Солнце для феи цветов

      Новая жизнь на Мелодии встретила его распростертыми объятиями, яркой, безумной карнавальной круговертью. Пёстрые дни и рассыпающиеся искрами фейерверков ночи. Эй, Хелия, что ты делаешь после занятий? Давай с нами, у скульпторов просмотр, а потом в Концерт-Холле Амариэ Лисс поёт... Никогда не слышал? Да ты что?! Всё, идём, без разговоров...       Глубокий нежный голос певицы несёт слова песни ввысь, кружит стремительным потоком, рвётся за пределы зала... Это фантастически прекрасно. Хелия сражён, даже несмотря на свой внушительный опыт хождения по симфоническим и оперным концертам вместе с родителями. Впервые в жизни ему хочется рисовать музыку — сытой багровой тяжестью бас-гитару, синими молниями и штормовой белой пеной стремительные, кипучие риффы соло, и светящимся лунным серебром голос... Что? Вечеринка? После этого? Да они с ума сошли!        — Так ты идёшь или нет?! Давай уже!        — Иду.       На вечеринке шумно и весело, на то она и вечеринка. Слишком шумно. Пёстрые вспышки цветомузыки раздражающе бьют по глазам, да и сама музыка... ну вот как они могут самозабвенно отплясывать под это бестолковое оглушающее «бум-бум-тыц», едва выскочив с запредельного, невероятного, волшебного выступления Амариэ Лисс? Хелии остро хотелось тишины. Если уж быть откровенным, на вечеринках ему всегда хотелось тишины, привыкнуть к таким развлечениям не получалось, как он ни старался. Да и ко многому другому тоже. «И при этом ты до сих пор уверен, что с нуля построишь тут себе новую жизнь?» — у внутреннего голоса интонации дяди Саладина. «Нарисую», — ответил он себе упрямо и зло, стиснув пальцами прозрачный бокал.       Рисовал Хелия и вправду много. Мелодийская осень зачаровала его музыкальным шепотом дождей, желтизной, багрянцем и охрой. Он рисовал озябшие красные клёны на фоне сумрачной зелени сосен; воздушные пагоды, усыпанные желтыми листочками, так не похожими на местные монетки; поздние цветы, подобных которым не видел даже на Линфии.        — Привет! — низкий грудной голос заставил его очнуться.        — Привет, — машинально ответил Хелия, вскинув взгляд на незнакомку.       Ещё пару минут назад эта девушка танцевала. Танцевала потрясающе — с изумительной пластикой, соблазнительно выгибалась, словно отдаваясь ритму, играя с ним, предлагая всем полюбоваться собой, признать, что она великолепна. Великолепна, кто ж тут спорит? И теперь танцовщица стоит прямо перед Хелией близко-близко, почти касаясь, чуть насмешливо глядя ему в глаза. Она похожа на песчаную солярийскую кошку: холодные янтарные глаза, гибкое тело, мурлыкающие нотки в голосе. Короткая стрижка открывает изящную линию шеи, на чувственных губах играет немного хищная улыбка        — Меня зовут Дженна, — сказала она, не отводя загадочного взгляда от смущённого парня.       Своё имя она произносит плавно, на выдохе, словно наслаждаясь им, потом запускает руки в свои рыжеватые волосы, чуть влажные после танцев, и незаметно подаётся вперёд — ближе, ещё ближе.        — Очень приятно. Хелия, — повисла неловкая пауза и, чтобы не молчать, Хелия сказал первое, что в голову пришло: — Ты очень красиво двигаешься.        — Вообще-то я с хореографического, — рассмеялась она. — А ты?        — С художественного, — ответил он и снова замолчал, проклиная собственную неуклюжесть.        — Можно? — девушка потянула у него из рук бокал, всё так же неотрывно глядя ему в глаза, между делом лениво скользнула по его пальцам своими, тонкими, унизанными кольцами.        — Да, конечно, — Хелия вдруг занервничал.       Дженна неторопливо поднесла бокал к губам, явно дразня его, сделала глоток и едва не поперхнулась:        — Вода? Ты пьёшь на вечеринке воду?!        — Алкоголь снижает концентрацию и ослабляет контроль, — как-то вроде бы правильно, но всё же невпопад ляпнул он.        — О! Любишь всё контролировать? — Дженна очень медленно провела языком по губам, собирая остатки влаги.        — Предпочитаю, — раздосадованно буркнул он, чувствуя себя полным придурком.        — Это может быть интересным, — девушку ситуация явно забавляла. Она отставила бокал куда-то в сторону, обвила его шею руками и шепнула на ухо: — Медленный начался. Может быть, пригласишь?       С вечеринки они ушли вместе.       Сто семьдесят четыре, сто семьдесят пять, сто семьдесят шесть...       Хелия отжимался. Сто семьдесят семь, сто семьдесят восемь... Признаваться себе в этом просто категорически не хотелось, но Фонтеросса не отпускала. Привыкшее к постоянным тренировкам тело требовало нагрузок, мышцы ныли, их крутило, ломало, выворачивало, энергия требовала выхода, требовала сумасшедше, оголтело — дай! К чёрту, думал он сначала. Я — художник, и точка. Никаких тренировок. Никаких драк. Даже поднимать ничего тяжелее этюдника не стану! Но тело не унималось. Смена часовых поясов прошла для него легко, на местное время бывший специалист переключился быстро и, поставив будильник на половину восьмого утра, открывал глаза в половине шестого, чтобы бездарно тратить эти два часа на борьбу с собой: он тупо смотрел на мольберт и пытался усмирить непокорное тело. Не стой, ныли мышцы, упал — отжался и на пресс, ну?! Сначала гантели, потом кисти, потом!       