Само слога Србина спасава

Я снова вернулся сюда – к развалинам телецентра. В нем больше не было жизни, хотя она и поселилась неподалеку – почти бок обок со старым выросло новое здание, но я знал, что для большинства работающих в нем их сердца остались там, под обломками. Для тех, кто сумел остаться. Простой гранитный памятник, прямая плита с срубленным углом – пожалуй, единственное, что изменилось здесь с той ночи. На нем крупными буквами один вопрос, который мучил тогда всех сербов, расселившихся от Суботицы до Ниша и Печа – ЗАШТО? Почему нас бомбили? Неужели за правду теперь нужно убивать? На плите выбиты шестнадцать имен. Я могу не читать их – я знаю их наизусть, так же как и знал этих людей. Они – кусочки моей души, которую я уже никогда не смогу похоронить, их номера до сих пор в памяти моего телефона. И удалить я их не смогу ни из книжки, ни из сердца . Ксана и Елица – два первых имени на камне. Наши золотые девочки, наша гордость, кажется, они и сейчас стоят рядом со мной – вот сейчас Елица, опять рассердившись на меня, отвесит затрещину. У нее перстень на руке и это больно. Этот перстень я уже не забуду никогда. Они остались здесь – люди, которые стали родными. Только после того, как их не стало, я, наконец, понял, что потерял, и все проблемы стали неважными. Стало наплевать на кассеты, которые таскал из стола Ацо, на нотации Томислава, на постоянную ругань с охранниками по поводу машины. Я смог осознать, что все это было зря, и я уже никогда не извинюсь перед ними. - Я все потратила, - раздался тихий голос за спиной и я невольно улыбнулся. Она подошла, держа в руках охапку гвоздик. – Все, что в кошельке было. - Не страшно. В ту ночь мне чуть не вывернули пальцы, отцепляя меня, бессознательно вцепившегося в руку Станы. Я едва не остался без ног, как сказал мне позднее врач, и без руки заодно – так сильно я сжимал ее ладонь. Она, с сотрясением и переломами, едва выжила, но все же ей повезло, как утверждали медики. Я сидел возле нее все время, несмотря на их запреты и обещания запирать меня на замок. Я оставил ее всего раз на пару часов, когда сбежал из больницы на похороны. Вернувшись, я нашел ее близкой к панике, опухшую от слез, и поклялся, что не оставлю ее уже никогда. И я исполняю эту клятву, и никогда не нарушу, хотя бы из чувства вины за другое, несдержанное обещание, данное в самом начале войны во дворе казарм Младеноваца - Мирослав из Косово так и не вернулся. Известие пришло, когда мы еще были в больнице, и совершенно разбило и без того раздавленную горем Стану. Сколько времени прошло, прежде чем она вернулась к жизни, я уже и не помнил точно. Все те ночи, которые она не спала, все кошмары, от которых она вскакивала в панике, бесконечные слезы – я все переживал вместе с ней, рядом, держа за руку. Волновался, что она уже никогда не будет прежней, и в принципе был прав – она изменилась довольно сильно. Она теперь другая, даже под внешней оболочкой спокойствия и безмятежности живет боль той войны, горе по всем тем, кого она потеряла. Я не заменил ей Миро, и не хотел никогда. Я - совсем другое, и его кольцо с ее руки я снимать не хочу. Оказалось, я вовсе не такой честолюбивый и эгоистичный, как мне всегда казалось, я могу ее делить, лишь бы она просто была рядом. Едва выйдя из больницы, она сразу же попросила отвезти ее в Ниш. Мама Мирослава - худенькая, измученная женщина с побелевшими волосами не задала ни одного вопроса, а просто, молча, обняла несостоявшуюся невестку, разрыдавшуюся на ее плече. Шестнадцатилетний Михаил, слишком сильно похожий на Миро, также как и брат мечтал попасть в армию теперь не в последнюю очередь, чтобы