ультрамарина синеве в радужке нового знакомого. Изумительно… впрочем, возможно, это просто изощрённая игра света и теней. — В пятницу в галерее Миуры пройдёт перформанс, открывающий выставку моих работ. — Если расположите к себе эту японскую сучку – считайте, что весь Сиэтл обвешается вашими работами, — со знанием дела прокомментировал Эклз. По роду деятельности он неоднократно пересекался с госпожой Миурой – сорокапятилетняя японка, выглядящая едва ли на тридцать, держала руку на художественном пульсе города. Её протеже имели оглушительный успех, её мнение уважалось ценителями и близкими к богеме людьми. Вряд ли удалось бы подобрать более удачный трамплин для старта среди капризной публики Вашингтона, если бы всё не осложнял стервозный характер дочери восходящего солнца. — Я не намерен что-либо продавать, — покачал головой мужчина. — Когда-то я вынужден был продать достаточно плохих полотен потому, что за них платили приличные деньги. Теперь я творю только на заказ и только в подарок. Хотите… — потупив очи, негромко предложил он. — Я напишу ваш портрет. — На «ты», пожалуйста, — попросил Дженсен. Его почему-то не обрадовала наконец подошедшая барменша. Наспех потребовав две бутылки Maracame Plata, он сел к Мише вполоборота и со скепсисом осклабился. — Миша, ты чертовски мил, знаешь. Но я практически уверен, что, стоит мне покинуть поле твоей видимости, и ты попросту забудешь, как я выгляжу. — Я художник, Дженсен, — повторил Миша. — И способен отличить шедевр от дешёвой мазни, — он крайне вызывающим образом облизнулся, отчего у Дженса по спине разбежались мурашки. — Я узнаю тебя из миллионов. — Я бы с тобой поспорил, — хохотнул Джей, забирая текилу. — Но меня ждёт компания. Приятно было поболтать, — на прощание бросил он и отправился обратно, к Дину. Он не сумел бы внятно объяснить истоки, но осязал, как нуждается в обществе брата – как и в любой дискомфортной ситуации. Он не видел, как Миша провожает его долгим взглядом, преисполненным непритворного сожаления – и в позе оставшегося сидеть за стойкой символиста школы Пюви де Шаванна присутствовало нечто… динамичное, словно он готовился сорваться с высокого табурета, догнать неправдоподобно-прекрасного Дженсена, вдруг врубившегося в его не слишком увлекательный отдых, как фрегат под белоснежными парусами, и говорить или совершать какие угодно поступки, пойти на любые безумства, лишь бы задержать его хотя бы ненадолго. В проницательных глазах Миши, в той роскошной синей радужке, мелькали странные, неподдающиеся описанию тени: восхищение, любопытство, толика азарта. И не поддающаяся чёткому анализу досада – он несколько сердился на себя, кажется. Не исключено, что поводом тому стала проявленная нерешительность; Дженсен действительно потряс Мишу, и от изумления тот окончательно и бесповоротно растерял все навыки соблазнения. Или корни его недовольства элементарно произрастали из уязвлённого эго и задетой гордыни – не первостепенно. Главное то, что Миша, и до встречи с Дженсеном не испытывавший восторга от перспективы убить вечер на пафосный AfterLife, теперь совсем помрачнел. Он протяжно выдохнул, вновь покрутил в пальцах высокую ножку бокала. Подумал, что стоило попросить у Дженса номер телефона. Что, на крайний случай, стоило дать ему свой, чего Миша, скрупулёзно хранящий уединение и интимность персонального пространства, не делал ни разу за последние четыре года. Что, наверное, он непростительно быстро сдался, позволив настолько феерично-обворожительному молодому человеку, сравнимому с ни больше ни меньше Адонисом современности, так галантно сбежать… Он много думал – знакомство всколыхнуло в нём шквал эмоций – но, как известно, закрывать стойло, когда какой-то ушлый воришка успел увести лошадь, неразумно. И потому Миша подозвал барменшу и, разочарованно нахмурившись, попросил продублировать сайдкар. А Дженс вернулся в чиллаут к Дину и больше не отлучался – и режущая мозг музыка, и назойливое общество девушек, чьи имена он, как и старший брат, не стремился запоминать, перестали его тревожить. Он не углублялся в интроспекцию и не желал знать, отчего маятник настроения неожиданно качнулся в сторону меланхолии, лишь предупредил, прильнув к плечу Дина, что вечер намеревается закончить дома, в их квартире, расположенной в одном из небоскрёбов Бэлтауна. Он не заметил, как широко улыбающийся и буквально секунду назад смачно облапывающий какую-то кралю Дин мягко разогнал в изобилии вьющихся в ложе красоток, но заметил, что в значительно освободившемся пространстве стало свободнее дышать. Он улыбался, слушая, как друзья – Эштон, Гарри и Адам – перекрикивая визгливо-грохающие басы, травят какие-то бородатые байки, качал головой, соглашаясь или опровергая задаваемые ему вопросы, и аккуратно, чтобы не переусердствовать и, как следствие, не выстегнуться, пил текилу, перебивая яркий вкус алкоголя доставленным Чарли лаймом. Дин осязал, что Дженс внезапно закрылся в себе и потерял к пирушке интерес, но не допытывался, почему – если Джей пожелает, просветит сам, так между ними заведено: Дженсен лезет в душу Дину, вытягивает из него то, что близнец хотел бы, но в силу характера затрудняется рассказать, а Дин терпеливо ждёт, пока Джей созреет до откровенности. Полное взаимопонимание. Около четырёх утра основательно захмелевший Дин привалился к Дженсену, с глупейшей ухмылкой признался, что пьян в дымину, и попросил его сесть за руль. Дженс пытался отказываться – в конце концов, он тоже выпил – однако Дин настаивал, напоминая, что чужакам на водительском сиденье обожаемой им Шеви не место. Как ни крути, лишь Дженсу позволялось брать импалу без предварительного письменного прошения в трёх экземплярах, и обоснованием тому служила отнюдь не отчасти нездоровая ревность владельца, а то, что под капотом раритетного автомобиля скрывалась ошалевшая зверюга, в неумелых руках способная умножить на ноль всех пассажиров вместе с водителем в придачу. Последним доводом, убедившим Дженса, стало то, что Гарт Фитцджеральд – высокий худой чувак, похожий то ли на швабру, то ли на жертву Освенцима – один из представителей службы охраны AfterLife, мирно отсыпался дома. В крайних случаях, когда Дженсен вместе с братом накачивался в хлам, Дин с истинно аристократической небрежностью разрешал Гарту их отвезти и попутно почувствовать себя причастным к завораживающему простого смертного миру гонок, тюнинга и бесплатного секса. И волки сыты, и пастух выспался. Тем паче, что водил Гарт предельно аккуратно, не лихачил, не жёг сцепление и относился к Шеви, неоднократно одержавшей победу на нелегальных гонках, с должным пиететом – как к принцессе. А коль скоро подходящий «заменитель прокладки между рулём и сиденьем» отсутствовал, Дженс утомлённо кивнул и, вызвав Чарли, попросил чашку крепкого кенийского кофе, чтобы спустя двадцать минут, от переизбытка стимулирующего кофеина трясясь, как пациент с болезнью Паркинсона, выпасть из клуба в свежесть августовской ночи – развеяться. Дин клятвенно пообещал, что не станет задерживаться: зайдёт в комнату для мальчиков и присоединится к брату, но Дженс его обещание принял с изрядной долей недоверия. Он знал брата – и не ошибся, ибо после посещения WC Дин встретил в фойе какую-то знойную девицу и прилип к ней с вполне определённым предложением. Мимо, направляясь из той же приват-рум за столик в Синем салоне, шёл Миша. Шагнув из длинного узкого коридора в фойе, он наткнулся… на Дженсена. Светловолосого плечистого парня, чья красота столь поразила лондонского художника. Он, если откровенно, практически не надеялся, что судьба подарит ему шанс на ещё одну встречу, раз уж предыдущую он так бездарно провалил. Ошибся, значит – и странно ли, что он в какой-то мере радовался, что ошибся? Дженсен был бесспорно хорошо навеселе, потому что держался и вёл себя совершенно