Это моя жизнь, Джуд

*** - В пору, когда актерская карьера казалась мне самой отвратительной перспективой из всех возможных (мне было лет девятнадцать), один кинокритик поделился со мной занятным предположением. Он сказал, что человек, повидавший дно жизни – это в будущем превосходный актер. Дном он называл все то, что соединяет между собой смердящие наркопритоны нашего времени и гниль «рыбных» проулков девятнадцатого века, заполненных отбросами нищеты и продажными девками. Туда же он относил трудное детство, наркозависимость с восмилетнего возраста и дядю по чьей-нибудь линии, любящего полапать тебя ниже талии, а то и засадить как-нибудь, пока родители на работе. Этот же кинокритик считал, что я побывал на этом дне, и именно из меня может получиться отличный актер, способный заткнуть рот Голливуду. Ему нравились мои глаза... по его словам, в них можно было увидеть подноготную души. Тоска, боль, как у брошенной собаки. Немного не вяжется с образом веселого отморозка, которым я был. Но на то он и образ. - Что было потом? - Потом... а ты как думаешь? - Этот критик помог тебе пробиться? Чего смеешься-то? - Да так... мы были любовниками. Не то чтобы мне этого хотелось. Но мне регулярно нужна была доза, а он хотел меня, и у него было до хрена денег - вот мы и пришли к взаимовыгодной сделке. Я мог просто накачаться кокаина и смотреть в потолок всю ночь. Под конец иногда просто отключался. В последнее утро он дал мне денег — хватило бы на стартовый капитал для небольшого бизнеса. Я купил себе новые туфли, чтобы пойти на прослушивание, а остальные деньги смыл в унитаз. Ни разу, кстати, не пожалел... ты жаловался, что я ничего не рассказываю, но имей в виду, что если начну, то это будут примерно такие истории. Ничего радужного. Джуд, кажется, не дышит. Слушает мои откровения и пристально смотрит на мой профиль. Я никогда не заговаривал о своем прошлом, не упоминал ни словом, даже когда напивался до невменяемости – а сейчас, к слову, совершенно трезв. Не знаю, как сумел изменить правилу и приподнять занавес. Почему это оказалось так чертовски легко сделать. Может, мне просто не за что держаться, незачем скрывать. Чужому человеку, если знаешь, что он будет молчать – а Джуд будет – бывает легко открыть душу. Да это даже и не душа. Это давний перелом. Кость срослась, не болит, но искажение останется на всю жизнь. После его возвращения мы решили, что будет полезно разбавить наши постельные отношения чем-то еще. Разговорами, например. Будет неплохо узнать друг друга получше. Мы сидим с ним на полу в моем номере, возле кровати. Он придвигается ближе и обхватывает меня за плечи, утыкаясь лбом в висок, словно преданный пес. Я осторожно глажу его по руке, которой он обнимает меня. Все-таки я непозволительно доверяю ему, потому что в его руках хочется просто закрыть глаза и уснуть, причем, уверен, я совсем не видел бы снов. Время в расставании расставило точки над «и». Я понял, что без него никак – перманентная ломка, а с ним я чувствую себя живым в самом полном смысле слова, я могу просто молча сидеть на полу с закрытыми глазами и наслаждаться каждой уходящей в прошлое минутой, и ни о чем не думать. Мне никогда не удавалось выжечь из себя свои вспоминания. Старые шрамы, незаживающие травмы, мешающие нормально жить. Обо мне говорят, что я излучаю невероятную харизму и энергию. Потому что только так я могу подавить то, что жрет меня изнутри. Но когда рядом со мной этот красивый парень, милый, приятный, немногословный и во всех смыслах невероятный, меня словно ненадолго выключают. Режим «сна», идеальный для нервов. - Ты как будто сценарий рассказал. Это, черт... если бы я тогда был рядом. Я усмехаюсь, закуривая. - Ну, это моя жизнь, Джуд. Самое интересное я на потом припас. Пока не выслушаешь, никуда не денешься, сам напросился. Он прижимается ко мне еще крепче, и дальше сопротивляться бесполезно: я закрываю глаза и наклоняю голову, утыкаясь лбом ему в шею. Все это так глупо, раньше мы подобной сопливо-романтичной херней не страдали. Но я рад, что начали. Это потрясающе хорошо. Я думаю, что, в сущности, ничто не имеет настолько большого значения, чтобы молчать об этом всю жизнь и держать где-то внутри себя. Имеет значение одно: чтобы у тебя был тот, кому ты однажды впервые сможешь доверить свои страхи и боль, чтобы понять, наконец, истинную цену им. Дешевка, ничего больше не значащая, как страх темноты, совсем пропадающий при первом рассветном луче. Утром тучи расступаются. Солнце холодное, белое, без оттенков, такое строгое и равнодушное – исконно лондонское, атрибут мерзкой погоды. Джуд идет со мной рядом, он впервые не уехал под утро в субботу. На нем замысловато повязанный фиолетовый шарф — это сейчас модно, независимо от того, двадцатилетняя ли ты девчонка или сорокалетний мужик. Я сказал ему, что теперь нас точно начнут принимать за педиков, но он отрезал, что пошлет всех в задницу, потому что он не педик, а просто влюблен в меня. Что ж, если так рассуждать, я тоже не педик. По отдельности мы прилежно гетеросексуальны. Еще ничего не решено, но он идет рядом, рассказывает что-то неторопливо и спокойно, и я знаю, что ждать больше не потребуется, завтра он тоже придет. Солнечное тепло мне больше не нужно.