Дар Шочипилли

      Догнать умчавшегося так и не удалось. Ксипил словно растворился во тьме. Несколько часов воспитанник кальмекака бегал по близлежащим холмам, выкрикивая его имя и рискуя привлечь хищников. Ничего не помогло. Исчезнувший не откликнулся. Гнев дарителя забвения так и остался неусмиренным.       Проведя в святилище положенное число дней, Ицтли вернулся в город. С тех пор поклонник почти не попадался ему на глаза, теперь намеренно сторонясь и избегая. Только от Сакнайт последователь Кецалькоатля узнал, что бывший соперник находится в добром здравии и продолжает ухаживания. Обсидиан больше не сердился и не отговаривал девушку от встреч с настойчивым воздыхателем, решив, что Ксипил все же избавился от недозволенной тяги, и теперь недуг предстояло побороть и самому Ицтли.       Шли дни. Оставшись без назойливого внимания обожателя, воспитанник жрецов вздохнул свободнее, страстная жажда, лишившись частого лицезрения объекта, немного ослабла, но все равно не проходило дня и ночи, чтобы ученик кальмекака не вспомнил о том, о ком не имел права грезить.       Так незаметно завершился последний год обучения. Настала пора покинуть чертоги просвещения и вступить во взрослый мир.       Именно о своем месте в сложной общественной жизни империи думал Обсидиан в утренние часы дня, назначенного богами для церемонии выхода воспитанников в свет. Он сидел во внутреннем дворике усадьбы, наслаждаясь видом и ароматом сада, медленно отпивая из чаши какао с перцем. От еще нежгучего утреннего солнца молодого человека прикрывал полотняный навес. Напиток приятно насыщал. За малыми воротами успокаивающе плескалась вода канала, а сквозь плетеную решетку были видны силуэты проплывающих мимо лодок. Все казалось таким же размеренным и безмятежным, как и всегда, но именно сегодня жизнь должна измениться. Ицтли предстояло выбрать свою стезю.       Окончание кальмекака давало возможность начать карьеру военного или чиновника. Он знал, что отец мечтает видеть его в рядах первых военачальников императора или же среди распорядителей высшего звена, но непременно после участия в нескольких войнах. Однако Обсидиан все серьезнее задумывался об ином пути. И к назначенному дню решение почти созрело, но вмешалось одно, оказавшееся очень существенным, обстоятельство – запретная тяга к бывшему противнику. Иногда в ночные часы жажда разрасталась настолько, что порождала ужасающие в своей сладости помыслы. Воспитанник строгих нравов со стыдом вспоминал, как отдался на волю Ксипила, как тот ласкал его, как обжигал поцелуями и как было мучительно неприятно… тогда. Теперь же воспоминания окрашивались иными чувствами, заставляя плоть недвусмысленно напрягаться.       И пусть фантазии не имели никакого физического воплощения, Ицтли ясно ощущал, как тело сочится тласольмикицтли, оскверняющим и отчий дом, и барак кальмекака, и даже храм. Стараясь уберечь окружающих от пагубного влияния греховного притяжения, последователь Кецалькоатля как можно чаще посещал баню и совершал ритуалы очищения, но призвать вместо одолевающей его Тласольтеотль богинь чистой любви и желаний не мог, потому что сердце ни к кому не испытывало склонности.       Эти мысли сделали выпускника кальмекака мрачным и задумчивым даже в праздничный день прощания с учебным заведением.       Не замечая присутствия молодого человека, во двор вышла Сакнайт. Она принесла собакам остатки утренней трапезы. Разгуливающая за ограждением резвая стайка радостно набросилась на угощение. Веселая суматоха и нетерпеливое поскуливание заставили девушку улыбаться. Она гладила голые спинки, стараясь не омрачаться мыслями о том, что не менее десяти из выращиваемых питомцев сегодня будут поданы в качестве праздничного блюда. Только выходя из вольера, Сакнайт заметила среди кустов Ицтли.       – Позволишь мне присесть? – поинтересовалась девушка, подойдя.       Воспитанник кальмекака кивнул и подвинулся, давая ей место на циновке. Сакнайт видела, что, несмотря на радостную торжественность дня, Обсидиан пребывает в мрачном расположении духа, а поэтому не решилась сразу задать вопрос о причине. Попросив раба принести какао с медом, девушка устроилась рядом, и молодые люди довольно долго молчали, пока она не набралась решимости.       – Почему ты не радуешься? Ведь сегодня такой важный день. Обучение окончено. Теперь тебе многое можно. Даже… жениться.       – Именно это и заставляет погрузиться в серьезные раздумья, – ответил воспитанник храмовников, продолжая смотреть на мелькающие за решеткой силуэты. – Нужно сделать выбор. Прислушаться к себе, отцу и богам. Вот только мне чудятся разные ответы.       – Что бы ты не выбрал, я верю, ты добьешься успеха, – попыталась ободрить его Сакнайт.       – Возможно. Только куда именно направить стопы? Знаю, путь воина – славный путь, но меня не прельщает жар битвы. Посвятить себя служению императору, составляя бумаги или выполняя иные поручения… великая честь, но кажется все же не для меня. Моей душе ближе зов богов. Туда тянет меня, в сумрак храмов, в тайну ритуалов. Я чувствую, что могу взять на себя великую ответственность за поддержание божественного миропорядка. Что может быть важнее такого предназначения?       – Но ведь тогда?.. – у девушки перехватило дыхание. – Ведь тогда?..       – Знаю, отец будет не рад такому выбору, ведь я единственный сын.       – Именно так, – наконец, справилась с собой Сакнайт. – Черный тильматли жреца не позволит тебе жениться и завести детей.       – Даже если так, – мрачно усмехнулся ее собеседник, – можно ли идти против предназначения?       – Ицтли, прошу тебя, подумай еще, – вдруг начала уговаривать девушка. – Возможно, ты заблуждаешься. Возможно, оценив себя в бою, ты поймешь, что именно это твой путь. Ведь и так можно служить богам, захватывая все новых и новых пленников, чтобы принести в дар.       Обсидиан сначала удивленно посмотрел на девушку, а потом мягко улыбнулся.       – Тебе не о чем переживать. Мой выбор сделает исполнение твоего желания еще ближе.       – Моего желания? – непонимающе переспросила Сакнайт.       – Ксипил останется единственным претендентом на брак. Уверен, скоро появится его посланец, чтобы договориться с отцом.       – Но я… не желаю этого! – возмущенно воскликнула девушка.       – Не желаешь? – удивился Ицтли. – Но ведь все это время…       – Не желаю! – Сакнайт вскочила с места. – Потому что… потому что сердце мое грезит о другом! Да, о другом, который не хочет этого понимать! А теперь… он лишает меня и последней надежды! – выпалив все это, девушка убежала в слезах, а Обсидиан остался в недоумении допивать какао.       Размышляя о произошедшем, он вдруг наткнулся на ужасную догадку: странное поведение Сакнайт – не что иное, как результат воздействия исходящего от него тласольмикицтли.       «Ритуалы очищения не помогают, – с горечью решил воспитанник жрецов. – Недостойные желания отравляют все вокруг и пытаются повлиять на мой выбор. Нельзя уверенно определить путь, пока они властвуют надо мной. Я должен изгнать скверну суровым постом и уединением».       Просьба отложить церемонию призвания очень удивила жрецов-наставников. Пришлось даже вынести решение вопроса на совет ученых мужей, что само по себе не дало провести ритуал объявления стези в день завершения ученичества. Вместе с товарищами Ицтли принял участи во всех праздничных мероприятиях, посвященных выпуску из кальмекака. Искренне пел в храме Центеотль благодарственные гимны, усердно исполнял танец, символически рассказывающий о том, чему обучили их за эти годы, принес клятву Кецалькоатлю в сердце и разуме сохранить те истины, что были открыты, благоговейно пролил свою кровь перед статуей Тескатлипоки. А вот на церемонию оглашения пути он не пошел, вместо этого испросил разрешения отправиться в Горы жизни, чтобы в молитвах услышать голос богов.       Строгого Мазатла отсрочка весьма раздосадовала. Шла подготовка к очередному военному походу, и отец мечтал увидеть отпрыска в рядах новобранцев, но для этого церемония взросления должна быть полностью завершена до момента окончания сбора армии. Глава дома напутствовал Обсидиана не медлить с выбором и не тратить попусту оставшиеся дни. Ицтли пообещал, хотя и предполагал, что огорчит родителя результатом тягостных раздумий.       