Две жизни

Глава 3. В аудитории все стояли на ушах, окружив меня плотным кругом. Всем хотелось самолично поговорить со мной, чтобы удостовериться в том, что наша медицина ничего не перепутала, и я осталась такой же, какой была буквально пару месяцев назад. Но мой персональный ад прервал, несказанно вовремя пришедший, старенький, скрюченный и высушенный годами профессор по современным методам хирургии. Он бодрым, наплевав на возраст, шагом прошел к столу и обвел присутствующих своим как всегда задорным взглядом. Иногда мне казалось, что этот старичок со странниц какой-нибудь книжки про волшебников, колдунов и древних, как мир старцев – особенно, когда он, «порхая» между рядами, с упоением восьмилетнего ребенка рассказывал нам под каким углом надо резать гладкие или поперечные мышцы. Так и порывалась моя фантазия облачить этого уникального, по всем меркам, человека в длинный балахон, вручить посох и посмотреть, что получится. - Мисс Фрайт?! – То ли вопросительно, то ли утвердительно сообщил он, останавливая взгляд с лукавой искринкой на моей персоне. – Рад, несказанно рад. – Вот и все, профессор никогда не задает общепринятых вопрос по типу: «как вы себя чувствуете сейчас?»; «Отступила ли болезнь до конца?». Этот старик будто все знал на перед, поэтому я лишь кивнула в знак признательности и снова устремила свой взгляд куда-то сквозь него. А именно на моего «ручного» гнома, который сейчас вышагивал вокруг нашего лектора. - Мистер Чернышевский, что-то Вы сегодня рано пришли. Выспались? – Учитель как-то странно улыбнулся, отчего даже у меня по спине пробежался ненавязчивый холодок. Мой сосед кивнул, словно по команде? и еле слышно выдохнул, когда док отвел от него взгляд. У Николая Илларионовича была уникальная привычка, вернее? «жизненная позиция», называть всех на старый лад «мисс» и «мистер» - сначала это вызывало тихие смешки по всей аудитории, а сейчас нам самим уже непривычно, когда другие преподаватели называют нас по имени, отчеству и фамилии. «Элина Игоревна Фрайт» - не спорю, звучит оригинально, если в учет брать только последнюю часть обращения, но все же гораздо приятнее, когда к тебе обращаются вежливой приставкой, а не как в армии. Остальная часть пары прошла в более менее спокойном ритме, только иногда моя вторая часть – крестраж недоделанный, блин, - вытворял совершенно неприемлемые вещи. Когда я пошла к «доске», чтобы наглядно показать, как правильно скрывать конец шва, этот умалишённый наколдовал из воздуха шезлонг и разлегся на учительском столе, беспристрастно смиряя меня незаинтересованным взглядом. Хвала Небесам, что лектор не Ганнибал его не видел, иначе к моим красным ушам прибавилась бы еще обрывистая речь и пустая голова. К Концу учебного дня я вышла из универа выжатая, словно лимон. Мне хотелось придушить этого «нематериального» нахала и развеять его прах по ветру в разных странах этого мира. А карлик, будто не чувствуя моей угнетающей ауры, скакал рядом, то и дело отпуская похабные и не очень шуточки насчет моих друзей. - А что это она так вылупилась, кислорода не хватает? - Где ты только таких «одаренных» находишь? Точно, забыл, они же к тебе сами липнут! Сородичи должны держаться вместе! Петросян фигов. А, между прочим, на Руси за такое на кол сажали. - Заткнись, идиотизма кусок. – По-змеиному шиплю я, сжимая кулаки в весьма угрожающем и понятном жесте. - Линк, ты чего? – Обеспокоенно осведомляется Уля, прячась за спину качка Пашки. Тут я готова была взвыть, как минимум, а как максимум, я мысленно билась головой о рядом стоящую стену. - Ничего. А что, я что-то сказала? – Я обезоруживающе улыбнулась от уха и до уха, невинно