Этой ночью кошмаров не было, ни одного. Я не помню, когда последний раз так высыпался.
Мне снилось будущее, которого у меня больше нет. Семья – жена и двое детей, наш дом в Деревне победителей, захаживающий в гости старый ментор и долгие разговоры вечером у камина.
Открыв глаза, я долго лежал, глядя в пустоту, и даже не пытался остановить слезы, которые беззвучно стекали по щекам. Сон так и останется сном, ему не суждено было бы сбыться, даже если сегодня был бы не день моей казни. Все исчезло намного раньше, растаяло, как дым в то далекое утро, когда, проснувшись, я понял, что ненавижу Китнисс.
Хеймитч проделал колоссальную работу за последнюю неделю: он сумел доказать мне, что многие из моих воспоминаний ложь – полная или частичная. Я так стремился отомстить Сойке, а вся ее вина, оказывается, сводится к тому, что она просто не любила меня, ей меня навязали.
В одном я был прав: Китнисс всегда стремится выжить! На арене – убивая соперников, после отмены Бойни – продолжая играть во влюбленных, во время войны – круша все на своем пути с единственной целью – спастись.
Наверное, это даже не плохо – с недавних пор она борется еще и за жизнь своего ребенка. «Нашего ребенка», – поправляю я себя. Когда Сойка попала ко мне в плен, ей не оставалось ничего, кроме как настаивать на своей любви. Хорошая актриса – этого у нее не отнять: так искренне отдаваться, делая вид, что разделяет мою страсть.
Мне жаль ее – непомерная ноша для хрупкой девушки. Я был неправ, когда мечтал расправиться с ней: Китнисс – жертва обстоятельств.
Я любил ее когда-то, потом ненавидел, а сейчас...
Сожаление. Вина. Муки совести.
Это самые подходящие слова, чтобы описать то, что я чувствую.
Я держал ее – беременную! – в темнице.
Выжег на ней клеймо, пометил, как вещь.
Позволил Корпиусу причинить ей боль, проткнув живот иглой.
Заставил выйти за меня замуж.
Изнасиловал.
Список бесконечен, а ее вина лишь в том, что когда-то я влюбился в девчонку с косичками и пронес это чувство через всю жизнь.
Приближающиеся шаги я различаю издалека. Как и голос Рисы, которая что-то говорит Хеймитчу. Они единственные, кто пришел попрощаться со мной.
Мне даже не грустно – я противен сам себе, и смерть кажется вполне справедливой карой за все, что я натворил.
Можно ли вообще не бояться смерти? Я был готов умереть на Арене... Готов, но все-таки не хотел этого. Тоже самое было, когда объявили Бойню: необходимость расстаться с жизнью и желание этого – разные вещи. И после – в плену у Сноу, во время войны – я выживал, как мог. Как Китнисс. Вздыхаю, еще одно обвинение в моей голове против нее снято – инстинкт выживания сильнее других.
Однако сейчас я не чувствую даже мизерного желания спастись, мне все равно. Слишком давно я бегаю от костлявой, пора нам встретиться лицом к лицу.
Я заслужил.
Взираю на все с отрешенным спокойствием: Кларисса плачет, обнимая меня, Хеймитч пытается выглядеть спокойным, даже слегка язвит. Когда приходит мужчина с белым костюмом в руках, я понимаю, что время казни почти пришло.
Хеймитч оттаскивает от меня Клариссу, и я мимоходом замечаю, как он прижимает ее к груди – слишком крепко для малознакомых людей.
Мне помогают переодеться. Я выгляжу так же, как в своем первом видеоролике в качестве преемника Сноу: белый строгий костюм и лишь одно исключение – из нагрудного кармана с левой стороны торчит алый платок. Отметка на сердце. Цель для Сойки-пересмешницы.
Появившиеся солдаты в серой форме сообщают мне, что пора идти. Я спокоен, даже сердце не меняет ритма. Так будет лучше для всех, смерть в моем случае это разумная плата.
Риса плачет в голос, но Хеймитч ее больше не успокаивает. Он подходит ко мне и неожиданно обнимает, как старого приятеля, как в былые времена.
