Хмельной разговор между мужчинами начал терять дружественный тон. Обычная беседа за кружкой пива стала перетекать в жаркий спор, в котором каждая сторона, подбирая различные доводы, пыталась убедить другую в своей безапелляционной победе. "Цель спора – это истина", — говорили мудрецы Аттики. Но для опьяненных Брука и Уотсона поиск истины был уже не столь важен. Желание выиграть в словесной перепалке и доказать состоятельность своей мысли — вот, что двигало беседу в перед, а языки по нёбу.
— Позвольте заметить, что вы поступаете крайне глупо! — с громким стуком опустив опустевшую пинту на стол, горячо выпалил кареглазый оппонент Джона Уотсона. — Вам выпал шанс получить больше денег только за то, что на вас посмотрел развратный старик, в то время как другим "везунчикам" зачастую действительно приходится платить "любовью" за этот же лишний пенс.
— Я поступаю согласно своим принципам, мистер Брук. Они та ценность, которая останется со мной даже тогда, когда я всё потеряю, — начинал немного злиться Джон Уотсон.
Ему не нравилось в какую сторону постепенно заходит их обсуждение.
— Хваленная мораль и бессмысленная честь — вот это ваши принципы? Вот это ваше последнее богатство? Не слишком хорошая ценность, — с насмешкой хмыкнул Ричард Брук.
— Но моя. И именно благодаря им я тот, кем...
— Так недолго в дураках остаться, мистер Уотсон, — серьёзным, подчеркнуто грубым тоном вывел мужчина. — Мой покойный отец говорил мне, что измельчавшие принципы превращаются в западню. И впервые в жизни мне думается, что старик был прав. Посмотрите, куда вас заводит жизнь, и отриньте эти убеждения. А точнее, заблуждения. Они вам не нужны. Ваши ладони без единой мозоли, мистер Уотсон. Они никогда не знали тяжёлой работы. Вы никогда прежде не находились на солнце дольше, чем пара часов, и не получали обезвоживание. Ваша речь преисполнена высокопарностью и манерностью, что я невольно стараюсь подражать, усложняя тем самым себе жизнь.
— Я не требовал от вас подобных...
— Мистер Уотсон, — Брук нахмурился, — я не ошибусь, если скажу, что вы некогда упорно делали карьеру. Но теперь. Теперь вы оказались здесь. И из-за чего? Из-за того, что уже когда-то решились переступить через себя, поняв, что с высоко задранной головой не выжить. Вы уже отказались от чести. Вы уже продали одну из ваших хваленных безделушек. Признайте, мистер Уотсон, нынешняя Англия морально уродлива. В ней нет места принципам, чести и надеждам на лучшее. В ней нет места ничему, что когда-то было оплотом этого общества. Всё потеряло смысл и свою значимость. И люди, что давно переступили через себя и продолжают дальше катиться вниз, имеют больше возможностей прожить достойную жизнь, оставаясь на уровне земли, чем те, кто и дальше продолжает слепо верить в идеальность своих убеждений, стараясь забраться выше, к самым небесам, чтобы затем сорваться и разбиться вдребезги.
— К чему вы всё это ведёте? — неуверенно вымолвил Уотсон. — Хотите убедить меня в том, что я должен избавиться от чувства собственного достоинства? Что я должен закрыть глаза на творящуюся вокруг несправедливость? Что должен перестать выказывать сострадание и стать равнодушным ко всему, быть безразличным ко всем, в том числе и к самому себе? Может, мне тоже следует научиться "играть в карты"?! Или ещё лучше, начать предлагать себя в услужение безнравственным людям, что в молитвах своих взывают не к Богу, а к злату и своей похоти?!
— Я пытаюсь донести до вас идею: чтобы быть царём горы, надо измазаться в грязи и пыли. Нельзя быть белоручкой.
— Вы назвали меня белоручкой, мистер Брук? Я не чураюсь трудной и грубой работы. Я просто против того, что идёт в разрез с моими убеждениями, моим долгом джентльмена и просто человеческой нравственностью.
— Вы больше не джентльмен, мистер Уотсон. Как только вы попали в Лондон и оказались наняты в доки, вы потеряли привилегию быть кем-то. Вы можете считать себя джентльменом. Графом. Королём. Но всё, что в вас будут видеть другие - это мясо, которое можно купить. Вы лакомый кусочек, мистер Уотсон. И очень глупо с вашей стороны думать о других, когда вам надо самому защищаться от голодных собак.
— Это прозвучало как угроза, — сглотнул Джон. Черная дымка, что заволокла и без того темные глаза Брука, сделала их вовсе непроницаемыми.
Джон Уотсон с трудом мог угадать, какой огонек сейчас отражается в радужке глаз его компаньона. Отражает ли он теплый свет. Или в нём таится холодное сияние. Можно ли всё ещё надеяться на Брука, как на доброго друга. Или его стоит опасаться, как заклятого врага.
— Напротив. Это совет, — выдохнул ирландец.
— Я не знаю, что ответить вам, мистер Брук. Вы мне показались человеком, который понимает, как лучше поступить. Человеком, который окажет мне поддержку в борьбе с произволом. Я думал, что вы поможете мне защитить того юношу. Что мы придумаем план.
— И я не отказываюсь от этой затеи, — мягко вывел Ричард, — Мне противно, в некотором роде, то, что происходит в доках. Но я не хочу быть вам тем другом, что слепо следует. Я хочу вести вас, мистер Уотсон. Вы попали в мой мир. И в этом мире есть правила, которых вам не изменить.
— Я... понимаю.
— Если завтра в доках, как бы мы ни старались, произойдет то, что должно. Пообещайте мне, что закроете на это глаза. И просто займётесь своим делом. Так будет лучше, мистер Уотсон.