В конце концов Хелия сдался: вышел на пробежку. «Это не Фонтеросса, — оправдывался он перед собой на бегу, — я всегда так жил, и в школе, и до неё, и даже дома на выходных». В конце концов, отец же бегал по утрам, и спортзал у них дома регулярно использовался. Хелии рассказали однажды, что зал этот оборудовал его дед, когда они перевезли папу с Андроса в Магикс: сказал, что художества прекрасны, спору нет, но вырасти рохлей своему сыну он, рыцарь Ордена Дракона, не позволит.       Бежать было легко и приятно. Комфортный темп, ощущение свободы, полноты жизни, тонкие запахи мелодийской осени. Даже серый моросящий дождик, мелкий как туман, казался уютным. Хелия всегда выбирал разные маршруты, изучая город, как раньше изучал окрестности Фонтероссы в вечном поиске прекрасного. Художнику нравилось так искать, неосознанно, спокойно и неторопливо, словно плыть по течению, не зная, что обретёшь за поворотом.       Хелия остановился как вкопанный. Красные столбы ворот поднимали к небу узкую продолговатую крышу с изящно загнутыми вверх краями, прочно укоренившаяся у входа кривая сосна длинными тёмно-зелёными иглами вдумчиво собирала прозрачный бисер дождевых капель. За низкой оградой взгляду открывался просторный ровный двор, заполненный только матовой пеленой туманной мороси, которая не давала разглядеть, что же там дальше. Подсказала вывеска: «Школа боевых искусств «Приют тишины». Странноватое название, откровенно говоря.        — Интересуешься? — раздался за спиной спокойный голос.       Хелия обернулся, встречаясь глазами с незнакомцем, который сумел бесшумно к нему подойти. Колоритный, карандаш с блокнотом прямо в руки просятся. На голову ниже Хелии, плотный, даже кряжистый, широкоскулый, уже начинающий лысеть мужчина ему в отцы годился. Плечи его были развёрнуты, спина безупречно прямая, хоть небесный свод опусти — поддержит. Суженные пронзительно-синие глаза пристально изучали юношу, уголки тонких губ были чуть приподняты вверх в безмятежной полуулыбке, изгиб которой поразительно повторял изгиб крыши над воротами. Его можно было принять за коренного мелодийца, если бы не загар, коричневый как сосновая кора... И Хелия понял, а поняв, почтительно поклонился. Ему ответили лёгким поклоном.        — Я мастер Фонг, — шепот дождя вторил негромкому голосу. — Это моя школа и мой дом. Входи.       Воздух тронуло очевидное и так знакомо непрозвучавшее «ты ведь этого хочешь». Хочу, сказал себе Хелия и вошёл.        — Раньше занимался? — вопрос был задан с утвердительной интонацией, словно и не требовалось ответа.       Насквозь видит, наверное, недовольно подумал Хелия.        — Немного.        — В какую группу пойдёшь?       «Пойдёшь», отметил про себя Хелия. Хотя, чего уж там, пойдёт.        — К продвинутым, наверное.       Мастер усмехнулся.        — Немного и к продвинутым? Покажешь, на что способен?        — Да.        — Сэндзи!       На зов тотчас явился парнишка лет пятнадцати, тоже широкоплечий, обманчиво медлительный в движениях, с необычайно яркими глазами, такими же синими как у мастера Фонга, но искрящимися озорством. Команда прозвучала буднично и просто:        — В бой.       Противником Сэндзи оказался что надо: хитрый, ловкий, стремительный, в меру азартный. Они так увлеклись, что едва не пропустили команду «стоп».        — Для моих продвинутых ты слишком уж продвинут, — сделал вывод мастер Фонг, внимательно разглядывая нового ученика. — Где раньше занимался?        — В Фонтероссе.        — Понятно. Ещё?        — Моим первым учителем был мастер Шим.        — Ясно. В старшую группу.        — Как скажете, — Хелия пожал плечами.        — Занятия три раза в неделю в пять часов пополудни. Твоё имя?        — Хелия. Когда начинать?        — Жду тебя завтра, Хелия.        — Оплата?       Мастер Фонг усмехнулся:        — Ученику мастера Шима сделаю скидку, а её размер определим по результатам первой недели. Кстати, она будет бесплатной.        — Спасибо.       Старшая группа насчитывала полтора десятка человек, в неё входили давние ученики мастера Фонга и трое его средних сыновей, включая Сэндзи. Двое младших занимались в детских группах, самый старший, как рассказал общительный Сэндзи, ушел в монахи ещё пять лет назад.       В «Приют тишины» Хелию тянуло словно магнитом. Здесь можно было тренироваться в своё удовольствие, никому ничего не доказывая, без этой надрывной гонки за первое место, без стремления втиснуться в заданные рамки. Ведь от него ничего не ждали, с удивительной для Хелии лёгкостью приняв в свой круг.       