Жара на Тисовой улице

      Весь день Сириус провёл с Гарри, развлекая его изо всех сил и пытаясь впитать побольше тёплого смеха. Лето заканчивалось, а после него была только неизвестность: холодная, крикливая и туманная, с резким мусорным запахом, как утро на площади Гриммо. Римус исчез пару недель назад и уже не отвечал на письма, Орден Феникса рассыпался на задания, а Дамблдор затеял очередную игру. Гарри же соскучился по Рону с Гермионой и уже не мог дождаться встречи с ними в «Норе».       К Уизли в гости напрашиваться было неудобно. Во-первых, там и без него лишних комнат не было, во-вторых — если Артур был искренне рад такому гостю, то Молли… У неё и без того хватало проблем.       Петунья же целый день не отходила от Вернона, обмениваясь с ним, видимо, какой-то своей энергией. Дурсль цедил густой чуть пыльный бренди и старательно хохотал над юмористической передачей, проглатывая положенную вечернюю норму шуток без разбору, как лечебное зелье. Петунья молчала, поджав губы, пила горячий чай и только во время рекламы оживала и морщилась, внимательно впитывая яркие картинки и бодрые голоса. Рядом с Верноном она выглядела спокойной, как статуя, и такой же бесполезной.       Похоже, их отъезду не радовался только Дадлик. Услышав о письме, он нахмурился, задумчиво помычал и с искренней обидой заявил, что будет скучать. Выглядело это неуклюже, но умилительно. Гарри от подобной новости только рассмеялся, хлопнув его по плечу. Сириус осторожно спросил, не хочет ли он видеться. Хотя бы иногда. Хотя бы с Нюхалзом. Дадли радостно закивал большой и пустой головой. Мысль о прогулках в парке была радостной. За изменившимся Дадликом стоило присматривать, пока он не найдёт новых друзей, тем более что быть его новым другом было здорово. Даже наивная гордость младшего Дурсля не отталкивала Сириуса. Глупость — не подлость.       Когда Гарри затих, соскользнув в сон посреди очередной мародёрской истории, Сириус растерянно стянул с него очки, неуклюже поправил одеяло и вернулся в спальню Мардж. Ему хотелось даже малодушно сбежать с Тисовой улицы хотя бы до утра, но ключи от мотоцикла куда-то подевались. Искать их по всему дому не хотелось, чтобы не злить Дурслей. И находиться рядом с Петуньей сейчас было неправильным.       Сбежать из тюрьмы можно, даже если у неё нерушимые стены и серьёзная стража, а стоит она посреди ледяного моря. Единственное, что нужно — желание, способное раздвинуть камни, расшатать прутья решёток и отвести глаза безликим демонам. Сириус сделал всё, что мог и не должен был, чтобы разжечь в Петунье что-то подобное, но сбежать за неё не мог. Оставалось ждать.       Плана не было никакого. Стоило выложить всё начистоту: объяснить, какая безнадёжная в мире ситуация с Поттерами и Эвансами и потребовать у Петуньи того, чего больше нигде не достать, а взамен предложить себя. Жаль, обмен был неравноценным. Было бы проще, будь Сириус похож, например, на Джеймса. Тот был прекрасным золотисто-алым храбрым балбесом, и улыбался сладко и липко, как ириску в зубы совал — не отвертишься. Или на Гарри — его робкая, но упрямая доброта и отверженность располагала к себе всех подряд. От молодости и красоты у Сириуса остались кудрявые чёрные волосы и широкие плечи — на этом не вывернешься, а всё остальное, — чуткость, свирепость и преданность, — куда больше подходило войне, чем Петунье.       Вернон лёг спать какое-то время назад. Петунья точно не спала: на кухне изредка фыркал рассерженный кран, тихо звенели какие-то склянки и слышались шаги.       Сириус валялся на кровати под открытым окном, лениво гоняя по комнате наколдованных птичек. Чтобы выглядеть безобидным и домашним, он переоделся в старую тюремную форму, которую натягивал иногда вместо пижамы. Как ни странно, полуистлевшая полосатая одежда, почти не греющая, отчаянно рваная, тонкая и грубая, неизменно успокаивала и придавала сил. В ней он словно обретал часть себя, ту самую, что оставил в Азкабане.       Старая лестница тихо скрипнула, провожая кого-то наверх. Он разозлился и перестрелял птичек, взрывая их маленькими бледно-голубыми снопами искр. А что он думал — что она придёт поговорить? У Петуньи было куда больше поводов бежать и прятаться от него, чем приходить. Не поддающийся обсуждению приказ Дамблдора мог заставить Дурслей вытерпеть одно лето рядом с ним. А лето кончалось.       