– Верь в своих друзей, – тихо говорит ментор. – Игры бывают разными, помнишь?
Я смотрю на него несколько долгих мгновений и наконец киваю – просто чтобы успокоить Хеймитча. Я не говорю вслух, что у меня нет друзей. У меня вообще никого нет – ни друзей, ни семьи. Даже единственная девушка, которую я любил, сегодня примет на себя роль моего палача.
«Игры действительно бывают разные, – думаю я, – и свою я уже проиграл».
Пока меня ведут наверх, вероятно на площадь перед Дворцом, я внимательно осматриваюсь по сторонам, словно изменившиеся интерьеры волнуют меня больше, чем собственная судьба. Помещения сильно пострадали при захвате: много где отвалилась штукатурка, видны следы пуль. Картины, ковры, вазы и бесконечные белые розы в них – все, что стало для меня привычным, пока я жил здесь, исчезло.
Люди – повстанцы – выстроились кое-где вдоль стен, чтобы самолично посмотреть на последний путь Пита Мелларка – предателя и злодея, каким они меня считают.
Наконец я оказываюсь перед высокими дверьми, ведущими прямо на площадь – я был прав, где еще как не там устраивать всеобщую показательную казнь бывшего Президента и его преемника?
С улицы слышен шум голосов – толпа мятежников ожидает развлечения.
– Добрый день, Пит, – произносит мужской голос справа, и я поворачиваюсь, чтобы увидеть человека.
Плутарх Хейвенсби.
– Отлично выглядишь, – говорит он, – тебе идет белый цвет.
– Спасибо, – безразлично отвечаю я.
– Позволь мне изложить тебе план? – воодушевленно спрашивает он.
Не имею ни малейшего понятия, о чем он говорит, так что просто киваю, ради того, чтобы он отстал.
– Ну, так вот, – начинает Хейвенсби, – как только ты выйдешь, сразу попадешь в объектив видеокамер. Постарайся держать голову прямо? Не хочется портить кадры твоей однообразной светлой макушкой.
Он замолкает, и я не сразу соображаю что он, оказывается, ждет, когда я соглашусь. Рассеянно киваю, глядя прямо перед собой.
Я спокоен? Уже не настолько. Крик толпы проникает в меня, ясно давая понять, что все эти люди жаждут моей смерти.
– В центре площади две платформы. Твоя левая. На правой разместится Сноу, – продолжает Плутарх. – Для Сойки-пересмешницы мы построили отдельный подиум, но не переживай, он не далеко от платформ – она не промахнется.
Снова поворачиваю голову в сторону этого странного мужчины. Что он несет? Какие платформы? Мысли разбегаются в голове. Почему Койн разрешила беременной девушке совершить убийство? Двойное убийство? Это бессердечно, аморально, да как ни назови, но
не правильно!
Я не слушаю Плутарха: он что-то говорит, но слова пролетают мимо меня. Даже если Китнисс меня ненавидит, так уж случилось, что в ее чреве растет мой ребенок… Как она сможет жить дальше, зная, что моя смерть на ее руках?
Мне хочется защитить Китнисс, но я совершенно не представляю как. Броситься на кого-то из охраны, спровоцировать, чтобы меня пристрелил кто-то из них?
Пока я размышляю, кто-то постукивает по моему плечу, и я понимаю – пора.
Двери распахиваются, и мои глаза слезятся от яркого света. Я несколько недель не видел солнца – сильная резь провоцирует появление слез. Жмурясь, пытаюсь оглядеться. Площадь переполнена – людская масса простирается на весь горизонт взгляда. В центре, как и говорил Хейвенсби, две платформы, перед ними небольшой подиум.
Справа от этих конструкций расположился широкий помост, на котором стоят многие из тех, кто должен был участвовать в Квартальной бойне: Финник, Джоанна, Бити, Рубака, Чума и Энорабия. Слева построена огромная сцена, на которой рядами на лавках сидят лидеры повстанцев. Одно место – в центре – пустует, вероятно, Койн появится к самому началу… «праздника».
