Мораторий

      В небольшом номере отеля царил самый настоящий погром, и даже удивительно, что на шум ломающейся мебели никто не прибежал. «Привыкли что ли?» — как-то слишком отстранёно. Стайлз сидел на полу в единственном незахламлённом углу комнаты, лениво скользя взглядом по раскиданным вещам, осколкам, обломкам и щепкам. Сейчас он впервые чувствовал, как сильно устал за эти годы. Ещё молодой, для мужчины вообще не возраст, а до тридцати есть время, но уже совершенно вымотанный и запутавшийся.       Что же он теперь имеет? Долг жизни перед человеком, чью судьбу в свою очередь искалечил сам, и совершенно неуместные чувства к тому же. Стайлз думал, что это карма. За то, что тогда он не понял, не решился принять извинения, наговорил кучу лишнего и запустил жуткую систему саморазрушения в голове Хейла под названием «Вина».       Почему тогда он отреагировал именно так: с обидой, истерикой и криками, обвинениями, в отличии от последнего случая, когда руководствовался лишь холодными рассуждениями? В тот раз, он не чувствовал опасности, но и не ожидал подвоха от близкого друга, в то время, как Марсель действительно навивал ужас, и с этим вторым было справиться куда легче. Но факт остаётся фактом — виноват только он. «Прав был Питер», — и тихий вздох: «Я должен был поступить иначе, я сломал ему жизнь… Но стоит ли теперь снова появляться рядом и пытаться что-то выяснить?»       — Чёрт, — это уже вслух и раскрытой ладонью по полу, прямо на осколок.       Хуже всего, что это — любовь.

