Случайностей не бывает

Было жарко. Было очень и очень жарко. За окном светила луна. Ее бледный очерк на сизо-синем небе напоминал крышку от пивной бутылки, лежащей на дне глубокой темной лужи: ночное светило так же бледно поблескивало, так же не вызывало ни малейшего интереса, так же создавало обманчивое впечатление близости. По небу кто-то случайным образом разбросал звезды, и по-прежнему неузнаваемые, чужие созвездия клубились где-то прямо над головой. Ночь заканчивалась. По законам жанра на округу должна была бы опуститься зябковатая прохлада, как бывает под утро в теплых краях, но либо на этот раз что-то пошло не так, либо Джон не ощущал, что доканывающая жара наконец отступила. Капелька пота медленно, выдерживая паузы, скатилась по виску и затерялась в волосах, оставляя неприятный щекочущий след. Джон выдохнул горячий воздух и перевернулся набок, смаргивая с ресниц след навязчивой бессонницы и ощущая, что глаза внезапно начали дико и безудержно слипаться. «Скоро уже вставать», - появилась ленивая мысль. «Ты проспишь свой самолет» - укоряюще произнес голос разума. - И черт с ним, - пробормотал Джон и провалился в беспокойный поверхностный сон. Военный врач, ветеран войны, он многое повидал в жизни. И ничего не боялся. Месяцы службы научили его нескольким основным вещам, которые потихоньку вытеснили все остальные, побочные мысли, принципы, установки. Ничего не бойся — секундная нерешительная пауза может стоить тебе жизни. Доверяй своим глазам — мир фантазий слишком сложен и оторван от реальности. Не отказывайся от своих чувств — только вовремя пережитое может спасти тебя от гнилостного внутреннего разрушения. А еще — от посттравматического стрессового расстройства, ступора, неврозов... (короткий университетский курс психологии отчего-то намертво отпечатался у него в голове). Не привязывайся — это чревато большими осложнениями (особенно на войне, как не однажды отмечал про себя Джон). Помни о прошлом, надейся на будущее - тогда настоящее куда легче переносить. Считай до десяти — и ты не наделаешь ошибок. Этот список долгое время помогал Джону не сойти с ума. Война, война со всеми ее кошмарами набрасывалась на него, как жаркое лето, от которого невозможно было спрятаться, некуда скрыться. Жара наваливалась тяжким грузом: слепящим солнцем, пыльными бурями. Перестрелками, взрывами, брызгами крови, запахом бинтов и разложения. С чувством щемящей тоски он просыпался по утрам, забывался сном по вечерам, штопал раны, вытаскивал, скрипя зубами, осколки из обуглившихся тел. Прощался с товарищами. Писал письма, которые так никогда и не отправил. Его личный список помогал ему забывать о жаре. Он переносил его в реальность межсезонья — не мучительной жары и не студеной зимы. Оно было ласковым и прохладным — рубашка с рукавами и тертые джинсы, солнце, иногда выбегающее из-за туч, теплый дождь по крыше. Там кто-то ждал, кто-то глядел на него прозрачными глазами. И ждал его дома. Там не было войны. Дома его никто не ждал. Никто и ничто. Правда, была Гарри — непутевая сестра, незадолго до его отъезда перешедшая с алкоголя на кое-что покрепче. Были могилы родителей в тихом уголке городского кладбища: отец умер давно; мама не дождалась сына с войны. Джон хотел вернуться. И боялся возвращения. В родительской квартире жила Гарри (и он уже всерьез сомневался, что эта квартира существует или, по крайней мере, все еще принадлежит ему и сестре) с очередной подружкой. То есть и там, в собственном доме, его никто не ждал. Иногда он вспоминал Эллис — девушку, с которой встречался после школы вплоть до окончания университета. Милая, теплая, нежная (тонкая талия, короткие, до ушей, каштановые волосы, неизменная заколка в виде бабочки, узкие запястья, раскосые медовые глаза)... Ему постоянно хотелось обнять ее, приласкать, шепнуть, прикоснувшись губами к маленькому уху, «я люблю тебя». Она улыбалась, тихонько мурлыкала, прижималась к нему, а по утрам тихонько ускользала, оставляя на столе тарелку с бутербродами и горячий чайник на плите. А потом случился Том. Он лишь однажды появился на лекции («профессора срочно вызвали - попросил подменить - пишите тему — сегодня обсудим травматический стресс — нет, девушки, я не даю студенткам свой номер телефона»). Стремительный и легкий — он очаровал всех, крутясь волчком посреди лектория и оставляя за собой непонятно откуда берущийся запах корицы и летнего дождя. В груди у Джона что-то сладко оборвалось, и вечером медовые глаза Эллис уже не казались ему столь чудесными. Она не осталась на ночь, тонко уловив неслышный запах незаинтересованности, бросив дрожащим голосом: «Я тебе позвоню». И понеслось. Ты говорил, что не даешь студенткам номер телефона — но ты же не студентка — зачем тебе это надо — а тебе зачем — я не могу остановиться — а я не хочу останавливаться — так дальше нельзя — я люблю тебя — но так дальше нельзя — но я люблю тебя. Эллис так и не позвонила. Том исчез столь же внезапно, как появился. Просто перестал приходить. Ни одного звонка, ни одного сообщения. Телефон недоступен. Все контакты недействительны. Джон не знал, где он живет и даже никогда не пытался узнать. И теперь сходил с ума. Глубокой ночью, когда Джон по уже устоявшейся