иначе, чем несколько часов назад. Царственная надменность, царапнувшая по гордыне Миши острым коготком, сменилась вызывающей порочностью; чёрт побери, Мише показалось, что Дженсен внезапно стал стократно привлекательнее. Не из-за провокационной откровенности, не из-за азартного вызова, швыряемого им в лицо социума… не из-за мрака, будто окутавшего атлетическую фигуру мерцающим гало разврата. Из-за шокирующей раскованности и откровенности. Обманчивой доступности, ложной, намекающей. Мнилось, он готов с размахом отдаться кому угодно, прямо сейчас, прямо здесь – и, случись подобное в действительности, он бы не утратил своей притягательной очаровательности. Но этого бы не произошло: Миша, воспользовавшись редкой возможностью, оголяющей крупицу истины, разглядеть, почти потрогать пульсирующую ауру внутренней мощи, что насыщала личность Дженсена – силы, небрежно припорошённой гаерской дурашливостью. В баре он был иным – дерзким, снисходительным, капельку высокомерным – достаточно, чтобы поддразнить собеседника, но недостаточно, чтобы оскорбить без неопровержимой на то необходимости. Он был недостижимой звездой, испепеляющей осмелившихся неосторожно приблизиться простачков бесстрастной волной жёсткого излучения. Здесь он – огонь, неукротимая вариативно-неустойчивая стихия, что то ласкается, то убивает. — Невероятно, — вновь прошептал Миша и, не сумев отказать себе в капризе, шагнул ближе к тискающейся у пластиковых панелей парочке. — Детка, да я твоя воплощённая мечта, — услышал художник и улыбнулся. — Эталон идеала – хоть в Парижскую палату мер и весов вноси, — убеждал Дженсен, смело скользя ладонью под коротенькую юбчонку. Девица же, явно пожелав продать себя с максимальной выгодой, принялась набивать цену, хотя Миша поспорил бы на весь оставшийся лимит своей кредитки, что её кружевные трусики давным-давно взмокли. — Неправда… — томно пролепетала она. — М-да? — изобразил искренне удивление Дженсен. — И какие изъяны нашло во мне твоё зоркое око, Покахонтас? — с интонацией на неприличное понижение спросил он и вжал пищащую от удовольствия девчонку в стену. — У тебя… — хихикнула она. — Кривые ноги. — О, нет, — хохотнул Дженс. — Просто между ног у меня кое-что очень большое. Ходить неудобно… — Мистер Эклз… — застенчиво пробурчал кто-то за спиной, и Миша прикинулся ветошью, притворяясь, что усиленно до кого-то дозванивается. В принципе, он ни перед кем не обязан оправдываться – это Дженс едва не поимел какую-то прелестницу прямо на полу! – но ему стало жутко неловко от того, что кто-нибудь догадался о него не вполне приличествующем для человека с уравновешенной психикой занятии. А парочка тем временем отлипла друг от друга – девушка, покраснев, опять хихикнула и скрылась за углом. — Клиф, — недовольно выстонал Дженсен. — Я её почти уломал! — Я вам другую приведу, только пальцем покажите, — угрюмо ответил охранник. — Но в холле её не… это, — неопределённо промычал он. «А ты та ещё штучка, Адонис», – подумал Миша. Откуда ему было знать, что Дженсен последние полчаса провёл на парковке, старательно вытряхивая из извилин пары текилы? — Вааааау… — вдруг услышал он и на рефлексах, не думая ни секунды, посмотрел на «Дженсена». Парень стоял, привалившись плечом к надсадно поскрипывающей перегородке из толстого цветного пластика, и созерцал Мишу долгим, проникновенно-сальным взглядом – от узких мысков модных, изготовленных по индивидуальной мерке ботинок поднялся к коленям, скользнул к талии. Взметнулся к глазам. На пухлые губы лёг плотоядный изгиб, и Миша буквально ощутил, как его ментально обнажают и трахают. Никогда прежде он не испытывал ничего, что сравнилось бы. Миша улавливал разлетающуюся по пространству волну голода и осознавал, что он – десерт. — Ну, разве ты не прелесть? Мраморно-светлые щеки и высокие скулы Миши заалели пунцовым румянцем. Дьявольщина, он лет десять настолько сильно не смущался. — Когда ты успел