"Дезидерата" капитана Джека

Будь самим собой. Особенно не выдумывай привязанность. Также не будь циничен по поводу любви, ибо перед лицом всего бесплодия и разочарования это столь же неувядаемо, как трава. («Дезидерата»)

 — Мистер Линч! Джек пронзительно свистнул и после короткой паузы вновь крикнул:  — Мистер Линч, повторяю! Джо! Джо, дубина глухая!  — А-а-ась? То есть, да, капитан?! — проорал рыжеволосый матрос, глазеющий на горизонт из «вороньего гнезда». Над его патлатой головой солёный ветер трепал мрачный флаг торговой компании, издалека чем-то похожий на пиратский.  — Живо отвечайте: есть ли на горизонте большой фрегат?!  — А-а-а? Что Вы сказали? Фрегат, капитан? — отозвался матрос, перегнувшись через перила «гнезда» и смотря на стоящего на капитанском мостике Джека. Воробей задрал голову и из-за яркого солнца, мешавшего ему разглядеть замечтавшегося ирландца, сощурил подведённые сурьмой глаза.  — Да! Фрегат! С чёрным флагом! От ответа капитана матрос чуть не рухнул.  — Пиратский, сэр?!  — Да!!!  — Упаси нас Бог, капитан! Нет здесь никаких пиратов! И никаких фрегатов уже целую неделю! Вообще никаких кораблей! Это счастье, капитан, доплывём без проблем! Осталось совсем немного! Ура! Скоро земля!  — Ура-а-а-а! — в предвкушении подтвердило всеобщую радость ещё несколько моряков. Под радостные крики соскучившихся по суше матросов Джек коротко сам себе кивнул и, опуская голову и задумчиво потирая шею, задумчиво пробурчал:  — Счастье… Смотря себе под ноги, он как-то незаметно для всех проскользнул в свою каюту и, заперев её изнутри на ключ, побыстрее уселся на жалобно скрипнувший маленький кожаный диван и скинул щегольские сапоги, сидеть в которых в разгар жаркого дня было уже просто невыносимо. Джек расстегнул четыре верхние пуговицы на своей простой белой рубашке и неаккуратно закатал рукава, стараясь отвлечь себя этими простыми механическими действиями. Замедленно провёл пальцами по подобию эспаньолки, которую он вдруг решил отрастить, и окинул взглядом просторную каюту. Перед диваном был широкий круглый отполированный стол на гнутых ножках, на краю которого стоял небольшой видавший виды глобус. Джек ткнул в него пальцем в область Мексиканского залива и фыркнул.  — Вот и где оно, счастье? Договорились же встретиться тут! Проклятая стерва. Капитан вздохнул и стал крутить пальцем стоявший на столе глобус, бесцельно разглядывая получавшиеся в ходе такого развлечения изображения. Да уж. Забавно. Новый Свет сливался с грозной Азией. Старый Свет превращался в часть океана, ограждавшего Азию от славного местечка на Земле — от Карибов. Безудержное веселье. Этот рыжий балбес сказал, что не увидеть такой пиратский фрегат в этих водах — счастье. Дурак. Что он знает о счастье? Ни-че-го. Им, ирландцам, лишь бы свой виски хлебать.  — А это идея! — вслух выдал Джек, впервые за этот день улыбнувшись, да и то как-то тускло. Пока глобус всё ещё крутился, медленно завершая планируемый им оборот, Воробей поднялся с дивана и подошёл к шкафу, отпирая дверцу ключом. На полке стоял внушительного размера графин и целый арсенал кружек, бокалов и чарок, в одну из которых Джек налил себе ром, забрал графин и вернулся на диван. Он поставил чарку на стол, медитативно наблюдая за тем, как алкоголь покачивается в ней в такт качке корабля. Да, пить на судне запрещено, всё-таки служба, но после нарушений большинства предписаний разве уже есть какое-то дело до правил? Матросам, конечно, пить нельзя, а вот капитану можно. А в таком случае даже нужно. Случай был явно исключительным и просто умолял напиться и забыть о нём как можно скорее. Эта испанская дамочка не явилась. А ведь обещала, клятвенно заверяла, что будет в назначенный срок в назначенном месте! Обещала, но её здесь нет. Не было ни неделю назад, ни вчера, ни сегодня. Сколько уже можно притормаживать судно? Сколько можно ожидать, переживая, что что-то случилось? Ничего не случилось. Ни-че-го. Ровным счётом. Вся проблема только в бабе, одной проклятущей чёртовой бабе, которая обещала, но обещание своё не сдержала. Да чего уж там! Все они такие! Лихорадочная мысль о том, что его кинули, не давала капитану покоя. От неё он не знал куда деться, не представлял, как с этим справиться. Это чувство было везде. Оно грызло изнутри и его хотелось затушить ромом. Много рома! Больше!  — А и в самом деле! — воскликнул возмущённо капитан. — С чего это бабам сдерживать обещание? Им это ни к чёрту не нужно, пофорсишь красивой мордашкой перед влюблённым в тебя по уши… — он запнулся, желая сначала сказать «неудачнику», но приписывать себя к таковым он не спешил, — очаровательным молодым капитаном такого красивого корабля! Успешным! Пока что… Пофорсишь — и всё! Верят тебе, а ты потом делаешь что хочешь, крутишь им как хочешь и обманываешь… Кинула. Она. Меня. Бросила. Воробей испустил судорожный вздох, покосившись на не тронутый им ром. Есть на свете такие вещи, которые капитану Джеку Воробью крайне не хотелось бы признавать. Джек вообще стал мастером пребывания в мире иллюзий, однако это ему совсем не мешало совершать самые реальные вещи в совершенно реальном мире. Одним из примеров могла бы стать любая скоропалительная влюблённость пирата, и особенно — нечто, похожее на чувство… Да, чёрт возьми. Любовь. Опрокинув чарку, Воробей облизнулся и, не закусывая, так как и закусить-то было нечем, снова наполнил её алкоголем. С новой волной корабль накренился, и солнечный луч окрасил ром в золотой цвет. Такой же золотой и драгоценной казалась Джеку их связь. Прекрасное, юное чувство, присущее только тем, кто влюбляется в первый раз в своей жизни. Воодушевляющее, поднимающее дух и, кхем, всё, что необходимо для любви. Такое чувство, как описывают во всех самых пошлых романах, если не брать в расчёт некоторой её невинности. Но то, что так вдохновляло, теперь стало душить. Джек подпер голову рукой и шмыгнул носом, закрывая глаза. Прядь волос, выбившаяся из аккуратного хвостика, щекотала нос, но Воробей не обратил на это никакого внимания. Его пожирали воспоминания. Она была настолько прекрасной, насколько может быть заманчив запретный плод. Если быть честным, то запретного в этой любви было не так уж и много. Вернее, запрет стоял один, но достаточно глобальный, и всё из-за её происхождения. Её дедом был Барон Карибского моря, а саму даму звали Эсмеральдой. Эсмеральда Мария Консуэлла — ну и длинное имечко! — Анна де Севилья. Проще говоря, Эсми. Невысокая, худощавая, смуглая, но уже явно женщина, пусть и маленькая. Длинные чёрные волосы, большие тёмные глаза, тонкие черты лица и слегка длинноватый нос. Хрипловатый голос, низкий и обладающий своим шармом. На деле — самая обычная испанская девушка, однако с её положением в обществе заслуживающая звания красотки. Просто подобных ей в пиратском мире тогда не было. Интересно, и почему это тогда, в далёком детстве, Джек не обратил на неё внимания? Они же знали друг друга и раньше. Видимо, в мальчишестве было не до какой-то заносчивой девчонки, которая и пары слов-то связать не могла. Она всегда плохо говорила по-английски, у неё был смешной акцент, но из таких прелестных уст вылетали такие занятные мысли… Было странно, но Эсми умела вроде бы случайно заставить Воробья задуматься над чем-то глобальным. Важным. Для чего жить? Что нужно делать? Кем стать?.. Отчасти с её подачи (и, правда, ещё помог своей нелюбовью Тиг) он решил податься в законники. С её подачи задумался над тем, что в бессмертной жизни есть большой смысл. Избалованная своим дедом, но умная. Умеющая управлять командой из доброй сотни потных и часто глупых мужиков, которые даже сметь не могли подобраться к ней. Она сумела дать им понять, что баба на корабле — не к беде, а к большой добыче, и более того — в добыче они видели не её, а настоящую добычу в виде куша из звонкой монеты. Она необычна. Её хотелось. Хотелось быть с ней рядом днём и ночью, всё тело звало к ней, вся душа и сердце были у её стройных смуглых ножек. Конечно, многие заглядывались на Эсми, но Эсмеральда была внучкой старенького, но влиятельного дона Рафаэля, и это усложняло любую попытку как-то к ней подкатить. Дон Рафаэль мечтал выдать свою юную красотку за достойного человека с кошельком, который смог бы оплатить все расходы, в которых могла только нуждаться его внучка. Джек считал себя достойным и без кошелька, хотя понимал, что Барон Карибского моря этого не поймёт. Да и отец, суровый капитан Тиг, дал ясно ему понять, что лучше не лезть туда, куда не надо. Просто он был хорошим другом дона Рафаэля и дружбой этой дорожил. Но любовь зла, и то, что должно было случиться, случилось. И как сладко! Вспоминая, Джек расплылся в