хлопая глазами, как блондинка в глупом американском кино. Ульяна как-то сдавленно хихикнула, но выбираться из своей импровизированной баррикады она не спешила. Я тихо хмыкнула и, попрощавшись со всеми, спустилась вниз по ступеням и направилась в сторону метро, прокручивая в голове план мести этому беловолосому принцу. *** У Беорна мы гостили два дня, восстанавливали силы, а я, можно сказать, с азов, начал реставрировать свое умение во владении мечом. Шрам протестующе ныл, стягивая кожу спины так, что мне порой казалось, что она скоро порвется, не выдержав такого напора. А Эли постоянно находилась рядом: то сидела с задумчивым видом мыслителя, то скакала по двору, нагло пользуясь тем, что ее никто не видит. Один раз и вовсе на коленях у Торина устроилась и как могла подбадривала меня, наблюдая за тем, как я безрезультатно пытаюсь оттеснить Двалина к перелеску. - Устал? – Заботливо поинтересовалась девушка, присаживаясь рядом со мной на дубовой скамье. - Нет, что ты! Ты же чувствуешь все то же, что и я… зачем спрашиваешь? – Они лишь вздохнула, подпирая кулаком подбородок. - Вот всегда ты так. Я, может себя, хотела человеком почувствовать. А не твоим… ответвлением! Остаток передышки мы сидели в тишине, вернее, я молчал, а она, как всегда, что-то напевала. На утро третьего дня была запланирована подготовка к продолжению похода. Все бегали туда-сюда: Дори собирал какие-то известные одному ему травы; Бомбур проверял, хватит ли ему провизии, которую нам услужливо предоставил оборотень; Ори что-то торопливо зарисовывал в своем блокнотике; Бофур навешивал тюки с бытовой утварью на своего пони; Кили подсчитывал стрелы. Ну и так далее. А дядя стоял в отдалении, о чем-то беседуя с хозяином дома и Гэндальфом. *** Как только я повернула ключ в замке, то почувствовала, как противно засосало под ложечкой. Фили тоже скривился – еще бы, чувствует-то все то же самое, что и я. Наша семья жила в просторной трёхкомнатной квартире в старом сталинском доме на северо-западе. Временами, когда мама целый день была дома, в квартире было чисто и прибрано, но сейчас, в ее отсутствии, жилье превратилось в свойственный отцу безалаберный бардак. При моем появлении отец оторвал свой взгляд от экрана компьютера, отставил на стол бутылку коньяка – приличный пятилетний «Арарат», - и довольно потер руки. - Вернулась уже? – Эти обманчивые сладкие нотки в его голосе заставили меня еле заметно вздрогнуть. Тело отказывалось мне подчиняться, и я снова почувствовала себя овощем, которое может лишь чувствовать. Коленки предательски дрожали, а в сознании уверенно пульсировала единственная здравая мысль: «БЕГИ». Мужчина, даже отцом уже язык не поворачивается его назвать, поднялся с насиженного места и двинулся в мою сторону, растянув уголки губ в презрительной усмешке. - Что, матери дома нет – помогать некому? – Он саркастично вздохнул, останавливаясь на расстоянии вытянутой руки. А потом начался ад: этот ненормальный резко схватил меня за волосы и потянул вверх, заставляя меня несознательно потянуться за его рукой, чтобы уменьшить неприятное ощущение. – Что-то ты быстро исцелилась, не находишь? – Буквально выплюнув мне в лицо эти слова, отец со всей своей силой приложил меня головой о стену. В глазах потемнело, а затем налилось кроваво-алым. Я сдавленно простонала, съезжая вниз по стене, хватаясь руками за пульсирующую от боли голову. После этого он повалил меня на пол, “положив” на лопатки, и начал душить захватом руки. При очередном сильном сжатии я на некоторое время потеряла сознание. Из губы шла кровь, в голове и в левом ухе была сильная боль. После этого отец отпустил меня и, пренебрежительно