Когда через несколько минут дверь в спальню тихо скрипнула, Сириус был застан врасплох. Он собрался уходить и уже успел натянуть чуть пыльную дорожную футболку, хотя всё ещё был в тюремных брюках. Аккуратно прикрыв дверь изнутри, Петунья обессиленно зажмурилась, маленькими шагами подходя ближе. Сириус молча притянул её к себе — твёрдо и чуть лениво. Уверенность давалась тяжело, но сейчас по-другому было нельзя. Они оба были босыми, и она наступила на его ногу холодными голыми пальцами, чуть смутившись. В живот упёрся жёсткий, строгий узел пояса от халата. Он обхватывал талию туго и был завязан тройным узлом.       — Кондиционер работает! Сколько раз говорила — окно не открывать! — Петунья сердито фыркнула, скользя сжатыми кулаками по его груди. Руки были холодными, а голос чуть дрожал, хотя уже не хрустел.       — Злишься? — он тихо рассмеялся, прижимая её к себе и отворачиваясь от окна.       Петунья фыркнула, глядя ему в глаза, и стукнула кулаком по плечу.       Внутри разлилось горячее, нахальное блаженство. Если бы Эванс перестала злиться, всё было бы кончено. Сириус знал, что именно это давало надежду. Не зыбкая щенячья нежность, навязчивая страстность или лёгкое, на выдохе, почитание, а злость. Джеймс в своё время из кожи вон лез, чтобы Лили осадила его, и не боялся ради этого наброситься даже на Снегга с его недружелюбными авторскими заклинаниями. Одной Лили, кажется, было не всё равно, что вытворял Поттер, и в этом она была куда лучше Мародёров. Странно, что он раньше этого не понял.       На Сириуса никто не злился, кроме дражайшей матушки, МакГонагалл и сварливых читательниц «Ведьминого досуга», присылающих анонимные громовещатели после оправдания (Кикимер старался принести их горячими прямо в постель вместо завтрака). Когда-то давно девушки им интересовались, любовались и даже пытались насытиться, но привести в чувство позволяли себе только Джеймс и Лили, и уже после — Гарри. А теперь появилась резкая и строгая Петунья. Приятный сюрприз.       И она пришла к нему.       Петунью знобило, она была напряжённой, даже испуганной, но не вырывалась — только злилась. И не на то, что было утром, и даже не на их внезапный отъезд, а на очередную бессмысленную ерунду. Это было чертовски хорошо. Если бы Сириус был добрым, он пожалел бы её сейчас — перемены дались ей явно нелегко. Но жалости не было, только шальная радость. И пусть Петунью долго грызли сомнения, а жизнь перевернулась кувырком, ей всё же удалось сбежать. За годы с Дурслем она сточилась достаточно, чтобы скользнуть между прутьями своей клетки прямо ему в руки, и даже тёплого, скользкого масла лжи потребовалось совсем чуть-чуть.       А вот в кондиционере было что-то нехорошее, доброе и глупое, так похожее на Лили. И, если искусственный камин кое-как грел, а пресная еда не радовала, но насыщала, напускной кладбищенский холод посреди лета был жутковатым. Петунья топила себя в нём, пытаясь стать хорошей, как Лили подставляла себя, пытаясь защитить Снегга. Может, Вернон действительно нуждался в комфортной Петунье, а Снегг — в доброй Лили, но смерть Поттеров хорошо показала, чего такая доброта может стоить.       — Петунья, на улице жара. Зачем кондиционер-то? Тебе согреться надо, — Сириус весело фыркнул и, сладко зажмурившись, наощупь нашёл её губы.       Петунья была холодной, а её рот — удивительно горячим от чая и немного терпким. Она больно прикусила ему губу, но через минуту расслабилась, скользя руками по груди и животу. Удивительно ласковая и податливая для чужой. Сириус давно забыл, что нужно делать, но рядом с ней всё получалось почти естественно и правильно. Целовать её было легко и сладко. Петунья нырнула пальцами ему в волосы, царапая затылок и пропуская пряди между пальцами, а после уютно сложила руки на его плечах.       — Так теплее?       Останавливаться было сложно. Долгожданная и неожиданная близость злорадно спрятала куда-то всю трезвость. Петунья скользнула по нему шершавым взглядом и робко улыбнулась, не отстраняясь. Она уже не дрожала, но всё ещё зябко жалась к нему. Сириус покосился на твёрдый узел, утыкающийся в живот.       — Не против?       Петунья сухо фыркнула, опуская руки.       Пальцы слушались плохо, а узел был завязан неожиданно крепко. Сириус разозлился, распутывая жёсткую от крахмала ткань, и справился лишь спустя пару минут. Халат легко соскользнул с костлявых узких плеч, открывая блестящую бледно-сиреневую ткань. Петунья опасливо поёжилась. Вместо привычной длинной ночной рубашки на ней красовалась совсем другая, короче и намного ярче. Она топорщилась, как чужая, и казалось, что Петунья очутилась внутри неё случайно, но всё же…       Серо-белая тюремная одежда и чёрт знает где найденная кокетливая ночнушка были родными сёстрами.       