улыбке, наливая себе уже четвёртую по счёту чарку. Оттого, что закуски не было, каюта уже мягко плыла перед глазами, а ноги наливались приятным теплом и становились будто бы тяжелее. Джек и Эсми прониклись друг к другу на одном из Советов Братства. Сколько им тогда было? Лет по шестнадцать? Какое сладкое время было, полное своих забот, но таких чудесных… Они весь вечер гуляли, скрывались от тёплого дождя, шутили, смеялись, обнимались словно брат и сестра, пока не оказались вдруг ближе. Пока не взглянули друг другу в глаза, и каждый увидел отражение себя. Джеку захотелось её поцеловать, а Эсми — ответить на первый в её жизни поцелуй, сначала немного пугливо, но быстро вливаясь в процесс и отдаваясь тому пылу, который бывает только в юности. После поцелуя она азартно и счастливо улыбнулась. У неё были мягкие губы, по которым было сущим блаженством провести пальцем. Да-да, вот так всё просто. Затем сказать ей, что есть одно дивное место, где точно стоит побывать… и показать это место. Они любили друг друга вопреки всем запретам строгого деда в одной из прибрежных пещер, где морская вода отражала лунный свет на самых загадочных форм сталактитах и сталагмитах. Джек был очень аккуратен и нежен, а она забывала о той боли, которую была вынуждена испытать в свой первый раз, и наслаждалась их общим чувством. Ей правда было хорошо, и в этой пещере они не замёрзли. Воробей помнил, что когда Эсми уснула, он накрыл её своей одеждой, а потом любовался её плавно исчезающей с лица улыбкой. Улыбкой счастья. Эта улыбка грела его душу, светила ему в самые тёмные времена и помогала жить. Выживать. Они виделись ещё не раз и не два, то были дивные недели, когда они прятались от своих родственников напару. Они расстались, обещая снова увидеться, но не клянясь в любви до гроба. Пираты в таких вещах всегда осмотрительны, но даже новый виток их романа, случившийся через — страшно подумать! — примерно семь лет спустя, был полон прежних чувств и обожания по отношению друг к другу. И было совсем неважно, что все эти годы они не видели друг друга, что жили другими мыслями и спали не вдвоём. Время шло. И в новой разлуке, длящейся уже год, пусть даже полной измен, любовь Воробья странно крепла, Эсмеральда, которую часто вспоминал, всё больше нравилась ему… Но всего месяц назад случилась их новая встреча. При полной луне. Столь же полной, какой она была в момент их первой, кхем… случки. По крайней мере, Эсмеральда со смущением видела теперь этот эпизод пылкой страсти именно так, чего нельзя было сказать о Джеке. Теперь всё с этой избалованной девкой понятно. Тогда, месяц назад, белоснежные паруса грациозного испанского корабля просто светились в ночи, а хрупкая фигурка его привлекательного капитана вскоре ступила на борт «Распутной Девки» капитана Джека. После долгой ходки «Девка» выглядела далеко не лучшим образом: потрёпанная, с огромными заплатами на парусах и кое-как залатанными дырами на бортах. Пожалуй, было чудом, что этот корабль всё ещё плыл, да и плыл к тому же быстро. Конечно, охочие до женской ласки матросы не без зависти проводили взглядом красивую Эсмеральду, скрывшуюся за дверьми капитанской каюты. Старший помощник тоже невольно засмотрелся, но вскоре гаркнул, призывая всех вернуться к своей работе. Эсми с Джеком хорошо пообщались и крайне замечательно провели ночь, что до утра не давали друг другу уснуть. Всё было как тогда, в их славные шестнадцать лет. А утром она пообещала, что поможет ему, Джеку. Что её судно пройдёт вместе с «Распутной Девкой» до Порт-Ройала, что она не даст своего «очаровательного птенчика» в обиду его начальнику Беккету и, случись что, тут же придёт на подмогу. И не явилась. Дни текли, как вода сквозь пальцы. Дни или?.. Воробей смахнул со щеки слёзы и откашлялся, заводя руку к затылку и распуская незаметный узелок на кожаном шнурке, стягивающем волосы. Тряхнул головой и запустил в волосы пальцы, мягко массируя подушечками кожу. Иногда руки касались нескольких крошечных тёмных и почти незаметных бусин, которые вплела в его волосы одна из последних дам, сердце которых он пленил.  — Чёрт, чёрт, чёрт. Ром сильно ударил в голову, и мысль уже сбивалась. Оставались только её обрывки. Она. Бросила. Его. В душе всё померкло. Темнота. Осталась лишь разрываемая болью чёрная душа. А в тёмном нет места для светлого.