Воспитанник жрецов намеревался совершить достаточно длительное паломничество по окружающим Тескоко святилищам. Чувство вины и опасение за здоровье окружающих заставляли Ицтли всеми помыслами стремиться сразу к пожирательнице грязи – Тлаэлькуани, чтобы очиститься от всех грехов и запретных помыслов, но была у него и более серьезная вина – перед самим Шочипилли. В расстроенных чувствах Обсидиан после посещения трех обязательных обрядовых мест побрел в урочище цветов.       В дни, непосвященные покровителю молодости, музыки и любви, в святилище почти никто не приходил. Даже жрецы, ухаживающие за посадками божественных растений, появлялись лишь раз в день для полива.       Ритуальное место, обрамленное цветами и прикрытое кронами редких на этих холмах деревьев, напоминало ухоженный сад. Красота и уединенность места должны были создавать нужное для общения с божеством настроение, а если этого было недостаточно, то у основания изваяния в плетенных сундуках всегда можно было найти кувшины с одурманивающим зельем.       Ицтли даже не стал медлить и сразу налил намеренно оставляемую жрецами, в качестве мерной посудины, маленькую чашу. Излишнее употребление настоя могло привести к серьезному отравлению и даже смерти, поэтому стремящихся поговорить с Шочипилли предупреждали не совершать ритуал в одиночестве. Однако пришедший просить прощения не мог позволить кому-либо услышать речь, с которой намеревался обратиться к божеству, даже близкому другу.       Пока снадобье не сделало руки и разум неверными, воспитанник кальмекака исцарапал бедра колючими побегами растущего тут же кустарника. Кровь засочилась из ран, давая ощущение освобождения. Обращающийся к божеству провел по царапинам пальцами, собирая драгоценную влагу, а потом обмазал губы изваяния, умоляя принять жертву. Шочипилли не отвечал ни отказом, ни согласием, и проситель продолжил подношения. Скоро каменные уста истукана перестали впитывать, и кровь полилась на подбородок, потом закапала на грудь, разбавляя унылую серость яркими отметинами. Решив, что бог утолил жажду, последователь Кецалькоатля отошел на несколько шагов, опустился на колени и запел полагающуюся молитву. Слова священного песнопения дополнило мерное раскачивание.       Все это вместе с одурманивающим действием настойки перенесло Обсидиана в мир грез. Прекрасный Макуильшочитль ожил, сменил каменные украшения на цветочные, сошел с пьедестала и остановился перед просителем, прожигая недовольным взглядом. Покорно склонив голову, Итцли обратился к нему с покаянной речью:       – Даритель забвения и красочный снов, прости, что использовал твой дар во зло. По незнанию не совладал с силой напитка, не вовремя осознал весь ужас совершенного. Ты гневаешься. Я заслужил кару, но прошу, не мучь меня больше, чем я способен вынести. Готов вытерпеть наказание, но не дай вредоносному духу отравлять других, ни в чем невиновных перед тобой. Сознаюсь, мне тяжело нести кару, но видеть, как причиняю зло другим, еще тяжелее. Убереги от пагубных заблуждений Сакнайт. Ее имя – Белый цветок, так возьми ее под покровительство, владыка цветов. И для себя осмелюсь просить снисхождения. Я бы стойко перенес болезнь тела, но смущение духа… В оковах наказания осмеливаюсь желать того, о чем нельзя даже думать, тем более мне, стремящемуся избрать стезю жреца. Если это смягчит твой гнев, клянусь отдать жизнь служению только тебе. Обещаю не нарушать постов и обетов, забыть обо всех стонах плоти, отдать пусть даже всю кровь, только будь милостив. Ты велик и в гневе, и в благосклонности, а я всего лишь смертный, который трепещет перед тобой, как цветок на ветру. И так же, как цветок без драгоценной влаги, я погибну без твоего милостивого прощения. Осмеливаюсь просить… освободи меня от недозволенной тяги к нему! – воспитанник жрецов поднял на божество глаза. – Меня ужасают воспоминания о свершенном тогда и мысли о едва не случившимся после. Невыносимо даже представить, что порочные мечты могут воплотиться! И в то же время как же мучительно сдерживаться, не давая им осуществиться! Странные фантазии заводят так далеко, что я начинаю желать ответной страсти. Ты, радующий глаз и сердце красотой и веселостью, благоволишь и к такой любви, но я не имею к ней склонности. Его тело, его прикосновения для меня запретны. Чужды. Неприятны. И в то же время… твой гнев заставляет меня жаждать их. Прошу, смилуйся! Помыслы, желания и стремления в разладе. Я не могу решиться и не могу отказаться совсем. Благодарю за то, что ты освободил его, но умоляю, не оставь и меня в муках отчаянья!       – Не освободил, – печально прозвучало в ответ, и из-за спины Шочипилли показался Ксипил.       – Тяжела кара, тяжела вдвойне, – вздохнул Ицтли. – Я готов просить прощение и у тебя, – обратился он к бывшему недругу. – У меня были злые намерения в отношении тебя, но я никогда не желал… сделать тебе настолько больно, так унизить. Никакие слова не смогут передать жгучего раскаяния. Не знаю, можно ли искупить такую вину. Прости за то, что сделал, и прости за то, что… желаю повторения. Прости, что думаю о тебе так, как позволительно представлять только женщину. Проклятая слабость! Я хочу заключить тебя в объятья! Покрывать поцелуями! Везде! Даже в самых потайных уголках! И мечтаю, как ты будешь отвечать мне! Как будешь млеть от ласк! Как уже по зову страсти позволишь мне все то, что я совершил насильно! И как я ворвусь в тебя, чтобы биться! Наносить удары! Проникать! Опять и опять! Это невыносимо! Мерзко! Непростительно! Но все же умоляю, не гневайся хотя бы ты! Не держи зла и обиды! Всеми силами я стараюсь побороть это затмение! – исторгнув тяжелое признание, Обсидиан опять обратился к молчаливому божеству. – Прекрасный владыка цветов и снов, смени гнев на милость, позволь загладить прегрешение, а если это невозможно, назначь иную кару, – произнеся это, всем существом проситель устремился к Шочипилли, надеясь уловить слова прощения или ответ о способе искупления.       Юный бог промолчал, но улыбнулся, и в этот момент Ицтли почувствовал, как коснулись его истерзанного царапинами бедра. Удивленно обернувшись, он увидел, что севший рядом выпускник телькочкалли размазывает по ранам какое-то снадобье.       – Зачем?.. – тихо спросил последователь Кецалькоатля, стараясь не навлечь гнев божества посторонними разговорами.       – Иначе они воспалятся, – сдержанно ответил Ксипил, продолжая обработку, но чем дальше это продолжалось, тем меньше оставалось в плавных поглаживающих движениях от лечебного действа.       Воспитанник жрецов снова устремил взор к ожившему божеству.       – Ты улыбаешься, прекрасный повелитель цветов, даритель любовного огня. Неужели именно это путь к искуплению? Неужели именно через это я должен пройти? – улыбка пропала с лица Шочипилли. – Прости, я колеблюсь. Ты гневаешься, – понял Обсидиан. – Тогда дай мне сил и решимости переступить через себя! – он склонился и впился пальцами в землю.       Тут взгляд случайно упал на бедро, по которому скользили пальцы бывшего врага, и Ицтли увидел, как по коже распространяется совсем не мазь, а нечто радужное. Таким же многоцветием красок начали покрываться и кисть, плавно двигающаяся по ранам, и предплечье, и выше… Удивительный, тонкий узор из сплетения линий постепенно расцвечивал кожу Ксипила, продвигаясь все дальше, делая и без того привлекательное тело, непередаваемо прекрасным. Выпускник кальмекака завороженно любовался происходящим, а потом его непреодолимо потянуло прикоснуться к чудесной росписи. Ничего более восхитительного Ицтли еще не приходилось видеть, и он не посмел осквернить божественный орнамент руками, только губы могли передать весь трепет преклонения. Сначала воспитанник храмовников целовал украсившие притягательную плоть узоры, едва касаясь, но постепенно страсть овладевала им, заставляя делать лобзания более жгучими.       