отомстить. Ничего умнее, чем отправить на разговор с ним меня, женщины не придумали, я же в свою очередь не сумел сказать ничего толковее банального «пожалей маму». Мыслями я, пожалуй, сейчас был далеко, в Косово, рядом с разбитым инсультом отцом. Он послушал меня тогда и смотрел (хоть и подчеркнуто безразлично) все новости, и однажды услышал, что телецентр разбомбили. Количество погибших назвали, имена – нет, и телефон, забытый мной в машине, разумеется, ответить ему не мог. Мне велели беречь Стану и без надежды попросили не забывать. Пообещав, ( и обещание она будет выполнять очень долго) девушка села в машину и, коротко взглянув на меня, бросила: «Поехали. В Приштину». Я до сих пор не знаю, откуда она узнала об этом. Домой я влетел как метеор, едва успев коснуться губами щеки севшей от неожиданности мамы. Я прошел мимо Илира, приподнявшегося с дивана , прямиком направляясь в комнату родителей. Отец лежал совсем недвижимый, но сразу же открыл глаза, как только я позвал его. Его рука шевельнулась, и он прошептал что-то, кажется мое имя. - Я уже в порядке, пап, - сказал я, не зная, что еще сейчас ему необходимо. – Теперь твоя очередь. Оставив его, я вышел, не без удовлетворения замечая, что Стана сидит на диване рядом с Гентой. Илион, словно охранник, стоял в дверях, сжигая ее взглядом, но жене ничего сказать не мог – Гента была не из робких. - Моя мама Ерта, - проговорил я. – Братья Илион, Илир, невестка Гента. Это Стана. - Очень приятно познакомиться, - улыбнулась мама. – Скандар много говорил о тебе. - Да, - немного боязливо кивнула девушка. - Он мне тоже много рассказывал о семье. - Не сомневаюсь, - то ли прошипел, то ли прорычал брат. Я проследил за его взглядом, замечая, что он падает на подвеску, все еще украшающую руку Станы. - Илир! - Мы ненадолго, и уже уезжаем, - сообщил я, чувствуя, что промедление закончится как минимум скандалом, и наклонился к маме. - Ты здорова? - Все хорошо, сынок, - кивнула она. – Ты правильно сделал, что приехал - Нужно было отметиться, что живой. – Я перешел к Генте и чмокнул ее в лоб. – Тебе, как всегда, идет беременность. - Поэтому постоянно и рожаю, - пошутила невестка. - Задержись, сейчас за Донитой сбегаем, она будет рада повидаться. - Обойдемся, передай привет. Мам, звони почаще, держи меня в курсе.- Снова поцеловав ее, я поднял Стану и остановился в дверях возле Илиона. - Попроще лицо сделай. Воевать здесь с тобой никто не собирается. Мы прошли в коридор, и из открывшейся справа двери гурьбой выбежали ребятишки, повисая у меня на ногах. - Дядя Скандар! - щебетали племянники, подпрыгивая и пытаясь ухватиться за мои руки. - Ох, ну вы и выросли, - вздохнул я, наклоняясь, чтобы поцеловать их. - Аднан, Энвер, вы еще не в армии случайно? - Нет! – запищали мальчишки. - Тетю видела в телевизоре, - заметила Ардиана, показывая на Стану.- Тетя говорила про войну. - Слушай тетю, она правду говорит, - сказал я и улыбнулся стоящей чуть в стороне Ерте. – Большая уже. Не положено обниматься? Просияв девочка, бросила мне на шею. - Дядя Скандар, ты нас совсем бросил, - заговорила она вполголоса. - Папа так сказал. - Ну, папа не любит мою работу. - Пригнись, пожалуйста, - попросила Ерта и, прижавшись по мне, зашептала: - Дядя Скандар, если ты еще когда-нибудь приедешь, можешь привезти мне книжечку про Газиместан? - Конечно могу. Приеду, поищу и пришлю тебе, не буду ждать пока приехать получится. - Ты только бабушке пришли. А то папа заберет. - Хорошо, - согласился я и погладил ее по волосам. - Учись, хорошая моя. Потом тебя в Белград заберу, только тсс. - Да. – глаза девочки загорелись и она приложила палец к