переодеться? — зачем-то спросил он – наверное, чтобы вернуть на мгновение утраченный контроль над реакциями, потому что не далее, как парой минут назад Миша и не заметил, что кипенно-белая с неброским принтом футболка сменилась чёрной спортивной, на широких лямках майкой с изображением призрачного гонщика на спине. — Эм… — слегка озадаченно протянул Дин, сбившись с мысли, но спустя кратким мигом догадался, что конкретно происходит. — Ага, — с ноткой разочарования хмыкнул он и рассмеялся. — Абсентом облился, — солгал Дин. — Пришлось запасную натягивать. — У тебя всегда с собой запасная одежда? — иронично улыбнулся Миша. — Конечно, — не растерялся Эклз. — Никогда не знаешь… — он окинул мужчину очередным липким взором, — где закончится ночь. Возбуждённая вибрация его бархатистого, протяжно-густого баритона не оставляли места для двусмысленности, и Миша – в который раз? – шокированно покачал головой. Его новый знакомый, харизматичный, самоуверенный, нахально-галантный… Преисполненный парадоксов. Загадка, которую Миша должен рассмотреть под микроскопом, вывернуть наизнанку, насладиться пиками и пропастями, испещряющими её. Откуда, чёрт побери, берутся такие феноменальные сущности, как Дженсен?! — Дженсен, может быть, ты найдёшь время в пятницу? — предложил Миша. — Заглянешь на мою выставку. Посетители, естественно, будут таращиться на тебя, а не на мою мазню, а Миура, естественно, будет в бешенстве… — пошутил он. — Но я смирился бы с её гневом, если ты после согласишься выпить со мной по чашечке кофе. Думаю, общий интерес к искусству не позволит нам скучать. — Искусство, ха? — вскинул бровь Дин. — Я не знаю, — пожал плечами он. — Но нет ничего невозможного, милашка, — подмигнул парень и, обратив внимание на мелькнувший за стеклянной дверью капот импалы, немного неуклюжей, танцующей, как и у любого подвыпившего походкой вышел на улицу. Он грузно плюхнулся на переднее пассажирское сиденье. С нежностью закрыл дверцу и пристегнул ремень безопасности. Дженсен осуждающе смотрел на брата – в мимике его явственно читался упрёк: «Какого хрена ты так долго возился?» – но Дин не стал, как ему бы свойственно, начинать беззлобной пикировки. Напротив, он с необычной, не вяжущейся с его приподнятым настроением элегичностью вздохнул и уставился на увенчанный крикливой вывеской вход в клуб. Ленивым тычком открыл бардачок и, вслепую там пошарившись, безошибочно вытащил из необъятного захламлённого кармана кассету Deep Purple. Вставил её в кассетоприёмник древнего, примерно середины девяностых магнитофона. Эксцентрично, конечно, для специалиста по автодизайну питать пристрастие к вышедшей из оборота технике позапрошлого поколения, но он… не хотел ничего менять в салоне отцовской Шевроле. Когда получил её в подарок на восемнадцатилетие, не обладал достаточными навыками для стайлинга, а теперь, когда Алан умер, отпало желание. Братья рано, не отметив и десяти, лишились матери – Мэри тихо ушла во сне, разрыв аневризмы; отец скончался от обширного инсульта – прямо в своём офисе. Дину и Дженсену не оставалось ничего, кроме как беречь оставшуюся от родителей память: в частности Дину – так он проще переносил сыновнюю скорбь. Не то чтобы Дженс меньше любил отца, просто у Дина с ним была тесная связь… Он долго не мог смириться, да и до сих пор вряд ли смирился, но боль поутихла – Дженсен знал наверняка. Он чувствовал. Из колонок, подтапливаемые басами сабвуфера, разлились по тишине струнные переборы, дробь барабанов и голос Иена Гиллана, заставивший Дина с довольством улыбнуться и откинуться на бортик спинки затылком, но Дженс, вздумавший проучить нахального братца за вбитую в костный мозг привычку опаздывать, властно выкрутил регулятор громкости до минимума. — Джей! — возмутился Дин. — Не сучи… — Иди ты нахрен строевым, — безапелляционно послал Дженсен. — Задолбал. Я тебе шлюшка, что ли, чтобы ты меня постоянно динамил? — Да не