сплюнув, вышел из квартиры, громко хлопнув дверью. А я так и осталась лежать на полу, захлебываясь в беззвучных рыданиях. Единственное, что мне хотелось сейчас знать, это за что он так со мной поступает. Большую часть своей сознательной жизни я терплю его грубые высказывания в мой адрес. Первый раз он поднял на меня руку, когда мне было 15 – я тогда опоздала домой к ужину, задержавшись у друзей. Проревев что-то наподобие того, что мама готовила, старалась, а я такая неблагодарная свинья, он отвесил мне увесистую пощечину и запер меня в моей же комнате. Иногда, мне даже казалось, что он не мой отец – но не может же родственник так издеваться над человеком, в котором течет его кровь. Или может? Я уже запуталась… - Эй, ты как? – Мое наваждение присело рядом со мной на корточки и обеспокоенно заглянуло в мои опустошенные глаза. - Глупый вопрос, Златовласка. – Невесело ухмыльнулась я, проводя рукой где-то в районе виска – кровь. Недовольно фыркнув, я поднялась, опираясь о стенку, и на ватных ногах прошла на кухню, дабы найти хоть что-то отдаленно похожее на аптечку. Главное, чтобы мама не узнала. У нее итак здоровье слабенькое, а если еще и за меня волноваться будет… От этих мыслей меня передернуло, отчего в ухо болезненно стрельнуло. Что же я сделала такого, из-за чего со мной все это происходит? Обработав все свои «телесные повреждения», я заварила себе крепкий кофе и ушла в свою комнату, чтобы уединиться со своими мыслями. Даже гном как-то странно притих – сидит в кресле и задумчиво в окно смотрит. Хмыкнув, я включила ноутбук и принялась читать книгу, которую я отрыла еще до моей болезни на просторах Интернет-паутины. «А ведь, как ни крути, существует нечто всеобъемлющее, мудрое и величественное — Бог ли, судьба ли, высший ли разум — нечто определяющее и направляющее, связывающее, нанизывающее наше суетливое бытие на тонкую и прочную нить. Мне упорно кажется: Оно насмешливо, иронично и при этом бесконечно заботливо. К нам, громким и непоседливым, испытывает исключительно родительские чувства, смешанные, разумеется. Стремится опекать, назидая и подсказывая; периодически балует и поощряет; частенько жаждет прибить на месте и наказывает за непослушание, неразумность и нежелание следовать советам. Однажды, ты приходишь в себя и обнаруживаешь руины и хлам, пыль и пепел. Только тогда ты вспоминаешь, как давно не прислушивался к тихому спокойному голосу невидимого учителя, как давно не утруждал себя учить урок; понимаешь, что позабыл освоенные когда-то азы, не говоря уж о том, что не продвинулся ни на йоту; замечаешь, что намертво застрял в прошлых обидах, неудачах, не случившихся чудесах, замкнулся, отвратителен, жалок и тяжёл; оглох и ослеп. И вот тогда наступает момент, когда тебя, тёмного, унылого и мрачного, напрочь запутавшегося в своей незамысловатой жизни, настигает осознание простой истины: пришло время стать послушным ребёнком, принять воспитание, обрести, наконец, способность к обучению. Настала пора принять всё, что было с тобой, перестать сожалеть и пожирать себя живьём за совершённые ошибки и не совершённые поступки, пора не только переоценивать и определять, но и отпускать и позволять себе плыть вперёд по течению, пора слышать настойчивые советы извне, которые на самом-то деле звучат у тебя внутри, стоит только умолкнуть и прислушаться. Ты знаешь, как правильно и верно, тебя учили и учат этому каждый день, только вот ты прогуливаешь или просто перестал что-либо слышать в грохоте чужих неправд и собственных суетливых молитв и жалоб. Стоит прекратить сопротивляться и капризничать, чтобы понять: тебе, нелепому в своём бунте, не желают ничего, кроме