Крики толпы оглушают меня, и я иду на свою позицию, сопровождаемый двумя солдатами. Моя голова не клонится к земле – я смотрю прямо перед собой. Не потому, что так просил Плутарх, а скорее оттого, что от напряжения свело шею, и я просто-напросто никак не могу расслабить ее. Когда я оказываюсь на своей трибуне, меня ставят к столбу, руки связывают позади.
Шум сводит с ума. Начинается сильная головная боль.
Под новые неистовые крики толпы из тех же дверей, откуда привели меня, демонстративно выводят Сноу. Публика сходит с ума. Бывшего президента привязывают к точно такому же столбу, как и мой, хотя это совершенно излишне. Ни ему, ни мне некуда бежать. Наши игры закончены.
Гремит военный марш, и перед публикой появляется Сойка-пересмешница.
Она действительно похожа на птицу-мстительницу. На Китнисс темно-синее, местами ближе к серому, платье в пол. На груди красуется знакомая брошь. На плечи девушки наброшен плащ, и от дуновения ветра он развевается, что можно принять за символические крылья. Цинна мог бы сделать все куда искусней, да только стилист не дожил до сегодняшнего дня. «Я так и не сумел разгадать тайну его исчезновения», – с сожалением добавляю про себя.
Мой взгляд задерживается на теперь уже очевидном и будто специально подчеркнутом платьем животе Китнисс. Нашему малышу семь месяцев.
Сглатываю. Лучше не думать об этом. Все равно ничего не изменить.
На плече Сойки неизменный лук. Он смотрится нелепо в сочетании с очень женственным платьем и выделенным животом Китнисс, но, должно быть, на это и сделана ставка.
Глядя строго перед собой, не моргая, Китнисс проходит на подиум. Она стоит лицом ко мне, но даже не смотрит на меня. Я старательно всматриваюсь в нее. Бледная, изможденная. Уставшая.
Под приветственные крики, которые заглушаются новым громом марша, выходит Койн. Она выше, чем мне казалось, ее лицо не выражает ничего. Волосы уложены один к одному. Холодная, беспощадная. Властная.
Все камеры устремляются на Койн, и я вижу ее на больших экранах, установленных по периметру площади. Новый президент зачитывает список преступлений Кориолана Сноу – голос женщины ровный, торжественный, пропитанный сладким вкусом победы.
– Приговор – смертная казнь через расстрел, – заканчивает свою речь Койн.
Значит, Сноу решили убить первым?
Китнисс сохраняя все тоже бесстрастное выражение лица, тянет руку назад и достает стрелу. Устанавливает ее в лук, целится. Экраны любезно показывают Сноу. Бывший президент не теряет собственного достоинства. Его величественность остается при нем до последнего. В его глазах нет ничего – ни страха, ни раскаянья, ни гнева. Сноу спокойно смотрит вперед – на Китнисс, и даже не думает умолять о пощаде.
Секунда.
Я словно в замедленной съемке наблюдаю, как пальцы Китнисс отпускают тетиву.
Стрела летит вперед.
Я не слышу звука разрывающейся плоти Сноу.
Толпа молчит.
Экраны показывают, как вокруг его сердца расползается кровавое пятно.
Сойка-пересмешница не промахнулась.
Один из величайших правителей расстался с жизнью.
Ничего уже не вернуть.
Неожиданно начинает играть гимн Панема. Запоздало понимаю, что это традиция – хороший или плохой был президент, но на его похоронах всегда играет главная мелодия страны.
Внезапно ловлю на себе взгляд Китнисс, и звуки музыки затихают для меня. В ее глазах целая палитра чувств: сожаление, обида, решимость, жалость, печаль. Мне не нужны все эти оттенки, я хотел бы увидеть всего один: любовь. Ну, или два: еще прощение, но ни того, ни другого нет.
Минуты, когда мы смотрим друг другу в глаза утекают, как песок.
Наступает тишина, тело Сноу, оказывается, уже успели убрать, и я вновь слышу голос Койн. На этот раз она перечисляет мои действия, направленные против благополучия страны и ее жителей. Итог тот же, что и для Сноу:
– Приговор Пита Мелларка – смертная казнь.
Сойка-пересмешница выходит из ступора и начинает двигаться.
Стрела в ее руке.
Намеренно отведенный взгляд.
Натянутая тетива.