Это стало сладостным испытанием для обоих. Ксипил дышал все тяжелее, чувствуя быстро разрастающееся возбуждение. Он держался, сколько мог, потому что после произошедшего в хижине у святилища пообещал себе никогда не проявлять стремление к сближению самому. Но поцелуи были такими желанными, такими красноречивыми! И пусть сейчас Ицтли снова находился во власти священного дурмана, но теперь сам желал страстного воссоединения. Совсем потеряв голову, воспитанник воинов повалил бывшего недруга на спину и принялся ласкать не менее пламенно.       Скованности пропала, и разум больше не нашептывал о недозволенности. Плоть жадно стремилась к наслаждению, открываясь и подставляясь, прижимаясь и сладостно подрагивая. Развязанные маштлатли и плащи полетели в стороны. Наконец уступившие желанию, словно старались опередить друг друга в самозабвенном любовном исследовании. Руки и тела сплетались, стремясь быть ближе и ощущать полнее. Даже сердца бились так неистово, как будто мечтали вырваться и соединиться. Кровь бурлила, несясь по жилам и заставляя все гореть единым пожаром страсти. Нетерпеливые стоны смешивались с тяжелым дыханием.       Священный напиток все так же удерживал Ицтли в блаженном дурмане, обостряя чувства, усиливая желания и притупляя боль. Обсидиан не видел ничего, кроме возвышающегося над ним невероятно прекрасного Ксипила, а порой власть напитка утягивала восприятие вглубь, и тогда оставалось лишь ощущение бушующей вокруг страсти и беспорядочно рассыпаемых поцелуев. Воспитаннику жрецов приходилось сильнее впиваться пальцами в соучастника воссоединения, чтобы остаться на последней грани реальности и не унестись в царство Шочипилли.       Ксипил терзал его толчками, как пойманную добычу. Было в этом и упоение торжества победителя, и нотки мести. Он так долго мечтал обладать этой плотью, что теперь не желал сдерживаться и не жалел сил. Чем дольше длилось жаркое слияние, тем более жгучим становилось вожделение и тем сильнее было ослепление. Зубы стиснули нижнюю губу покоряемого, и язык ощутил солоноватый привкус.       Одурманенный разум Ицтли с трудом допустил сигнал боли и догадку о нанесенной ране, но воспринял это как должное. От сильных толчков Обсидиан скользил спиной по траве, но камни и обломки сухих веток под тяжестью навалившегося тела все равно впивались в кожу, царапая и повреждая. Воспитаннику жрецов было не привыкать отдавать богам свою кровь, а происходящее представлялась ему актом искупления и даже жертвоприношением. Ректум, мучимый мощными толчками, тоже кровоточил, боль режущими всполохами разносилась по организму, но тонула в феерии наркотических иллюзий. Обсидиан вскрикивал, но были то отзвуки боли или вспышки наслаждения, он и сам не понимал.       Однако, как ни старался последователь Кецалькоатля, удержаться на гребне реальности не удалось, жаркие волны накрыли и полностью овладели им. Исторгнув все предназначенное природой, Ксипил ослабил удары, а Ицтли продолжал нестись. И там бывший недруг полностью слился с Макуильшичитлем. Как в первую встречу смоляные волосы украсили тигридии, радующее глаз рельефными очертаниями тело полностью покрылось чудесными узорами, цветочные гирлянды на шее перевили золотые цепи. В лучезарных очах больше не было недовольства и укора, только то, во что воспитанник храмовников не смел верить.       Подняв прощенного с земли, Шочипилли повел его по великолепным садам, полным диковинных растений и птиц с радужным оперением. Выпускник кальмекака был счастлив, потому что не только оказался удостоен совместной прогулки, но и ощущал исходящую от божества любовь. Приятное, теплое чувство окутывало и лелеяло душу на протяжении всего периода забвения, но и когда Ицтли очнулся, оно не сразу покинуло его, смягчив недоумение от обнаруженного.       Божество ушло, а человек остался. Последователь Кецалькоатля проснулся в крепких объятьях Ксипила, укрытый плащами. Это значило, что хотя бы часть того, что грезилось в наркотических иллюзиях, действительно происходило. Ицтли выбрался из-под тильматли и осмотрел себя, набедренная повязка отсутствовала, а тело отзывалось на движения довольно неприятными ощущениями. Сомнений оставалось все меньше, но выпускник кальмекака не успел придаться сожалениям, сверху донесся бой барабанов, так жрецы цветочного бога сообщали о своем приближении.       