Здесь было тихо. После шумной какофонии звуков, составлявшей фон Академии Искусств, особенно её общежития, из которого Хелия уже мечтал сбежать, как только удастся подкопить денег на съёмную комнату, тишина была счастьем. Никаких лишних слов или криков, даже никаких лишних жестов. Мастер Фонг отдавал команды негромко, но его тихий голос порой казался даже мощнее по воздействию, чем раскатистый рык Кодаторты. Этим мастер Фонг напоминал дядю и мастера Шима, которые тоже никогда не повышали голос.       Здесь можно было хоть какое-то время не думать о том, что все его лихорадочные попытки начать новую жизнь оборачиваются провалом. Вечеринкам он предпочитал тренировки, шумному обществу однокашников — тишину школы боевых искусств. Наверное, именно этой тишиной звучали спокойствие и безмятежность. А ещё — гармония.       Гармония безупречная, идеальная, но при этом по-особенному мягкая, даже какая-то родная, тихо обнимала у самых ворот и тянула, увлекая за собой, через просторный двор к дому и дальше, в небольшой садик, что виднелся за прозрачной стеной зала. Когда землю присыпало первым снежком, Хелия набрался смелости и попросил у мастера Фонга разрешения писать его сад.       На следующую тренировку Хелия пришёл с этюдником.       Молодой художник уже продрог, но уходить не хотелось: кажется сейчас, вот-вот, ещё пара штрихов и он ухватит ускользающее от него настроение, созерцательный покой строгих камней, высоких бамбуковых стрел, задумчивой сосны и неторопливого ручья, впадающего в небольшой пруд с мягкими, плавными очертаниями берегов; поймёт, что за сны видят присыпанные снежком сакура и азалия, о чём молчат гибкий мостик и каменный фонарь...        — Красиво.       Хелия обернулся и ему показалось, что заснеженный сад вдруг озарило мягким солнечным светом. Госпожа Лючия, супруга мастера Фонга, подошла ближе и встала рядом с ним.        — Очень, — сказал Хелия, невольно улыбаясь ей, — у вас очень красиво, госпожа Лючия.       Маленькая, светловолосая, чуть полноватая и бесконечно милая женщина, сердечная, приветливая; мягкая улыбка не сходила с её лица и не улыбнуться в ответ было невозможно.        — Ты замёрз, — заметила она и тут же протянула ему шершавую глиняную кружку с ярко пахнущим питьём, от которого поднимался пар. — Выпей.       Питьё жгло язык остротой специй, пробирая теплом до кончиков пальцев.        — Я говорила о твоей картине.        — Она не дописана. И одной красоты мало. Отец всегда говорил, что художник пишет душу, а внешнюю красоту сможет передать любой ремесленник, — ответил Хелия и подумал, что вот он-то как раз и есть ремесленник.        — У тебя обязательно получится, — приободрила госпожа Лючия, моментально уловив его недовольство собой, и неожиданно предложила: — Поужинаешь с нами?        — О, — Хелия замешкался, — благодарю вас, но...       Госпожа Лючия рассмеялась звонким девичьим смехом:        — Послушай, я знаю, ты вежливый мальчик, и прежде чем дать согласие, по правилам должен отказаться трижды, но давай обойдёмся без лишних церемоний. Просто поужинай с нами, хорошо?       Это был его первый ужин в семье мастера Фонга, но далеко не последний. Хелия не понимал, почему его так охотно принимают, но не отказывался никогда — здесь было хорошо, как безотчётно хорошо бывает ясным весенним днём, когда не нужно никуда спешить и не о чем тревожиться. Безмятежная улыбка мастера Фонга, негромкий, но заразительный смех Сэндзи, непоколебимая уверенность молчаливого Кеншина, следующего за Сэндзи по старшинству, забавные старания шестилетнего Рю, стремящегося выглядеть солиднее и взрослее. Госпожа Лючия скользила от одного к другому солнечным лучом и, глядя на неё, Хелия в глубине души начинал понимать, почему Сэндзи так беззаботно жизнерадостен, Кеншин так безмятежно спокоен, да и все они счастливы, счастливы тихо и просто. Хелия вспоминал, как не хотел приезжать из школы к себе домой, и чувствовал себя предателем. Ему было и обидно, и стыдно до боли, что здесь, в чужой семье, он чувствовал себя лучше, чем в своей. Неправда, твердил он себе. Неправда! Нам было хорошо вместе! Не пойду сюда больше. Но снова приходил и оставался с тщательно скрываемой от самого себя радостью.       Картину он закончил, потом написал ещё одну, и ещё, неизменно оставаясь недовольным результатом: как написать гармонию, когда у тебя самого в душе смятение и буря?       Сессию он по привычке сдал на отлично и, разумеется, написал об этом Саладину, который сухо поздравил его в ответном письме. Позвонить друг другу они не решались: Хелия боялся, что дядя всё поймёт и начнёт звать обратно, а Саладин не хотел вмешиваться в его жизнь. Раз за разом они писали друг другу один и тот же без конца повторяющийся набор фраз: «Всё в порядке. Жив. Здоров», только Хелия иногда присылал ещё и свои рисунки. Лист бумаги был пыткой. В Фонтероссе можно было запить неловкость глотком кофе, ускользнуть от напряжения, погрузившись с головой в ход шахматной партии, а чистый лист бумаги не позволял даже мечтать о такой роскоши. Говорить хотелось о многом, но пропасть между ними казалась обоим непреодолимой, и снова и снова, проклиная себя, они запечатывали в конверт дежурное: «У меня всё нормально».       