Глубокий вдох.
И резкий поворот налево.
За секунду по толпе пробегает шепоток, перерастающий в глухой гул.
Китнисс целится в Койн.
Я нервно сглатываю, лихорадочно соображая, что происходит. Сойка собирается убить и второго Президента? Для чего? Китнисс спасает меня?
Оглушительно громко звучит для меня ее голос, когда Китнисс начинает говорить:
– Я – Китнисс Мелларк, перед лицом каждого из присутствующих требую от тебя, Альма Койн, немедленной отмены смертного приговора для моего мужа. Мы заключили договор, и по условиям «Соглашения Сойки-пересмешницы» Пит Мелларк не может быть признан предателем, его жизнь не должна подвергаться опасности!
Я замечаю, как приходят в движение серые мундиры, и тут же перед глазами встает будущее, на которое себя обрекает Китнисс. Допросы, пытки, и такая же, как сейчас, публичная казнь. Я не могу этого допустить! Не могу позволить жене и матери моего ребенка умереть!
– Китнисс, не делай этого! – отчаянно выкрикиваю я, но девушка даже не дергается от моих слов.
Ее тело напряжено, стрела смотрит точно в цель – в сердце Койн.
– Вы совершаете опрометчивый шаг, солдат Эвердин! – произносит Койн. Ее голос звенит от ярости.
– Моя фамилия Мелларк! – чеканит Китнисс.
Воздух на площади пропитан напряжением, зрители застыли, раскрыв рты, и ожидают развязки невероятной выходки Сойки.
– Пожалуйста, Китнисс! – прошу я, но меня снова игнорируют.
– Советую еще раз подумать над своим поступком, – угрожает Койн. – Иначе придется арестовать вас!
– Я тоже настаиваю на выполнении «Соглашения Сойки», – громко говорит Одейр, делая шаг вперед.
Лицо Койн искажается от удивления и злости.
– Поддерживаю, – произносит Джоанна, выходя к Финнику.
– И я...
– Я тоже...
Все до единого Победители заявляют о своей солидарности с моей женой.
Это невероятно!
В толпе раздаются одиночные крики, которые постепенно переходят в общий рев. Мятежники поддерживают тех, кто сражался на Играх. Повстанцы поднимаются против своего лидера.
Люди снова встают под знамена Сойки-пересмешницы.
– Тихо! – приказывает Койн.
От спокойствия, которое она излучала в самом начале, не осталось и следа. Альма Койн пышет гневом и ненавистью, направленными целиком на не подчинившуюся Китнисс. Господи, что же ты наделала, Сойка?
Поразмыслив, Койн произносит стальным от напряжения голосом:
– Полагаю, дело Пита Мелларка может быть пересмотрено. Повторный суд назначаю на завтра, в два часа. На сегодня это все, можете расходиться, – говорит она. – А этого… – Койн кивает в мою сторону, – вернуть в камеру до дальнейших распоряжений.
Я не успеваю перемолвиться с Китнисс даже словом: когда меня буквально тащат прочь, я выкрикиваю ее имя, но Сойка делает вид, что не замечает этого. К ней подходят Победители, а она, понуро опустив голову, слушает то, что они говорят.
***
Сутки в темнице пролетают незаметно.
Ко мне никого не пускают.
Все мои мысли о Китнисс и малыше. Ну, зачем, зачем Сойка сделала это? Она не любит меня, я в этом уверен, так зачем она, глупая, рискует своей собственной жизнью и жизнью нашего ребенка ради того, чтобы спасти меня? После всего, что я с ней сделал, девушка должна мечтать о моей смерти.
Ответ, наверное, прост.
Сострадание. Китнисс всегда пыталась помогать тем, кто оказывается в критической ситуации. Такая уж у нее натура. И тут ни при чем нежные чувства и прочее.
Я не позволяю себе надеяться на спасение. Койн не так проста – она придумает способ отомстить за свое унижение. И я молюсь, чтобы мстила она только мне. Я не прощу себе, если Китнисс снова пострадает из-за меня.
***
Наконец, у решетки моей клетки оказывается Хеймитч. У меня во рту пересохло от волнения, а лицо бывшего ментора похоже на маску – не поймешь, что под ним за чувства.
