Поиграем? Ты водишь.
— Да сколько можно?! Вскакиваю с кресла, подлетаю и врезаюсь затылком в деревянную полку. Книги, стоящие стрункой, повалились как домино, а припирающая их фарфоровая статуэтка с лязгом слетела, рассыпаясь возле ног на сотни крошечных прозрачных осколков. Точно так же, как и мое терпение.Четыре года спустя этого треклятого рождества, а навязчивый голос в голове не даёт заснуть. Это трепещущее предзнаменование чего-то плохого. Но чего — я не мог понять, как ни старался. Слова вечно сидели в моей голове и я никак не мог связать их с чем-то, кроме детской игры. Но мысленно это казалось полной нелепицей, перерастающей в откровенное безумие. Бояться своих снов? Взрослому мужчине? Бред. Я спал плохо и мало с момента исчезновения своей семьи. Мучительно мало, а за последнюю неделю, казалось, вообще не смыкал глаз. Стал дерганее и гораздо черствее, чем раньше. А еще пугливее из-за терзающих по ночам нелепиц. Изменился? Не по своей воле. Нутро каждый раз било неистовую тревогу, а сердце словно сковывали чьи-то безжалостные руки в оковах. Несколько раз вскакивал, задыхаясь и чувствуя, будто бы лёгкие внутри разрезают перочинным ножом на лоскуты. Словно бы вспарывают селезенку и желудок. Это длится не больше десяти минут, после все кажется лишь правдоподобным сном, перенесшимся ненадолго в серую реальность. А, может, я просто сошёл с ума?
В семь утра жизнь в Винчестере кипит необъятным буйством, несмотря на сонные облики и зевающие мины прохожих. Солнце язвительно усмехается над головами ранних пташек, спешащих на работу. Одним из моих самых явственных пороков был кофе по утрам. Вообще я пил его непозволительно много из-за недостатка сна, но это никоим образом не оправдывало моей слепой одержимости напитком, извечно находящимся подле. Даже любимое со школы увлечение энергетиками не могло заглушить этой страсти или отдаленно заменить кофе. Его можно охарактеризовать как отдельную черту личности. Если не в каждом взрослом, то в каждом работающем впроголодь человеке точно живет кофеман. Возможно, пора кофеманию ставить в ровень с психическими заболеваниями, ведь наркоманы не сильно отличаются от любителей терпкого зернового напитка. Порошковый кофе стоит гроши, его делают на каждом углу, в зданиях нередко вырастают специальные аппараты — большие железные шкафы с множеством цветных кнопок — но это лишь дешевый и переходной вариант настоящего, не идет ни в какое сравнение. Как говорится, попробовал раз зерновой, и влюбился на всю жизнь. Не помню откуда я это услышал, возможно из какой-то телевизионной рекламы с сопливым и загеленным до ушей актеришкой, но эти слова как нельзя кстати описывали мое нездоровое увлечение. Была бы моя воля — женился бы на кофе. Правда, выпил бы его в первые же пятнадцать минут, но это уже мелочи жизни, лишь обусловленные общественными рамками. — Ваше латте, мэм, — молодая девушка в коротких джинсовых шортах, оголяющих костлявые и кривые бледные ноги, еще не видящие этого знойного летнего Невадского солнца, звучно хлопает ярко-розовый пузырь жвачки, забирая заказ у баристы. Кофейня маленькая, блещет какой-то морщинистой стариной. Напрочь отсутствуют стулья, из мебели лишь рабочее место властителя кофе — человека, посвятившего жизнь одержимости всех присутствующих покупателей — и высокий барный стол, скорее столешница, плотно прилегающая к панорамному окну, выходящему на одну из оживленных улиц Винчестера, пропитанную городской серостью и приветливым солнечным светом. — Мне… — Двойной эспрессо, без сахара, все верно? — миловидная девушка перебила мой заказ, приветливо улыбаясь. Вот уже три года хотя бы раз в день я захожу сюда. В школьные годы не мог и представить себя в образе кофемана. Кто знал, что в свои двадцать четыре года я стану кофейным наркоманом, не представляющим жизни без этого напитка. Удивленно киваю, а она нелепо посмеивается. — Вы каждый раз заказываете одно и то же, не сложно запомнить. Бариста воистину никогда не менялась. Порой мне казалось, что эта голубоволосая девчушка жила в этом месте или вовсе была роботом — в какое время суток бы не пришел, она всегда одна встречала с приветливой улыбкой и немного измотанным, но счастливым медовым взглядом. Эта девушка не вызывала во мне противоречивых или критичных чувств, как Мира или многие другие. Быть может, я не сильно приглядывался, но единственное, что в голове ассоциировалось с ней — святая простота. Она выглядела не вычурно, внешне походила на младшеклассницу и только взрослый голос выдавал в ней женщину старше восемнадцати, а еще руки, перевитые венами, словно сетью. И уставшие от долголетней тяжелой работы пальцы с шероховатой, как поверхность асфальта, кожей. — Спасибо. Принимаю заказ, она внимательно наблюдает. Ее, кажется, совершенно не пугает мой облик — так странно и неожиданно. Но безумно приятно. В голове мелькает неловкая мысль пригласить на свидание очаровательную баристу и мгновенно открываю рот, забывая о главном правиле жизни. Думай — потом говори.Раз, два, три, четыре, пять — хочешь в прятки поиграть?