Кристалл весело щебечет по видеосвязи. Хелия позвонил ей в первую же неделю на Мелодии. Честно говоря, его давно мучили угрызения совести, но после смерти родителей Хелия не мог себя заставить набрать её номер, да и говорить было не о чем... не будет же он жаловаться маленькой девочке на то, как ему тяжело? Умничка Кристалл не расспрашивала про Фонтероссу, но зато живо интересовалась его мелодийскими буднями, засыпала вопросами, требовала фотографий, рисунков и восторженно ахала. Хелия не переставал удивляться чувству такта этой маленькой девочки, наверное, у принцесс оно передаётся по наследству. Во всяком случае, у линфийских.       Дженна тактичностью не отличалась, и порой они из-за этого ссорились, но ссоры были мелкими, да и редкими тоже, отчасти благодаря бесконечному терпению Хелии, отчасти — лёгкому характеру Дженны. Весной они вместе поехали на традиционный фестиваль танцоров, Дженна выступала там со своей группой, а Хелия всегда поддерживал её во время важных выступлений. За весной пришло лето, а это означало длинные каникулы, от которых он отвык в Фонтероссе. Он не поехал ни на Линфию, хотя и Кристалл и крон-принцесса Виола его звали, ни в Магикс. Оставшись на Мелодии, просто набрал заказов, с головой погрузившись в работу. Творческая жизнь здесь кипела, не замирая ни на миг, и художнику всегда было легко заработать при должном рвении: афиши, декорации, помощь реквизиторам во время фестивалей; многие рисовали эскизы сценических костюмов, но последнее явно было не для него. Дженна долго язвила, припоминая ему купленные три одинаковые рубашки. Две, возражал Хелия, одна из них красная! И девушка молча закатывала глаза. На заработанные за лето деньги он приобрёл себе подержанный виндрайдер — не такое последнее слово техники, на которых гоняют курсанты Фонтероссы, но вполне надёжный и добротный — дяде отправил в подарок кофе любимого сорта, просто не зная, что ещё может подарить, а Дженне купил дорогой браслет, на который она засматривалась. К слову, браслет ему обошелся куда дороже байка.       Конкурсов в Академии Искусств проводилось множество, и каждый раз преподаватели рекомендовали студентам принимать в них участие, чтобы «хотя бы просто испытать себя, посмотреть, как оценят ваши работы судьи», но этот, пожалуй, был самым серьёзным: пятый курс соревновался за крупный денежный приз и персональную выставку в центральной галерее столицы. Хелия сосредоточенно разглядывал конкурсные работы — было на что посмотреть, впрочем, как и всегда.        — Любопытствуешь, да? — хлопнул его по плечу однокурсник.       Крис, вечно бледный обладатель топорщащихся в разные стороны волос цвета бриллиантовой зелени, тщедушной фигуры, привычки улыбаться и хмурить брови одновременно, а также специфического чувства юмора и неиссякаемого запаса оптимизма, прилетел учиться живописи с Зенита. Было у ученого три сына, шутил он про себя, двое умных, а третий — художник. И неизменно добавлял, что для своей семьи он слишком большой придурок.        — Естественно, — ответил Хелия, — как думаешь, кто выиграет?       Крис фыркнул:        — И думать нечего. Свен.        — Почему ты так уверен? У него не самая сильная работа. Мне кажется, все шансы у Ирен, к тому же все преподаватели говорят, что она самая талантливая на курсе.        — О, Дракон! Хелия, ты что, ребёнок? Или с луны свалился? Да, Ирен талантливая, но выиграет Свен, потому что трахается с председателем комиссии, а его сестрица выходит замуж за внучка этого самого председателя — тут двойная перестраховка, против этого ни один талант не попрёт... ой, ладно, на фиг, — поморщился, отмахнувшись от неприятных мыслей о собственном будущем, второкурсник. — Слушай, тут тема такая... кароч, мы тут группой собираемся сгонять на выходные на побережье. Типа пленэр организовать, тусануть там, всё такое, ты с нами? Очень круто будет, туда поющие киты подплывают, погнали, заодно послушаем.        — А разве День Китов не в другое время? — удивился Хелия.        — В другое время и в другой бухте, но, сдаётся мне, киты начхать хотели на то, что пишут в календаре праздников жалкие людишки.        — Логично. Когда едем?        — В следующие выходные. Слушай, ещё раз скажешь слово «логично», и я расквашу тебе морду, — с деланной патетикой воскликнул Крис, глядя на однокурсника смеющимися глазами.        — Я бы тебе не советовал пробовать, — спокойно усмехнулся Хелия.        — Нда? Ну ладн, тогда я просто блевану на твои белые брюки, — предложил альтернативу сокурсник.        — И этого не рекомендую.        — Скучный ты, — вздохнул Крис.        — Координаты места знаешь?        — Зануда. Вечером скину.       Дженна открыла на привычный стук, посторонилась, впуская его в узкий коридор квартиры:        — Я ждала тебя раньше, — капризно упрекнула она.        — Просмотр, я предупреждал. Держи, — и пакет перекочевал из рук в руки.        — Ой, как пахнет, — мурлыкнула девушка, сменяя гнев на милость, — там что-то новенькое?       Дженна обожала пирожные и сладкие булочки, да и вообще любила покушать, не заморачивая свою хорошенькую головку такой чепухой, как подсчёт калорий — танцы сжигали всё. И не только танцы. У неё вообще был завидный аппетит к жизни. Вот и сейчас она зашуршала бумагой словно любопытная кошка, проскользнула в гостиную, вальяжно расположилась на софе. Хелия прошел за ней и сел рядом, перекинув пакет с пирожными на низкий журнальный столик.        — Послезавтра в «Сиянии» большая движуха, мы идём, — безапелляционно заявила Дженна, увлечённо слизывая с пальцев крем. — М-м-м, вкуснота какая!        — Нет, не идём.        — Это почему ещё? — возмутилась она. — Ты же знаешь, как я люблю этот клуб!        — Потому что в эти выходные я еду на пленэр с группой.        — Ты не говорил!        — Говорил.        — Когда?        — Трижды на прошлой неделе и дважды на этой, последний раз позавчера, — констатировал Хелия. — Похоже, я совсем тебя не интересую? — вдруг спросил он.       Девушка на мгновение замерла, впилась в его лицо пристальным взглядом, затем отложила лакомство и мягко толкнулась, пересаживаясь к нему верхом на колени.        — Ну почему же... — Дженна сказала это мурлыкающим полушепотом, интимно низким и вкрадчиво сладким, её холодные кошачьи глаза призывно замерцали из-под полуопущенных ресниц. Девушка прильнула, обняла, острыми коготками царапнула шею, ладонями скользнула по торсу ниже и ещё ниже, взялась за ремень брюк и жарко выдохнула в ухо, чуть прихватывая зубами мочку: — очень даже интересуешь...       «Животные, — подумал Хелия, подминая её под себя, — какие же мы всё-таки животные».       Выехать планировали к трём, часы уже отсчитывали пять, а на точку сбора из всей группы явились только бывший курсант Хелия и зенитовец Крис. Крис нервно ходил из стороны в сторону, скандаля по телефону. Выяснял, где одни, подгонял других и тщетно пытался дозвониться до третьих, медленно зверея от отчаянного раздолбайства катастрофически опаздывающих одногруппников и непрошибаемого спокойствия Хелии. Хелия, оперевшись о виндрайдер, зарисовывал в своём блокноте бешенство с натуры — Крис являл собой вероятно пик выразительности, на которую только были способны выходцы с Зенита.        — Как ты мог заблудиться?! Точка проката через улицу от твоего дома! Что — «я»?! Что — «ну»?! Какой, нафиг, «отвали»? Ты на часы давно глядел?! Чтоб через полчаса были здесь! Вместе с палатками, идиот! — Крис нажал отбой и выдохнул, обернувшись: — Послушай, ты реально бесишь.       Хелия моментально захлопнул блокнот.        — Извини, больше не буду.        — Да не этим, — поморщился Крис. — Вот как ты можешь быть таким спокойным?!       Хелия пожал плечами.        — А что изменится, если я начну психовать? Изначально надо было просто взять палатки самим и ехать, могли бы уже разбить лагерь...        — Да они не доедут без нас, придурки эти! Заблудятся по пути и решат, что нафиг, и там неплохо. Художников собирать всё равно что гнать на побережье стаю диких кошек!        — А мы разве не художники? — усмехнувшись, поддел Хелия.        — Лично я — выродок, — сказал Крис с неожиданной серьёзностью, и усмешка слетела с губ Хелии, — а насчёт тебя не знаю. Про тебя вообще толком никто ничего не знает... Да, Лэйт, — Крис снова схватился за телефон, — понял, в пробке... Ненавижу! Ну вот как так можно, а?       До места группа добралась уже тогда, когда оставался всего лишь час до заката. Сразу же выяснилось, что ставить взятые напрокат палатки не умеет ставить никто, а топор и нож с собой взял только Хелия. Да и о палатках художники забыли моментально, едва выскочив из машин:        — Уф-ф, наконец-то! Надо купнуться! Кто со мной?        — А-а-а, красиво как! Смотри, какие тени!        — Ты куда мой этюдник сунул?       Ещё двое побежали срочно искать уединённое местечко — ещё бы пятичасовая разлука, разные машины, ужасно друг по другу соскучились! Ну и да, погулять и осмотреться хотелось до жути. В итоге организовывать лагерь пришлось опять же Хелии и Крису, после чего зенитовец блаженно растянулся на туристическом коврике, а Хелия, прихватив топор, отправился за дровами. Интересно, подумал он, если бы не трое курящих, кто-нибудь, кроме него, прихватил бы зажигалку или спички? Что-то подсказывало, что вряд ли.       Шептал океан. Таинственно мерцали высокие звёзды в бархатной ночи. Костерок, который разжёг Хелия, горел весело и ярко, собрав вокруг себя художников, бутылка с чем-то крепким уже начала путешествие по кругу, кто-то потянулся за второй и третьей, чтобы ускорить процесс. Крис вольготно разлёгся, пышечка Ренни положила его голову к себе на колени, перебирая едко-зелёную шевелюру, от этой слегка небрежной ласки парень мурлыкал, как довольный кот. Рики взял гитару, и мягкий говор струн уже стремился о чём-то поведать набегающим волнам. Взметнув пёстрыми юбками, Ориэлла вышла танцевать, и бубенчики в её волосах и на браслетах вступили в эту беседу.       