привычке курил на кухне, сидя на полу и уставившись в одну точку, зазвонил телефон. - Джон, вы дома? - поинтересовался женский голос на том конце провода. - А вы кто? - без интереса ответил он вопросом на вопрос. - Я зайду к вам через полчаса. Пожалуйста, никуда не уходите, - и она повесила трубку. И Джон снова остался в тишине и недоумении. Ровно через полчаса в дверь позвонили. Джон поморщился: резкие звуки в последнее время его порядком раздражали. Встал с пола, отряхнул джинсы и прошлепал к дверям. На пороге (стеной лил дождь) стояла девочка. На вид — лет пятнадцать. Короткое платьице цвета морской волны, широкий шарф на плечах, прозрачный зонтик-колокольчик, который она отчего-то уже закрыла, и мокрые пряди волос, разметанные по бледным щекам. Минуту они молча смотрели друг на друга. - Можно войти? Джон шагнул в сторону и сделал приглашающий жест. Девочка, скинув туфельки-балетки, босиком, почти на цыпочках, юркнула в гостиную и, Джон не успел даже глазом моргнуть, калачиком свернулась в углу дивана. - Можно кофе? Джон слегка опешил: - Может, еще и плед предложить юной леди? - Было бы неплохо, - кивнула девочка. - И, если не возражаете, я закурю, - она ловким движением извлекла из маленькой сумочки пачку сигарет и зажигалку, быстро прикурила, с удовольствием затянулась и подняла глаза на растерявшегося хозяина квартиры. - Не говорите, что нельзя. Том всегда так делал, я знаю. Доктор окаменел. Эта девочка что-то знала. Он со вздохом направился на кухню. Две чашки с кофе стояли на столике рядом с диваном. Девочка по-прежнему сидела, поджав под себя ноги и сжимая сигарету в тонких пальцах. Джон устроился в кресле напротив и наконец-то разглядел ее как следует. Все-таки не пятнадцать лет, конечно. Постарше. Мокрые, длинные, скорее всего, светло-русые волосы. С легким оттенком рыжины, пожалуй. Темные миндалевидные глаза (размазанная тушь вокруг). Тонкие губы. Ни следа румянца. Очень миниатюрная. Острые локти, худые коленки. Красивые руки. Тоненькое колечко на безымянном пальце правой руки. Девочка как девочка. Ничего особенного. Симпатичная, но... - Тебя как зовут? - Лора, - с готовностью ответила девчонка и снова замолчала. «Уже не смешно», - немного подождав, подумал Джон. - И кто ты, Лора? Девочка отхлебнула кофе и привычным движением откинула волосы со лба. Доктор замер: движение было до боли знакомым. - Кто ты?.. - Я Лора. Младшая сестра Тома. Джону пришлось приложить огромное усилие, чтобы удержать в руках чашку с горячим кофе. Они еще немного помолчали. - Я должна сообщить вам кое-что... можно на «ты»? - Джон кивнул. - Я все знаю о вас с Томом. Родители наши не знали и не узнают, но мы с братом были очень близки. Он все мне рассказывал. И попросил меня кое о чем перед смертью. Чашка все-таки выскользнула из рук. Горячий кофе оставил на ковре темное пятно. - Перед... смертью? - бесцветным голосом переспросил Джон. - Тома нет уже месяц. Насколько я знаю, ты в последний раз видел его около восьми месяцев назад. Так? - голос Лоры не дрожал, но ее выдавали глаза, в которых поблескивали капельки сдерживаемых слез. Джон снова кивнул. - Он просил ничего не объяснять, а отдать тебе письмо. И ответить на вопросы, если они возникнут, - девушка достала из сумочки и тщательно разгладила плотный светло-лиловый конверт. - Я его не читала. На светлом листе бумаги теснились буквы: они наскакивали, наползали друг на друга, строчки «уезжали» вверх, но почерк был твердый и ясный — Джон узнал руку Тома. «Милый Джон! Прости, что я не попрощался с тобой по-человечески: это было бы слишком больно для нас обоих. Поверь, мне очень хотелось сбежать от этих белых стен, этих сочувственных глаз и маминых слез... сбежать снова, как я уже сделал это однажды. Но, увы, со временем это стало невозможным. Прости меня за то, что сейчас причиняю тебе боль. Это неизбежно. Прости, что ничего не сказал тебе. Ты был со мной три года (это невероятно большой срок, не правда ли), и я не мог, не мог тебе рассказать. Это нависло бы над нами страшной тенью, которая омрачила бы последние дни моей полноценной жизни. Джон, у меня рак в последней стадии. Я болен давно. И мои «командировки» - вовсе не командировки, а курсы лечения в самых разных клиниках нашей страны. Знаешь, химиотерапия — ужасно неприятная штука, врагу не пожелаешь. Ты не зря отмечал, что после возвращения я всегда выгляжу неважно. Вот только дело вовсе не в том, что мне надо было меньше работать. Прости за то, что не смог уберечь тебя от себя. Не мог не найти тогда, в университете, удержать рядом... Я влюбился в тебя с первого взгляда, представляешь? Никогда не думал, что так бывает... Но так бывает. Я должен был сделать все возможное, чтобы ты ушел от меня сам, чтобы думал, что я негодяй, мерзавец, редкостная дрянь, чтобы тебе не жалко было меня потерять. Но я не смог. Прости меня. И вот сейчас я умираю. Я ушел, чтобы не мучить тебя. И не должен был писать даже это письмо... Но я снова не могу. Хочу, чтобы ты узнал правду и запомнил меня, чтобы помнил те счастливые дни, когда мы были вместе. Я очень люблю тебя и умираю, унося с собой свою любовь. Будь свободен, не поминай лихом. И очень тебя прошу: не наделай глупостей. Твой Том».