губам. – Тссс. Мы уехали, но теперь путь домой был для меня немного проще. Через два месяца закончилась война, сербы вывели войска, но стало только хуже, конечно для сербского населения. Кажется, в Приштине и вовсе не осталось смелых, осмелившихся жить с албанцами при их власти. Я снова вернулся сюда, к памятнику моим погибшим коллегам. Опустившись на колени, Стана аккуратно положила цветы на землю, отделив шестнадцать – для тех, кто не вышел из телецентра в ночь на двадцать третье апреля. Остальных было слишком мало чтобы помянуть всех, кто погиб , и уж точно не хватило бы, чтобы отметить все слезы, которые поглотила сербская земля за четыре месяца бессмысленной войны. Просто букет – мы все еще помним о том, что было. - Меня узнали, - сказала она, поднимаясь на ноги. Я обнял ее, привлекая к себе. - Я цветочнице деньги отдала, попросила на все, а она на меня посмотрела и еще несколько добавила от себя. Сказала, что всю войну нас смотрела. - Тебя все узнают. Всегда. - Не хочу так. Я знал это не хуже ее самой. После случившегося она долго размышляла над тем, чтобы все закончить, заняться чем-то другим, и я, конечно же, не сказал бы слова против. Вмешалось начальство – просили очень упорно, умоляя не бросать, поддержать и без того обескровленную редакцию. Согласилась - в большей степени не из-за себя, а из-за погибших ребят, перед которыми почему-то чувствовала себя виноватой. Передо мной тоже винилась. Говорила, что мучает меня и буквально не дает жизни, заставляя терпеть ее, убогую. Мне понадобилось довольно много времени, чтобы однажды решиться прекратить поток этих глупостей самым эффективным и желанным для себя способом. Предложение ей я не делал и почему-то не думал об этом. Однажды к голове поселилась сумасшедшая мысль, и я отправился в ювелирный, с четким намерением купить кольцо. Себе. Как знак, что окончательно и бесповоротно занят, но потом одумался – зачем что-то кому-то доказывать? Зачем надевать ненужные атрибуты верности той, чье имя навсегда застряло в сердце. И все же совершил один «поступок» - подправил имя. Минуя паспортный стол и волокиту с документами, банально - в церкви. Как благодарность тому, кто спас ее для меня, кто сохранил ее жизнь. Все знает только священник, тот самый, когда-то говоривший со мной на пороге храма, а позже крестивший. Только для него я теперь Александар, для остальных, как и прежде, Даро. Стане не говорю, а крестик ношу в кошельке: если увидит – убьет. Наберусь храбрости – скажу, я уже ко многому вот так «готовился». - Шла сюда, показалось, Елицу видела, - прошептала она, смаргивая слезы. – Едва не закричала, не бросилась за ней. Поняла, к счастью, что не она. - Даже если бы окликнула, ничего бы не случилось, - качнул я головой, стирая слезинки большими пальцами. - Думаю, та девушка не обиделась бы. - Да, наверное, - кивнула девушка. - Что-то чувствую себя неважно. Пойдем? - Пойдем, - согласился я и, наклонившись, поцеловал ее. – Люблю тебя. - И я тебя. Мне казалось, что я слышу короткий смешок Ксаны и едкое замечание Елицы - «Влюбленная парочка». Тяжело вздыхает Дарко, скрывая улыбку, и подшучивают Небойша с Драгоградом. Уместно ли целоваться у памятника? У этого – да, более чем. Они видят то, что не смогли дождаться при жизни. И мы уходим по улице нашего покалеченного города, столице страны, которая встала миру поперек горла. Ее убили вместе с сотнями ее жителей и даже не извинились за содеянное, но им сейчас судья лишь бог. А нам предстоит нелегкая работа – сделать так, чтобы о той войне никогда не забыл ни один серб ни в Белграде, ни в Митровице, ни в Бане-Луке. Ведь только единство спасет сербов. И Сербию.