Воспитанник храмовников разбудил бывшего недруга и, едва успевая что-либо объяснить, потянул из святилища вниз. Урочище цветов являлось одним из немногих мест, где к такой необычной паре отнеслись бы снисходительно, но молодые люди не были готовы признаться другим в связавшем их проступке.       Ицтли, лучше знавший окрестности, увлек соучастника страсти в небольшой грот, располагавшийся недалеко от священного места и используемый паломниками в качестве укрытия от солнца, дождя и ночных хищников. Забившись как можно глубже, скрывающиеся отдышались и прислушались. К звуку барабанов добавились песнопения, что говорило о начавшейся церемонии приветствия божества.       – Подождем здесь, – тихо сообщил воспитанник жрецов.       – С тобой – хоть вечность, – улыбнулся Ксипил и заключил объект давней страсти в крепкие объятья, но несговорчивый Обсидиан вырвался.       – Довольно. Я искупил вину за проступок… и это все.       Воспитанник воинов помрачнел и упавшим голосом повторил, как приговор:       – И все, – а потом вышел из грота и сел у входа. – Тогда зачем скрываться? Если ничего больше не будет.       – У тебя остались причины быть недовольным? – спросил Обсидиан, устраиваясь рядом. – Тебе мало даже цены, назначенной самим Шочипилли?       – Я надеялся, что ты был со мной не только потому, что пребывал под его благословением, – с горечью признался Ксипил. – Кто же тогда из нас наказан? Ты или я? Готов мчаться к тебе, только позови. Готов любить, только позволь. Готов отдать всего себя, только прими. А ты можешь удовлетвориться лишь осознанием, что искупил вину. Ты не был виноват передо мной. Я видел в случившемся тогда твое признание и начало… нашего… общего. Но надежды напрасны, слова бессильны, и чувств моих ты не желаешь ни понимать, ни принимать. – И тут последователь Тескатлипоки вскинул голову. – Я рад, что нашел тебя здесь, что все разрешилось и что Шочипилли смилостивился над тобой, успокоив сердечную жажду, а вот мне до покоя еще далеко. Не буду мешать твоим молитвам.       Ксипил намеревался встать, но ученик жрецов притянул его за плечи, повернул лицо за подбородок и страстно завладел губами. В эти мгновения Ицтли больше действовал по зову страсти, нежели по велению разума, хотя ему и удалось найти прекрасное оправдание: притяжение еще существует, но правильнее побороть его, идя путем, указанным самим покровителем сладостного дурмана. Со всем душевным жаром последователь Кецалькоатля принялся осваивать новый способ жертвоприношения, то покоряя, то отдаваясь, в чем был охотно поддержан.       Освобождение от недозволенных стремлений затянулось на несколько дней. Поселившись в маленьком гроте, бывшие недруги продолжали скрываться от наведывающихся в святилище. Из предосторожности костер разводили только тогда, когда никого не было поблизости. О пропитании заботиться почти не приходилось, так как немного еды воспитанник кальмекака принес с собой, а свежими фруктами и лепешками обеспечивали жрецы, одаривающие этим изваяние бога цветов. Так что основную часть времени молодые люди смогли посвятить более приятным занятиям.       Четыре раза Мецтли сменил солнце, прежде чем бывшие враги смогли бурными слияниями притупить взаимную жажду. И теперь даже просто сидеть рядом и смотреть на поблескивающее далеко внизу озеро было невыразимо приятно. Вот только белеющий среди водной глади Теночтитлан заставлял, помимо осознания постигшего счастье, думать и о том, как вернуться в строгие рамки приличия.       – Хотел поделиться радостью, – вспомнил Ксипил. – Я приму участие в походе против хуастеков вместе с воинами моей кальпулли. Клянусь, уже в эту йаойотль смогу показать себя достойным звания воина императора! Я намеревался привести не менее двух пленников, но теперь, – выпускник тельпочкалли окинул Ицтли восторженным взглядом, – уверен, что смогу захватить троих! Или даже четверых! Чтобы ты мной гордился! От одной мысли, что ты теперь со мной, меня переполняет невероятная сила! Кажется, что я готов сразиться с сотней врагов и победить! Но больше радует то, что в поход мы отправимся вместе.       – Я не поступил в ряды новобранцев, – признался последователь Кецалькоатля. – Меня совсем не прельщает военная стезя. Помыслы мои все больше устремляются к самоотверженному жреческому служению.       – Но ведь если ты получишь черный тильматли, а про нас вдруг узнают… тебя сожгут заживо, – встревожился Ксипил.       – Гораздо больше меня беспокоит сама недозволенность. Я не смогу служить богам с чистым сердцем и полным самоотречением, имея на сердце столь тяжелый проступок, поэтому отсюда намерен отправиться к Тлаэлькуани. Обещаю, ты останешься единственным, с кем я делил радости плоти, но в сан служителя я вступлю, отвергнув даже саму память об этом.       – Уйдешь от меня к богам, – мрачно проговорил воспитанник воинов. – Ты уверен в выборе? Твоя решимость крепка? И дар, который нам преподнес сам Шочипилли, для тебя ничего не значит?       – Дар? Это был гнев.       – Не будь слеп. Он гневался лишь на то, что мы так долго сопротивлялись, а ты продолжаешь не верить и теперь. Неужели собственные чувства ничего тебе не доказали? Неужели та радость, что испытываешь, будучи со мной, ни в чем не убедила? Или я неверно понял, и все эти дни ты был несчастен, принуждая себя целовать и ласкать? Холодный камень! Жестокий нож! В чем оправдание твоего упрямства? Зачем снова идешь против воли Макуильшичитля и рискуешь получить кару?!       – Мной движет желание следовать своему предназначению, – возразил Ицтли.       – Твое предназначение – идти со мной! В бой! В чужие земли! Нести славу нашего народа и наших богов! Разве меньше ты будешь служить им, доставляя пленников, кровью которых жрецы насытят верховных владык? Возьмем оружие и встанем плечом к плечу! Пусть враг трепещет, а нам ничто не сможет внушить страх, потому что мы будем вместе!       – Подобную речь скажет и мой отец, – пробормотал убеждаемый.       – Так верь ему. Он мудрый, опытный воин.       – Решение принято, – покачал головой Ицтли и даже хотел добавить: «Такой выбор вернее всего удержит меня от недозволенной тяги», но в последний момент передумал и промолчал.       – Значит, мне остается только опередить тебя, – резко заявил воспитанник воинов, вставая. – И я уйду к богам. Буду сражаться храбро, не избегая ни единой опасности, пусть грозный Уицилопочтли оценит мое умение и доблесть и примет к себе. И тогда, проносясь по небу за солнцем, обещаю петь гимн ради твоего благополучия, а став колибри, вернусь сюда, в место, где казалось, что меня любили. Прощай! – бросил Ксипил и быстро направился вниз.       Обсидиан так и не нашел силы ответить: «Прощай». Он долго провожал взглядом удаляющегося, борясь с желанием кинуться следом, но не посмел, убеждая себя, что это спасение для обоих. Только правильность решения не уберегла от боли, от шепота сердца, говорящего о предательстве, от насмешек разума, обличающих в трусости, и от действия тласольмикицтли, отравляющего тело.       Урочище цветов словно утратило все краски, каменное божество, охваченное дурманом своих же снадобий, стало еще более отстраненным и неприступным. С тяжелым сердцем Ицтли покинул святилище, чтобы продолжить паломничество. Ни жаркие молитвы, ни обильные жертвенные кровопускания не принесли облегчения. В последнюю очередь выпускник кальмекака пришел в святилище пожирательницы грязи. Богиня очищения освобождала от всех грехов лишь раз, и многие предпочитали прибегать к ее помощи только перед смертью, Обсидиан же не имел права ждать.       Пришлось пройти через суровый пост без еды и воды, пока плоть не подчинилась разуму и не приготовилась отвергнуть скверну. В отчаянных речах Ицтли поведал идолу о своих проступках, ничего не скрывая. Тлаэлькуани ничем не ответила, но признавшемуся стало легче, и он воспринял это как добрый знак.       Еще одним нелегким испытанием стал разговор с отцом. Ободренный покаянием и вооруженный непоколебимой решимостью, выпускник кальмекака выдержал беседу с честью, отстояв сделанный выбор. Строгому Мазатлу оставалось только смириться, что отпрыск не желает идти по его стопам, ведь решительно выступать против почетной стези жреца он не мог.       