***

      В следующие две недели Стайлз превратился в самого настоящего сталкера. Он перебрался из гостиницы в съёмный домик на той же улице, где жил Дерек, только с противоположной стороны. Безвылазно сидел у окна сутками и наблюдал в бинокль за малейшими изменениями вне дома. Иногда ему даже удавалось увидеть его силуэт в окне, но чаще день проходил впустую. Раз в три дня к мужчине в гости наведывалась всё та же незнакомка, приходила с пакетами и уходила спустя пару часов. И обязательно каждую пятницу они вместе ходили на прогулки.       Стайлз уже наизусть знал распорядки здешних жителей, но всё равно продолжал выжидать. Ему стоило бы проследить за той женщиной, но оставлять дом Дерека без наблюдения не хотелось. Он всё ещё боялся подойти и поговорить, в голове — сумбур, и совершенно не осталось сил на борьбу. Он утешал себя тем, что надо просто свыкнуться с обстановкой, разузнать побольше, хотя больше нельзя было выведать что-то без личной встречи, и в сотый раз твердил сам себе: «Рано». Пока это «рано» не превратилось в «поздно».       Вечером субботы к дому подошёл обычный с виду филиппинский парень, открыл её своим ключом, скрываясь внутри дома. По спине прошли мурашки и в мыслях сразу возникли десятки предположений от «Сосед/квартирант/домовладелец» до «Любовник/парень». И от последнего в голову ударила кровь, ревность застлала глаза и терпеть больше у Стайлза не было сил. Он сорвался с места, бегом направляясь к жилищу Хейла и, приблизившись, распахнул дверь ударом ноги, мигом влетая в первую попавшуюся комнату.       В ней на кушетке в самом центре на животе лежал полуголый Дерек, на спине — всё тот же трикселион, только уже искривлённый, его завитки не совпадали с центром и линия прерывалась несколько раз, а кожа и вовсе казалось, что состоит из лоскутов. К счастью, он лежал лицом к противоположной стене и не мог увидеть той непередаваемой смеси из ужаса, боли и растерянности, что промелькнула в глазах у Стайлза, но видимо прекрасно ощутил, потому что, даже не повернувшись, спокойно произнёс тем самым скрипящим голосом:       — Позволь Бенигно закончить, Стайлз, — выдох, — и мы поговорим.       Не оставалось ничего, кроме как присесть на край дивана, так удачно подвернувшегося под ноги, и вцепиться взглядом в свои руки, лишь бы не смотреть, как этот некий Бенигно стучит пальцем по шприцу и вводит что-то прямиком у самого низа поясницы. Работал тот молча, быстро, ещё пара уколов, и он собирал свои вещи, помог Дереку приподняться в сидячее положение и наконец ушёл. А Стайлз всё ещё боялся поднять глаза на оставшегося в комнате неудавшегося возлюбленного.       — Я думал, ты уедешь, Стайлз, — и вот они, те самые интонации, которые он так мечтал услышать. — Почему передумал?       Он сжал губы и нахмурился, все мысли разом вылетели из головы, а чувства запутались до такой степени, что в них вряд ли разобрался бы даже самый сведущий психолог. Дерек терпеливо молчал, позволяя ему взять себя в руки и всё же ответить.       — Так ты знал.       — Знал, — такое простое согласие.       — И ждал, что я уеду? — решил он уточнить.       — Я… — в секундной заминке послышалось «надеялся», — предполагал, что ты тут не задержишься.       — Почему? — совсем тихо.       — Что «почему», Стайлз?       И тут ему выпала возможность задать самый важный вопрос:       — Почему ты бросил меня?       Дерек промолчал, пристально разглядывая сидящего перед собой, словно это молчание могло что-то объяснить или напомнить, но в этот раз у Стайлза не хватило терпения, он и так слишком долго ждал.       — Почему ты просто исчез? Взял и уехал невесть куда, неужели ты думал, что сможешь спрятаться от меня?       Ответа он так и не дождался, поднял наконец глаза, встречая такой же уставший взгляд, который каждое утро видел в зеркале на протяжении уже двух лет. Он замер, по привычке закусывая губу, слова испарились так же легко, как появились в его голове, и потому следующий встречный вопрос загнал окончательно в угол.       — А зачем ты меня искал?       «Действительно, зачем?» — приходит запоздалое осознание: «Если человек уезжает в другой конец мира, то он явно не хочет, чтобы его кто-то нашёл. Ты такой идиот, Стайлз. Гонишься за тем, кому не нужен, кто не просто убежал от тебя, а устроил самый масштабный побег из всех возможных». Горло противно сжалось, а живот начало крутить от неприятных ощущений, и весь мир сузился до одного единственного человека, который простым вопросом выбил почву из-под ног.       — Зачем, спрашиваешь? — хмыкнув. — Затем, что я влюблён.       — Любовь переоценивают, — в его голосе слишком откровенная фальшь и едва различимая неуверенность.       — Ты в своё время тоже себя переоценил?       — Стайлз, — попытался начать Дерек, но его перебили.       — Ты сказал мне — есть вещи, которые нельзя исправить, что совершил ошибку и не можешь её изменить, но вот я тут, — он поднялся с места, приближаясь, а голос становился всё тише с каждым словом, срываясь до шёпота. — Я тут, даю тебе возможность сделать выводы и всё исправить… Ну, что ты молчишь?       Дерек был не в силах отвести взгляда от Стайлза, что навис над ним, плотно вцепившись в подлокотники кресла. Глаза напротив горели странным огнём, а ещё от него исходили уверенность, желание и непоколебимость, которых так не хватало самому Хейлу. И он решился на последний аргумент:       — Я уже говорил, Стайлз. Ты должен у­ехать от­сю­да, за­вес­ти семью и быть счас­тли­вым. Тебе не стоит тра­тить время на такого, как я. Мёртвые живут в прошлом, а ты обязан…       — Стре­мить­ся к бу­дуще­му, — прерывал его, склоняясь ещё ближе к лицу. — Я это и делаю. Я люблю тебя, Джон Лобо.       Обветренные сухие губы коснулись чужих: страшных, перечёркнутых шрамами, но самых желанных на свете. Стайлз бездумно опустился верхом на его бёдра, обвивая за шею и целуя со всем отчаянием, которое гоняло его столько времени по континентам. Он проскользнул языком по тонкой линии рта, силясь проникнуть внутрь, когда чужие руки наконец обняли в ответ, притянули на себя, ещё ближе, заставляя вжаться едва ли не до боли. И тот другой, его любимый, впервые за невероятно долгое время ответил на поцелуй. Дерек крепко сжал его в своих объятиях, приоткрывая губы и позволяя языку оказаться внутри, обвивая своим вдоль и жарко скользя во всей длине от самого кончика вглубь. Он жадно вдавил Стайлза в своё тело, не позволяя даже нормально вдохнуть, зажмурился, притягивая ещё сильнее. Пожалуй, это самый сладкий и одновременно самый горький поцелуй в его жизни, ведь в отличии от Стайлза, он знал, что на этом всё и закончится.