Хелия встал, подбросил дров в костёр и сделал шаг назад, в ночной сумрак. В этом беззаботном веселье он чувствовал себя лишним. Остро хотелось уйти из тёплой оранжевой зоны, чтобы не портить веселье своей мрачной физиономией. Хотелось побыть одному — будто мало ему было одиночества. Он побрёл вдоль влажной кромки прибоя всё дальше, всё глубже утопая в чернильной густоте ночи, дошёл до скал, взобрался по камням выше. Пару раз пришлось подтянуться, хватаясь за уступы — место он разведал ещё до заката, когда ходил за дровами, и теперь уверенно взбирался вверх.       Наверху было тихо и темно. Только шум волн и звёзды. Хелия огляделся, сел, привалившись спиной к камню, нашарил рукой продолговатый камешек и сжал его в кулаке до боли.       Год и месяц. Год и двадцать четыре дня, если быть точным, он здесь. И что? А ничего. Отец расхваливал Мелодию, твердил, что живопись — его призвание... с чего ты взял, папа? Почему ты был так уверен, что мне здесь понравится, что эта жизнь для меня? Да здесь всё фальшиво, как те декорации, которые они без конца рисуют, чтобы подработать. Позавчера огласили результаты конкурса. Крис был прав. Побеждает не талант. Интриги, связи, что угодно, только не талант. Ты никогда не рассказывал, как ты пробился, как стал знаменитым так рано?... Как, отец? У военных вот всё просто. В академии достаточно было работать, быть лучшим...       Если бы рядом был дядя, он усмехнулся бы и сказал: «Люди везде одинаковы, малыш»; а отец ответил бы, посмеиваясь: «Можешь не верить, но совершенно случайно и через постель. Сестра моей тогдашней подружки удачно вышла замуж за толстосума, как-то забежала в гости сестрёнку проведать, а там я портрет её заканчиваю. Понравилось, тоже захотела. Написал. Мужу тоже понравилось, и подругам, а потом пошло-поехало, стал модным» — и весёлая ирония в его голосе отдавала бы лёгкой завистью и чувством вины: старший брат добился всего сам, и бесполезно напоминать младшему о том, как он сутками до изнеможения работал — та удача казалась неправильной, царапала, отравляя успех.       Но рядом не было ни отца, ни дяди.       Ну и чем ты недоволен, спросил себя Хелия зло. Занимаешься любимым делом, с учёбой всё отлично, школа боевых искусств есть, девушка... Девушка. Дженна. Солярийская песчаная кошка. Дженна любит поиграть и ни за что не упустит желанную добычу. Роман с ней всё больше напоминает приятную гимнастику, животная страсть оставляет после себя горькое послевкусие разочарования. Секс — это замечательно, регулярный секс — тем более, но неужели это всё, что должно быть в отношениях? Они же друг другу абсолютно чужие... А кто родной? Мастер Фонг и госпожа Лючия. Родители. Он закусил губу. Ладно, некоторым везёт. Изредка. Дядя вон вообще всю жизнь монахом живёт и нормально. Нормально... Какая она, норма? Весь их факультет сплошная норма. У Анри есть и девушка и парень, оба ему регулярные сцены ревности устраивают, которые потом заканчиваются бурным сексом, зачастую втроём. Ориэлла — просто солнышко, добрая, искренняя, тёплая, не такая как Дженна: Дженна любит секс и любит себя, Ориэлла любит этот мир, а секс — её способ делиться любовью с каждым страждущим, так что слово «нет» не из её лексикона. И от страждущих нет отбоя. У Огюста девушка — скульптор. О, весь факультет до сих пор гудит об их последней ссоре: в припадке ярости она подрала ему холсты, а он расколотил её скульптуры... потом сам же в красках описывал, в каких позах они мирились среди этих обломков. Айзек и Лисса живут вместе уже полгода, регулярно на сторону бегают опыта набираться. Богема... пьяные разговоры об искусстве, отвязные вечеринки и ярмарка тщеславия.       Колко сверкали звёзды. Камень в руке царапал ладонь острыми гранями. Хелия думал, что не сможет уснуть, но сам не заметил как задремал.       Проснулся он почти перед самым рассветом, сел, зябко поёживаясь от пробирающего утреннего холодка. Океан уже начинал меняться. Медленно, с каждым своим рокочуще-неторопливым вздохом, он выпускал из себя густую чернильную тьму, становясь всё прозрачнее. Замерцал серыми оттенками — свинцом и сталью, впустил в себя легчайшей голубизны, просветлев, окрасился розовым перламутром, и тут появились они. Поющие киты, хранящие гармонию и дух Мелодии.       Сначала Хелия услышал звук. Странный, пронзительно чистый, не похожий ни на один из тех, что он слышал раньше, глубокий, как сам океан, тихий, словно этот рассвет. Киты приближались, прозрачная вода начинала светиться, как если бы там, в её непостижимых тёмных глубинах всходило солнце. Киты пели, их песнь захватывала, умиротворяла и волновала одновременно, хотелось смеяться и плакать, и слушать ещё, ещё и ещё... бесконечно их песнь о красоте Мелодии, о том, что шелестят ветра среди парящих островов, как звучат краски осенних клёнов и пышная пена весеннего цветения, о густом голосе земных недр и возвышенной небесной кантате. Эта до боли прекрасная музыка заполнила собою всё пространство, каждый камень, каждую травинку, каждую каплю воды, казалось, она лилась отовсюду, наделяя мир волшебной, чудесной гармонией, делая линии чище, а цвета нежнее и глубже. Всё становилось ярким и ясным, все гложущие душу сомнения, неразрешенные вопросы, тщательно скрываемые от самого себя чувства высветились в своей очевидности.       