Плечи пробивает волна мурашек ужаса и меланхолия накрывает с головой. Не сразу понимаю в чем дело. Я точно видел, что она не открывала рот, но звук исходил прямиком от голубоволосой. Убедиться? Думаю стоит. — Вы что-то сказали? Тонкие женские брови взметаются вверх, они почти заползают на лоб от удивления. — Вы мне? — Да. — Эм… Нет. Я молчала.***
Сегодняшний день, казалось, пытался всеми силами выбить меня из колеи. Я почти каждую свободную минуту вспоминал искореженный труп своей сестры, в другое мгновение видел лучистую улыбку баристы, закрывая глаза. Что-то странное не давало мне покоя, на работе все валилось из рук, я пугал директора своей необычайной нервозностью; бывало подпрыгивал на месте или мог ринутся с одного конца магазинчика в другой — из-за этого он странно на меня поглядывал и все не решался отчитывать. Я выглядел воистину безумно; глаза метали молнии, поблекшие губы трясло, словно в ознобе, руки дрожали, как у бывалого алкоголика. Неужто кратковременный сон так на меня подействовал? Нет. А тогда что? Впервые за четыре года я вспомнил кровавое месиво, когда до этого я держал в голове лишь свою обычную и радостную сестренку с розовыми бантиками и поношенном шерстяном сарафане. С привычной трогательной улыбкой, обнажающей ряд зубов, с выпирающими игриво клыками и живыми глазами. С того момента я выбросил воспоминание как страшный сон. Я напился до беспамятства, картинка потускнела и поблекла, местами стерлась. А сегодня я впервые, закрывая глаза, видел то, во что превратилась моя любимая сестра в канун рождества.
Это клацание сломанной челюстью сопровождало все мысли в моей голове. — Что насчёт кино сегодня? Поднимаю глаза от учетки и почти сразу опускаю, в нос врезается ядреный, режущий приторный аромат духов, с нотками спирта — Мира старалась выглядеть максимально подобающе, взгляда дорогобогато, вызывать восхищение, но широта карманов не позволяла покупать дорогостоящий парфюм, довольствуясь лишь жалкой подделкой. — Погодка шепчет. Грей громко барабанит по прилавку пальцами от скуки, не знает куда себя деть. — Да ладно тебе. Мы же можем на твоей машине. Фуллбастер вздернул недовольно бровью, выражая крайнее возмущение привычной наглости Штраус. Девушка как ни в чем не бывало хлопала пушистыми ресничками. Ее взгляд можно сравнить с коровьим. Настоящая блондинка до мозга и костей. Она не крашеная, натуральная; если бы красилась, то блонд так и так бы въелся в куриные мозги. Она не дерзкая и не борзая, просто глупая. И очень часто открывает рот, когда стоило бы просто блистать красотой, а не скудностью ума. — Открытый? — вздохнул, приглаживая широкой ладонью чёрные непослушные волосы. — Нацу, ты в силе? Я резко дернулся, заставив друзей почти подпрыгнуть на месте от неожиданности. — Ты какой-то странный. Все в норме, головешка?Нет. Не в норме.