Один влажный, жёсткий вихрь спустя футболка Сириуса свернулась на полу у входной двери сторожевым псом, а фальшивый сиреневый шёлк и потрёпанные полосатые брюки — у кровати, уютным ковриком. Кровать была маловата двум взрослым людям, поэтому Сириус навис сверху. Петунья была куда спокойней, мягче и живей, чем в первый раз. Не было ни соседей, ни ножей, ни драк — только они вдвоём и непобедимая жара. Она скользила под пальцами, завлекая и встряхивая.       Сириус не мог совладать с твёрдой, животной резкостью, рвущейся изнутри после долгого одиночества. Рядом с Петуньей она смешивалась со смешливой детской нежностью, и выходило что-то непонятное. Грубоватые движения перебивались глубокими, влажными поцелуями, и всё выходило неловко. Петунья попыталась повиснуть на нём плетью, но Сириус рассеянно стряхнул её руки со спины. После этого внутри Эванс проснулась размороженная бессовестно скользкая селёдка, и она начала выскальзывать из поцелуев, из рук и, кажется, из всего происходящего в целом. Поймать её не удавалось. Непривычное и желанное удовольствие скрутило Сириуса куда быстрее, чем хотелось бы, и он смущённо поморщился, когда тело в очередной раз коварно взбунтовалось.       — Прости… — он неуклюже прижался спиной к стене, чуть не свернув рукой лампу и проводя руками по лицу.       Петунья промолчала, потягиваясь и вставая с кровати.       — Эй, ты куда? — Сириус обиженно потянул её за плечо, и Петунья упала назад, придавливая его прекрасной живой тяжестью. — Теперь не уйдёшь. Поцелуй лучше, Эванс! Я устал… Знаешь, как паршиво — один вечно...       Петунья смерила его внимательным взглядом, прикрыла глаза, прислушиваясь, и прильнула всем телом неожиданно горячо, рассыпая поцелуи по шее, плечам и груди. Теперь она точно согрелась, но скользкой быть не перестала. Тёплое масло лжи всё ещё блестело на её бледной коже и проскальзывало в бегающих глазах, едва различимых в темноте. Стоило во всём разобраться, но сначала нужно было уладить дела поважнее.       — Всё в порядке? — прозрачно прошептала Петунья, не выпуская его из рук.       — Делай что хочешь, не ошибёшься… — поморщившись, прошептал он.       Руки Петуньи могли возродить из пепла даже не феникса, а заодно и поднять целую армию инферналов. Она чувствовала себя куда свободней и уверенней. Петунья всё же не чахла десятки лет в одиночестве. В её ловкости было что-то стыдное, но пряно-сладкое и нужное. Сириус растерянно подумал, что льнуть к нему пока не за что, и снова утянул Петунью под себя, забываясь в поцелуях. В них было что-то интимное, почти сакральное. Со многими вещами можно было кое-как справиться и в одиночку, а целоваться нужно было обязательно с кем-то, и не с кем попало.       Петунья снова сомкнула руки на его шее. Сириус раздражённо отряхнулся и замер. Они впервые остались наедине, предоставленные друг другу, и страшно было всё испортить, но и терпеть сил не было. Как говорят о таких вещах?       — Эванс, я не Вернон. Не висни так, — грубовато проворчал он.       — Но я так хочу! — рассерженно прошипела Петунья, притягивая его ближе, заставляя навалиться на себя всем весом. Только что возникшее единение хрустнуло и разломилось на половинки. Сириус растерянно откатился набок, пытаясь уместиться на небольшом пятачке между Петуньей и стеной, и легонько потряс головой.       Это Дурсль пиво не допивал, а ложь дослушивал до конца. Сириус так не мог. Что-то упрямо не сходилось. Петунья пришла не просто так. И сейчас ни поцелуев, ни Сириуса ей было недостаточно. Злость только разгоралась в ней сильнее, заставляя провоцировать, подставляться и требовать. Но чего?       — Мало ли что кому хочется, — голос звучал глухо и по-звериному. Пришлось сделать усилие, чтобы выровнять его. — А я уезжать никуда не хочу! Хочу быть нормальным, и чтобы ты моей была, а не Вернона. Можешь мешком виснуть — я удержу, и целыми днями колотить — не обижусь. Что хочешь, проси, кроме гадостей для Гарри. Только не ври, ладно?       Петунья мигом успокоилась и посмотрела на него испуганно и отрешённо, будто впервые заметила. Казалось, сейчас ей было всё равно, кто лежит рядом и гладит её пальцами по влажному от пота животу: он, Вернон, Волан-де-Морт или Клювокрыл. Она была где-то глубоко в себе, там, докуда даже жара не могла добраться. Масло из глаз стёрлось, и они снова стали колючими, ясными и живыми.       — Возьми меня в ваш Орден.       — Что? — Сириус растерянно улыбнулся и поднял на неё глаза. Смысл слов дошёл до него не сразу. Он ожидал совсем других, и не услышал ни одного из них.       — Прими меня в Орден Феникса, — тихо и быстро повторила Петунья, воткнувшись в его глаза упрямым и испытующим взглядом. — Пожалуйста, Сириус.