пользы. Тебя упорно посвящают в тайны странного древнего ремесла, тебя учат быть…» *** Наш «отряд» не спеша двигался по направлению к Одинокой Горе, и всякий раз, когда я возрождал в памяти величественный вид дворца со всеми его переходами, комнатами, тоннелями, мое сердце замирало, а потом начинало биться чаще в каком-то диком предвкушении. Убьем ли мы дракона? Вернем ли Эребор? Сейчас мне казалось это очевидным. Балин что-то рассказывал моему брату, то и дело кидая беглые взгляды в сторону дяди, который с суровым выражением лица рассматривал что-то далеко впереди. Эли пристроилась на лошади впереди меня и теперь самозабвенно заплетала ей косички, вернее, мне-то было видно, что он делает, а другим нет, потому что все ее действия – надуманные. Я вижу, что она сорвала цветок, а остальные лицезрят это растение там же, где оно и было всегда. Так и с косичками – для меня она их реально плетет, а для окружающих грива даже не шевелится. - Что-то ты в последнее время слишком задумчивым стал… - Прошептала девушка, откладывая очередную готовую косу в сторону. - Ты еще скажи, что это не к добру. – Приглушенно фыркнул я. - Именно это я и хотела сказать, дорогуша! Многозначительно хмыкнув, я снова погрузился в свои мысли, периодически поглядывая на Лину. Настроение всего вокруг несказанно радовало, именно такую погоду желает земледелец для уборки хлеба. Время от времени кто-то из участников заводил историю о былых временах, впадая в состояние ностальгии, а хоббиту давая возможность самому представить все и понять, что такое настоящая красота и могущество. - Ну, вот и Черная пуща! - воскликнул Гэндальф. - Это самый огромный лес северного мира. Надеюсь, он вам еще приглянется. Теперь отпустите пони. Естественно, нам не понравилась эта идея, но я предпочел отмолчаться, понимая, что все равно эти препирания на тему, «кому солнце светит ярче?» ничем путным не закончатся. Тут Волшебник не выдержал и прочитал длинную тираду на тему того, что медведь рядом, и все, несознательно, начали озираться по сторонам, выискивая огромного черного медведя, который не прерываясь следил за нашим передвижением. - А твой конь? - спросил Торин. - Ты не говорил, что отсылаешь его обратно. - Не говорил, ибо действительно не отсылаю его. - А что же с твоим обещанием? - Я не нарушаю его, потому что возвращаюсь на этом коне. Тут уже приуныли даже самые закоренелые вояки – в Черную Пущу, без кудесника - это самое настоящее самоубийство. Даже стоя к этому проклятому лесу спиной, я чувствовал, как что-то невидимое тянет меня туда, затягивая невидимыми веревками. Эли, почувствовавшая мою бурлящую панику, подошла ближе настолько, что мы поравнялись плечами, и мне стало как-то легче. Интересно, она бы боялась, если бы не была привязана к моим ощущениям? Пони отпустили. Лошадки радостно помчались назад. И мне на миг показалось, что вслед за ними помчалась огромная тень, похожая на медвежью. Теперь пришла пора прощаться с Гэндальфом, чему все были категорически не рады. - Прощайте и удачи вам! - произнес Гэндальф и повернул коня на запад. Отъехав довольно далеко, он не смог удержаться, чтобы не оставить за собой последнего слова. Прежде, чем скрыться из виду, кудесник развернул коня и крикнул: - Прощайте! Берегите себя и не наделайте глупостей! Не сходите с тропы! Затем он пустил коня галопом и исчез. - А за ним всегда остается последнее слово, да? – встряла моя фантазия, все еще смотрящая в ту сторону, где всего секунду назад умчался Серый Маг. Я кивнул и повернулся к «воротам» - два старых сплетенных между собой дерева, поросшие лишайником и плющом, - в самое безжизненное место в Средиземье.