— Да, все в порядке, — интуитивно разминаю пальцами затёкшую шею, стараясь не поднимать на них встревоженный и немного напуганный взгляд.Отчего-то мне казалось, что выглядел я сейчас, как затравленный котёнок — если не жалко, то убого. И взгляд искажал именно тот ужас, что долгое время копится внутри организма и сжимает грудь в тяжелых тисках и готовится спустя столько лет вырваться на свободу. Мне казалось, что если я подниму на них свои потускневшие глаза, то самые близкие для меня люди увидят все то, что беспокоит и отравляет ежедневно мою душу. Я не хотел допускать, чтобы кто-то, а в особенности они знали мои слабости и вообще то, что я настолько слаб.
— Устал сильнее обычного, спал плохо ночью,Эта слабость била по внутренностям.
Когда алый закат омрачил сероватые облака, а на улице стали раздаваться пятничные бои джаза с рок-н-роллом, я вышел из магазинчика, вешая увесистый железный замок. Он был настолько огромным, им запросто можно проломить голову человеку, даже если не кидать, а просто толкнуть неудачника к холодному металлу. Я никогда не думал какого это — убить или быть убитым. Умереть. А сегодня задумался.Чтобы я мог сделать для своей сестры, вернись я в прошлое? Или что, если я узнаю причину своей собственной смерти? Смогу ли я повлиять на исход событий? Смогу ли спасти и быть спасённым? Это не давало мне покоя, пока я бесцельно брел по тротуару в сторону излюбленного кафе. Что, если нельзя спасти никого. Если все это — лишь игра на выбывание, где нет победителей и проигравших. Где исход один — смерть? А если отнимать чужие жизни, то почему их года не прибавляются убийце? А, может, все же прибавляются и именно поэтому люди идут на такое? Ведь этот самый человек, что идёт сейчас по другую сторону улицы. Он может сейчас запросто напасть, потому что сам хочет выжить. А я даже не увижу лица своего карателя, того, кто отнимет и заберёт себе мои тридцать, сорок лет, пивное пузо семьянина с двумя детьми и седую старость, потому что оно скрыто за чёрным мешковатым капюшоном. Я не смогу предугадать, когда будет мой последний вздох или шаг. Последняя минута. Потому что решаю не я. Это так забавно, что нам, каждому из нас даруют жизнь, но зачастую конец ее зависит от чего угодно, но только не от нас самих. От других людей, ситуаций, нелепых случайностей. Даже самоубийцы. Они не сами по себе. Эти люди сделали просто всю грязную работу, когда их собственные руки сжимали другие. Тех, кто довёл. Тех, кто решил их судьбу.
— Вы уже закрылись? Девушка встревоженно дергается и почти сразу натягивает на осунувшееся и уставшее лицо измученную, но счастливую улыбку. — Я просто взяла отгул. Ее голубые волосы потонули в зареве и сияющем со спины желтоватом приторном оттенке загоревшегося вечернего фонаря. Только сейчас я понял, что не знаю, как к ней обратиться. — Я Леви. Леви МакГарден. Зови меня просто Леви. Словно бы читает мысли. Она похожа на сонного котёнка. Большие медовые глаза почти закрыты из-за усталости, смотрит со сладким прищуром. Кожа бледнее снега, хрупкая девчачья костлявая фигура. Спина как струна натянута, волосы в безумном беспорядке, ни грамма косметики на лице с осунувшимися, но румяными щечками. Она выглядит незаурядно. Не восхитительно или обезоруживающе, просто неосознанно странно притягательна. Привлекает взгляд. — Нацу. Как насчёт ночного сеанса? Неподалёку открытый кинотеатр, а я могу взять машину друга. Улыбается и едва ли борется с сонливостью. Кивает, поправляя ремешок перештопанной сумки. — Только чур, если я усну, не винить меня.Её смех вогнал в оцепенение. такое пугающее и не похожее ни на что из того, что я испытывал раньше. Как бушующая волна моря. Соленый и тёплый бриз, пропитанный лаской и нежностью. Такого моря почти не осталось, что врезалось внезапно мне в голову. Его загрязнили и обесчестили. Убили живую прелесть природы. На платных пляжах, в свете Невадского палящего солнца ещё можно увидеть голубую лазурь, пропитанную похожим чувством. Но даже она не сравнится со смехом очаровательной баристы, что неосознанно коснулась глубины моего сердца своей стеснительной и усталой улыбкой. От него веет далеким, непостижимо диким и завораживающим океаном.