Как и обещал, Обсидиан попытался поступить на службу культа Шочипилли, но ему отказали, предложив начать путь с послушничества в храме с менее опасными для здоровья ритуалами. Пришлось остаться в обители Центеотль. Жизнь ожидающего посвящения оказалась ничем не легче жизни ученика кальмекака. Изнуряющие посты приучали тело к стойкости, многочисленные службы, в том числе и ночные, воспитывали смирение, а выполнение тяжелой работы на полях и в храме изгоняло дурные мысли.       Итцли почти перестал бывать в отчем доме, так как жил на территории храма. Изредка приходила Сакнайт, принося вести из поместья и аккуратно выспрашивая, не изменил ли он решения. О том, как торжественно Теночтитлан проводил войско, Ицтли тоже узнал из рассказов девушки. На церемонию парада он не пошел, опасаясь, что твердость может подвести, и он кинется к бывшему недругу в безумной попытке сорвать прощальный поцелуй, ведь возможно, что они больше никогда не увидятся.       Преодолевая тяготы и лишения, послушник храма старался думать лишь о том великом дне, когда его посвятят в сан жреца. Все те немногие свободные часы, что оставались от ежедневных забот, он усердно посвящал молитвам и заучиванию ритуалов. В доме Центеотль его и настигло печальное известие: армия императора потерпела поражение. От этой трагической новости весь мир словно на мгновение замер, а потом навалилась режущая душу тревога.       У Ицтли едва хватило выдержки дослушать длинную пространную речь пайнани. Терзаемый страшными опасениями, он устремился в тельпочкалли, где учился Ксипил, но там еще ничего не знали о судьбе недавнего выпускника. Получив лишь сведения о том, где живет семья бывшего недруга, Обсидиан поспешил туда, но и родственники не смогли ответить на ставший сейчас самым важным вопрос. Тогда послушник кинулся к отцу. Мазатл, как один из высокопоставленных военачальников, присутствовал при зачитывании донесения императору, но все, что он знал: армия понесла большие потери.       Послушник не желал думать, что Ксипил выполнил свое намерение и отправился к богам раньше него. Все иное вдруг стало неважным, даже мечты о плаще жреца. Ицтли почувствовал себя предателем, отобравшим у дорогого человека желание жить. И сейчас он был готов на все, чтобы хоть как-то это исправить.       Оставалась последняя надежда, и снедаемый предчувствием трагедии бросился в ноги к Шочипилли. Не осмелившись разговаривать с богом напрямую, послушник воспользовался посредничеством предсказателя. Ололюки крепко обвила старика, доведя почти до беспамятства, чтобы перенести в благоухающие сады. Покровитель цветных снов долго повествовал о самых разных вещах, не желая отвечать на единственный животрепещущий вопрос. Обсидиан не отступал, проявляя непростительную для обычного смертного настойчивость в тяге к божественному откровению.       – По какому праву ты продолжаешь тревожить меня? – вознегодовал Макуильшичитль.       – По праву преступной слабости! – воскликнул послушник Центеотль и уже более спокойно добавил. – О, даритель огня любви.       Предсказать крепко вцепился в запястье Ицтли левой рукой, а корявыми пальцами правой провел по предплечью, внутренней части плеча, перешел на грудь и накрыл ладонью сердце.       – Если порыв искренен, ты найдешь его, – пробормотал одурманенный снадобьем.       – Он еще жив?! – выпалил Обсидиан, едва не схватив предсказателя за плечи, но тот совсем углубился в чудесный мир грез и перестал отвечать.       Сердце бешено стучало почти радостью, а в разуме громыхало: «Найду!» Что было сил Ицтли устремился домой и рухнул перед отцом на колени:       – Прости мою неразумную нерешительность! Я ничего не желаю так сильно, как выступить под твоим командованием против осмелившихся праздновать победу над нашей армией!       – Как послушнику Центеотль, тебе не полагается участвовать в военных походах, – проговорил Мазатл, удивленный таким неожиданным решением.       – Я откажусь от доли послушника. Уицилопочтли и Шочипилли призывают меня взяться за оружие!