злись, — примирительно попросил Дин и взъерошил и без того растрёпанную чёлку. — Я в холле на такую конфетку наткнулся – чёрт, прямо там бы и съел! — с экспрессией поделился он и следом разочарованно цыкнул. — Но он, кажется, твоя игрушка. — В смысле? — В пятницу ты приглашён в галерею Миуры. На выставку, мля, — с апломбом добавил механик, но Дженсен его юмора не принял. Напротив, он побледнел, на скулах поигрывали злые желваки, радужка потемнела до хаки. Красивое, секундой назад расслабленное лицо его преобразил гнев, и руки стиснули рулевое колесо до побелевших костяшек. — Черноволосый белый европеец? Глаза как у персонажей аниме? — Я же говорил – конфетка! — Его зовут Миша, — раздражённо проронил Дженс и втопил гашетку в пол. — Миша? — повторил Дин. — Он что, порнозвезда? — он, зеркально отражая мысли Дженсена, не поверил, что обычному среднестатистическому обывателю впишут подобное имя в паспорт. Есть, правда, Миша Бартон, но то девчонка – им каких только чудных имён не дают. Но мужчина? Чудны дела твои, Господи. — Он художник, — опроверг Дженс. — И гад. — Он тебя допёк? — насторожился Дин и, привстав, оперся локтём на кресло: разного рода ублюдков, досаждающих его брату, он без жалости и, не оглядываясь на последствия, жестоко месил ногами. — Да! — рявкнул Дженс. — Он нас перепутал! — возмутился он. Казалось бы, поведение его неоправданно чрезмерно. Он искренне кипел бесконтрольной, не разбирающей правых и виноватых, опасно близкой к фанатичности яростью. Да, проклятье, они близнецы, и различий во внешности посторонним людям, даже близким друзьям, в них практически не разыскать. Лишь Дженсен и Дин знали, что у них немного разные кисти и форма подушечек пальцев – не генетическое, а приобретённое отличие, следствие долгой учёбы и последующей частой игры на гитаре. Лишь Дженсен и Дин замечали, что оттенок волос у Дина светлее – из-за работы под палящим летним солнцем пряди выгорали. Лишь Дженсен и Дин отчётливо улавливали их скудные несовпадения, потому что они – близнецы. С раннего детства им внушалось, что люди своеобразны и уникальны, как снежинки, но перманентное наличие в их бытности совершенно идентичного ребёнка неоспоримо доказывало диаметрально противоположное. Они переросли присущие всем без исключения близнецовым парам проблемы лидерства, успешно справились с ревностью к родительской заботе и любви, без труда перешагнули через взаимные обвинения и мнимое предательство, выбирая будущие профессии во время поступления в колледж. Но отринуть некую инфантильную тягу к неповторимости не смогли – да и как? Им, при их умышленном попустительстве или без него, ежедневно напоминали, что они одинаковые. Втравливали в молекулы организма, в частицы сути, вшивали в вены. Предосудительно ли, что рано или поздно это набило им оскомину? Особенно Дженсену. Особенно сейчас… — Дженс, да нас даже мама порой путала, — удивился Дин. — Я знаю! — воскликнул Дженсен. — Но она и не обещала, что узнает меня из миллиона! — на волне нервозности выпалил он и немедленно пожалел. — Вот в чём дело, — с добродушной иронией мурлыкнул старший Эклз. — Дженси обидел понравившийся мальчик, — якобы растроганно подтрунивал он. — Его срочно нужно отшлёпать. — Заткнись, — буркнул Дженс и, насупившись, переключил передачу. — Послушай… — после долгой, предшествующей непременной пакости паузы начал он. — У тебя вроде никого нет пока? — Ты же в курсе, что нет, — расплылся в улыбке Дин. — И он, насколько я понял, тебе тоже понравился? — Мне казалось, это очевидно из количества грязных эпитетов, что я использую в его адрес. — В таком случае… — Дженсен притормозил, вписываясь в поворот, и хитро прищурился. — Почему бы нам его не разыграть? Как раньше, — постриг он бровками. — Дженс! — непритворно расхохотался Дин. — Да он тебя рассердил! — Ещё как, — не стал отрицать тот. — Всё для тебя, Джей, — согласился Дин. — Когда я отказывался от веселья?