– Суд закончен, – говорит он. – Казнь тебе больше не грозит.
Выдыхаю.
Это возможно?
У Китнисс получилось?
– Ты не особенно рад… – произношу я осторожно. – Что-то с Китнисс?
Хеймитч проходит к моей койке, садится рядом. Проведя рукой по светлым волосам, он сообщает:
– Китнисс признали сумасшедшей. Точнее – «временное расстройство психики», связанное с повышенной выработкой гормонов из-за беременности, стресс от пребывания в плену, насильственный брак и прочая белиберда.
Голос ментора тихий, пустой. Для него Сойка почти как дочь, он переживает за нее.
– Койн распорядилась выслать Китнисс в Двенадцатый. Навсегда. Без права покидать пределы Дистрикта.
Снова выдыхаю.
Неужели обошлось? Что может быть страшного в жизни в родном Дистрикте по сравнению с теми ужасами, которые я себе уже напредставлял?
– Почему ты расстроен? – спрашиваю я.
– Из-за тебя, парень, – сразу же отвечает Хеймитч.
Нервное напряжение возвращается.
Что придумала Койн? Если она не может убить меня, то что?
– Ты, Пит, по-прежнему считаешься изменником. Твою жизнь спасло только «Соглашение Сойки» и поддержка Победителей, – произносит ментор.
– Я им благодарен! – искренне говорю я.
– Койн решила, что теперь ты будешь жить во Втором – помогать в восстановлении Дистрикта, работать в шахте, – продолжает Хеймитч.
Я не понимаю его ужаса: ну поработаю в шахте, что с того?
– Ты будешь продолжать считаться заключенным, Пит, – не замолкает ментор. – И ты не сможешь покинуть Второй. Никогда. Это ссылка, парень. Пожизненная ссылка.
***
Надежда погасла так же быстро, как и зажглась.
Смерть или пожизненная ссылка, такая ли уж большая разница?
Я никогда не смогу подержать на руках своего ребенка.
Мне не суждено даже попытаться вымолить прощение у Китнисс.
Это конец.
Такой же безвозвратный, как сама смерть.
Я стою на перроне возле вагона, который доставит меня во Второй дистрикт. На улице пасмурно, слегка покрапывает дождь. Рядом только Хеймитч, даже Клариссу я попросил не приходить.
Единственная, кого бы я хотел увидеть – Китнисс, но ее в первый же день заставили уехать в Двенадцатый. Мы даже не попрощались. Не судьба.
– Передай это ей, – говорю я, протягивая ментору конверт с документами.
Хеймитч принимает бумаги, но долго перекладывает их из руки в руку.
– Ты уверен, парень? – спрашивает он наконец.
Мне кажется, за последние недели ментор стал совсем седой, похудел. Переживает. Теперь я верю, что и я ему не безразличен, именно поэтому я решился передать документы о разводе через него.
Нет смысла удерживать Китнисс.
Уже не важно, кто кого любит или ненавидит.
Она никогда не покинет Двенадцатый.
Я до конца своих дней буду жить во Втором.
Наш брак был обречен с самого начала, а сейчас… Сейчас я даю Китнисс свободу.
Она заслужила.
– Абсолютно, Хеймитч, – говорю я. – Так будет правильно.
Он кивает. Молчит.
Протяжный гудок поезда сообщает, что пора в путь.
– А что с ребенком? – спрашивает ментор, когда я уже захожу в тамбур вагона.
– Я буду посылать деньги. Каждый месяц, так много как только смогу, – отвечаю я. – Китнисс не обязательно знать, что они от меня. К чему бередить старые раны?
Снова кивок ментора.
Глаза щипет от подступивших слез.
– И знаешь, без нужды не звони, – произношу я напоследок. – Так всем будет легче. Теперь у каждого своя жизнь.
– Постарайся вернуться! – кричит Хеймитч в уже закрытые двери вагона.
Я слышу его, но не успеваю ответить. Да, и какой смысл?
Я не смогу вернуться.
Это конец.
Отзывы? "Нравится"?
Фанф находится в разделе "Ждет критики" - принимаю тапки и помидорки))