Это я фальшивая нота, понял он. Лишний. Чужой. Здесь не прижиться. Всё неправильно. Опять. Знание давило и жгло. Опять. Великий Дракон, да что же я за урод такой, что мне всегда и везде не так?!       Музыка таяла в светлеющей дали. Когда последний звук растворился в шуме океана, Хелия спустился вниз и добрёл до пляжа, где был их лагерь. Навстречу ему вихрем цветастых юбок и звоном бубенцов, вплетённых в растрёпанные золотистые косы рванулась Ориэлла:        — Ты где был? Ты видел? Слышал? Это прекрасно, правда же прекрасно?!        — Да, — изо всех сил постарался улыбнуться Хелия. — Абсолютно прекрасно.       За вчерашние мысли было жгуче стыдно — он не имел права так думать. Они — люди искусства, они другие, плоть от плоти, дух от духа этого мира, они живут так, как чувствуют и им нравится эта жизнь. Как он мог осуждать их за то, что он не такой, как они?!       Хелия огляделся — бардак в лагере... да нет, поправил себя он, художественный беспорядок. Где-то приглушенно затренькал телефон.        — Это мой, — удивилась Ориэлла и полезла в палатку.       В палатке девушка долго шуршала вещами, а потом тихо и растеряно отвечала кому-то, наружу вылезла бледная, потухшая, даже пёстрая одежда на ней казалась теперь поблекшей.        — Маму забрали в больницу.       Кто-то охнул, девчонки кинулись наперебой утешать, обнимая. Парни молча переминались с ноги на ногу.        — Я отвезу тебя, — сказал Хелия негромко, но все вдруг замолчали. — Десять минут на сборы будет достаточно?       Ориэлла встрепенулась, на мгновение просияла ему благодарным взглядом и полезла собирать вещи. Пяти минут ей хватило с лихвой.        — Какая больница, центральная? — спросил он, подавая девушке шлем.        — Нет, вторая... она...        — Я знаю, где она, — совсем рядом снимала квартиру Дженна. — В половине одиннадцатого будем на месте.       Примчались они даже раньше — гнал как чёрт. У больницы Ориэлла соскочила с виндрайдера, порывисто обняла Хелию, быстро чмокнула в щёку, взбежала по ступеням, пропадая за дверью здания, и парень вдруг остался один. Ох, нет. Меньше всего на свете ему сейчас хотелось остаться одному, наедине с собственными мыслями — после сегодняшних открытий от самого себя было тошно.       Буквально через пару минут он уже открывал дверь излюбленной кондитерской Дженны, где продавцы уже давно его знали в лицо. Сегодня за прилавком был сам хозяин, встречающий посетителей с обычным радушием.        — Доброе утро, молодой человек, — откликнулся он на приветствие Хелии. — Сегодня будет хороший день, а хорошие дни всегда начинаются с чего-то нового...       Да уж, подумал Хелия, вежливо улыбаясь в ответ, а кондитер продолжал:        — … поэтому вы просто обязаны попробовать вот эти булочки с кремом. Новый рецепт, вам обязательно понравится, а ваша очаровательная девушка придёт от них в восторг, уверяю вас!        — Хорошо, я возьму их, — Хелия достал кошелёк.       Дженна, наверное, только проснулась после своих танцев до упаду в клубе. Сейчас он принесёт ей булочки, она заварит крепкий чёрный чай, встряхнётся после первой чашки, и под вторую и третью начнёт оживлённо рассказывать, как круто было на вчерашней вечеринке, изредка бросая на него укоряющие взгляды — так уже было не раз: за темпом здешней ночной жизни ему было не угнаться. Крепкий чай и непринуждённая болтовня — то что надо для этого утра.       Хелия припарковал виндрайдер, легко взбежал по лестнице на второй этаж, но у самой двери в квартиру Дженны вдруг остановился: дверь была слегка приоткрыта. Странно. Дженна обычно плотно закрывала дверь. Хелия нахмурился, внутренне подобравшись, готовый встретить опасность. Район, конечно, благополучный, к криминальным не относится, но всякое бывает, к тому же несколько дорогих безделушек у девушки было. Он осторожно толкнул дверь, вошёл, стараясь двигаться бесшумно.       Коридор. Чисто. Тишина.       В гостиной тоже был порядок, только небрежно, будто в спешке сброшенное болеро валялось на полу. Дверь в спальню была не заперта. Хелия неслышно подошёл к приоткрытой двери, отпрянул как ужаленный и замер соляным столбом, осознавая увиденное.       На разворошенной постели, среди смятых простыней и разбросанных подушек, мирно спала обнажённая Дженна, закинув ногу на бёдра какого-то смуглого белобрысого парня, абсолютно голого и так же безмятежно раскидавшегося во сне. В том, что ночка у этих двоих выдалась бурная, сомневаться не приходилось — состояние кровати говорило об этом красноречиво, да и возможности темперамента своей девушки за год без малого Хелия прекрасно изучил.       Ярость вспышкой стегнула по глазам, взорвалась где-то глубоко под сердцем, жаркой волной рванула в плечо, закрутилась вихрем, спускаясь к локтю, обожгла кончики пальцев, собираясь в ладони колючим сгустком...       Стоять! Самообладание сдавило горло строгачом, влепило наотмашь пощёчину, отрезвило ледяной волной. Хелия изумлённо посмотрел на собственную ладонь, в которой остро переливалась маленькая желтоватая сфера. Он медленно выдохнул, сжимая кулак, сдавил, уничтожил убийственный сгусток. Повернулся, бесшумно вышел, опустив мимоходом на журнальный столик пакет с выпечкой, уже спустившись, ошеломлённо сел на ступени лестничного пролёта. Его трясло.       Я чуть не убил их, понял он. Чуть не убил. Я. Тех, кого два года учился защищать. Девушку, с которой был год. Парня, которого первый раз в жизни вижу. За что? За то, что она секс любит больше, чем... А чего ты так нервничаешь, спросил он себя. Чему удивляешься? А то ты не понимал, что вы не нужны друг другу. Понимал, конечно. И что теперь? Растерянно и беспорядочно метались мысли. Делать-то теперь что? Вернуться, разбудить, устроить сцену — это делают обычно в таких случаях? Вломить этому красавцу, если, он, конечно, в окно не выскочит? Мерзость какая. Низко. Недостойно. Внезапно ему захотелось пошутить, видно, черти в душе затеяли пляску: вернуться, сварить кофе, подать им завтрак в постель, наслаждаясь потрясением на заспанных лицах...       Нет. Домой.       Маленькая комната. Загрунтованный холст. Кисти. Краски. Палитра. Эмоции. Холст вместо боксёрского мешка. Мазок вместо удара. Работай, художник. Пиши.       Он писал сосредоточенно, не останавливаясь, почти не чувствуя усталости и голода, словно в бреду, а когда тело всё же начинало бунтовать, он отходил к холодильнику, что-то быстро перехватывая, или забывался коротким сном без сновидений, а просыпаясь, равнодушно замечал, что перед сном таки успел вымыть кисти.       Картина была готова, кажется, на третьи сутки. Да, на третьи, подтверждал дисплей телефона, молча давящийся пропущенными звонками и непрочитанными сообщениями. Хелия перевёл взгляд с телефона на законченную картину и вдруг вспомнил тот разговор с отцом, когда он впервые прилетел на Линфию. Они сидели у моря и... «Мелодия у каждого своя». Хелия рассмеялся саркастически и устало. Вот она, моя Мелодия, папа.        — О, наконец-то! — Дженна распахнула дверь. — Где пропадал, красавчик? И телефон выключил. Я соскучилась, — привычно призывно мурлыкнула она и томно потянулась, короткий халатик поднялся ещё выше, недвусмысленно оголяя бёдра.        — Не может быть, — Хелия не двигался с места.        — Правда, — насторожилась не привыкшая к такому его поведению девушка, — проходи.        — Нет, — качнул головой художник и тут же спросил, поясняя: — Булочки понравились?        — А, так ты из-за этого что ли? — она рассмеялась. — Брось! Это же несерьёзно! — и потянулась к нему обнять.        — Но я ведь у тебя тоже несерьёзно, — Хелия отстранился.        — Как и я у тебя, — спокойно подтвердила Дженна, — и кажется, всех всё устраивало. Ладно тебе, давай не будем ссориться из-за такой ерунды! Входи, — и она вкрадчиво понизила голос, — я тебя приласкаю. Всё же по-прежнему.        — Нет.        — Почему?        — Наверное потому, что нельзя всю жизнь жить несерьёзно.        — Почему же? — с искренним недоумением улыбнулась девушка.       Он не ответил и не улыбнулся. Парень, казавшийся ей таким покладистым и всепрощающим, принадлежавшим ей всецело, словно исчез, и теперь на неё отчуждённо смотрел незнакомец, против которого все её женские чары были бессильны, хоть наизнанку вывернись. И это бесило.        — Ну и вали, черт с тобой, красавчик, — и Дженна раздосадованно дёрнула ручку двери.        — Подожди, — остановил её Хелия. — У меня для тебя подарок.       Оставшись одна, Дженна задумчиво разглядывала подарок, не решаясь нарушить упаковку сразу, хоть любопытство и жгло её изнутри, разъедало как кислота. Было досадно. Принесли ж его черти не вовремя! И что ему на своём пленэре не сиделось?! Чувак, которого она тогда по пьяни подцепила в клубе, был, конечно, неплох, но точно не такая конфетка, да и в постели не так хорош как Хелия, опять же подарки, внимание... а, ладно, жаль, конечно, но не будем жадничать. Она хорошо его научила, пусть и другие теперь попользуются и спасибо скажут. Так что он за картину задарил напоследок? Дженна потянула тесёмки, сняла упаковочную бумагу и восхищённо выматерилась.       На картине была она. Обнажённая Дженна в образе суккуба выгибалась призывно и томно среди языков пламени. Огонь казался живым, играющим языками, ласкающим, манящим, но при этом непостижимо холодным, как и страстный зовущий взгляд суккуба.       Лучший мой портрет, подумала Дженна. Талантливый, чёрт. Ну, спасибо, красавчик.