— Я не могу дать такое обещание.
— Что ж, похоже, что я ошибся на ваш счёт. Вы тоже глупец, — выпалив это, Ричард поднялся из-за стола и не оборачиваясь направился к выходу из паба.
Джона охватила легкая паника. Что значили слова Брука? Он так сильно разочаровался в нём? В его словах? Джон нервно постучал пальцами по столешнице. А затем кинул взор в сторону стойки с бочонками пива. Брук уже заплатил за всё? Хозяин заведения и не посмотрел в сторону Уотсона. Похоже, что у того уже позвякивали в карманах пенни, отданные ирландцем.
Однако не смотря на то, что с выпивкой не возникло проблем, мысли Джона Уотсона атаковали думы иного плана. Как теперь добираться до дома, когда в голове туман, а на сердце тяжесть. Да и как найти обратный путь. Улицы Лондона были пока плохо знакомы приезжему гувернёру. Днём он ориентировался неплохо. К тому же ему помогал Билли. Но вот ночью, когда всё съедала тьма и вязкий, как гороховый суп, туман. Найти путь домой становилось сложной задачей.
Пытаясь прикинуть, как далеко мог уйти Брук за это время, Джон Уотсон аккуратно встал из-за стола и сделал несколько осторожных шагов вперёд, словно ожидая, не последует ли ему в спину крика хозяина паба. Услышав лишь рёв пьяных мужиков и смех не менее опьяненных дам, Джон поспешно кинулся на улицу. Он надеялся нагнать мужчину.
Не смотря на то, что их беседа имела столь плачевный финал, молодой человек искренне верил, что Ричард повременит с бегством и не бросит его блуждать по слабо освещённым газовыми фонарями улицам[1].
Выбравшись из паба, Джон едва не натолкнулся на молодого человека, наряженного в черный, уже ни раз подштопанный сюртук. Голову парня украшал цилиндр. Верхнюю губу - жидкие юношеские усики. В свете уличного фонаря, Джон заметил, что всё лицо, шею и руки молодого человека покрывал ровный южный загар. Иностранец. Возможно, выходец Индии. Однако для жителя юга, усач слишком хорошо знал английский язык. И крайне проникновенно исполнял старые рыцарские баллады.
—... И короля Артура Джиневра подвела, — терзая скрипку выводил певец, мирно наблюдая за тем, как его медленно окружают ночные жители Лондона, желающие насладиться концертом. — С прекрасным Ланцелотом на ложе возлегла. Предательство такое велит пресечь народ. И леди златокудрую на суд к мечам ведёт. Король Артур не в силах гнев праведный сдержать, но сердцу не прикажешь - нельзя жену карать. Униженный, разбитый, он к Мэрлину воззвал, а чтоб узнать, что дальше полпенни мне давай!
Увидав любопытный блеск в глазах прохожей дамы, приманенной красивой балладой, рассказчик прекратил петь на середине, а затем кивком головы подозвал к себе юркого мальчишку, что все это время подпирал спиной кирпичную стену паба. Растолкав толпу, мальчишка подбежал к певцу, подпрыгнул и снял с головы того цилиндр. Не прошло и минуты, как мальчишка начал метаться из стороны в сторону, позволяя каждому слушателю кинуть монету.
— Не скупись, народ. Вон как заливает! Дайте полпенни и дальше будем петь!
— И не стыдно так народ обкрадывать! — возмутилась женщина. — Я вчера тут была. Тоже пели. И тоже полпенни просили. А как вам дали, так после каждого слова и останавливались. Нам потом вытягивать из вас приходилось всё.
— Но так ведь даже интересней! — захохотал мальчишка. — Эй, народ, а ну-ка, какое слово дальше идёт? Кто отгадает - тот с нами поёт. А кто глупость скажет - домой битым идёт.
Слова мальчишки вызвали улыбку на лице Джона. Он был почти готов вступить в игру, но ему всё ещё нужно было успеть за Бруком. Отступив от толпы и музыканта с мальчишкой, Джон Уотсон начал озираться по сторонам. Но в надвигающемся тумане было сложно обнаружить фигуру в подтяжках.
Расстроенно вздохнув, Джон уж было подумал, что ему придётся спрашивать дорогу у прохожих. Как вдруг в нос ударил стойкий аромат табака, смешанного с чем-то сладким. Лицо опутало плотное облако сизого дыма. Джон закашлялся.
— Испугались, мистер Уотсон? — раздался насмешливый голос. — Думали, что я вас бросил.
— Мистер Брук, вы настоящий злодей, — выбравшись из дымовой завесы, с укором вывел Джон. — Кхе-кхе, откуда у вас сигара?
— От друзей. Сорт "Аркадия". Такие сам себе не купишь. Хотите попробовать?
— Воздержусь, — смело отказавшись от предложения, вывел Уотсон. — И когда вы только успели...
— Только что. Я очень быстро завожу знакомства, мистер Уотсон.
— И где же этот новый друг, угостивший вас столь роскошной, но очевидно пагубной вещью?
— Не знаю, — улыбнулся кареглазый плут, и Джона Уотсона тронуло сомнение, а угощал ли мистера Брука кто-то? Не украл ли он, часом, эту сигару у какого-то выпивохи. Однако сложно было представить, чтобы хоть кто-то из паба мог позволить себе столь дорогие сигары.
— Мне пора домой, — поспешил уведомить мистера Брука Джон. Его начало покачивать. Выпитое наконец-то всосалось в кровь.
— И в самом деле, — кивнул мужчина, выпустив сигару изо рта. Затем он кинул ещё дымящуюся сигару на землю и опустил на неё тяжелый сапог.
— Зачем вы это сделали? Целую сигару! Вас же угостили.
— Но вы сказали, что эта вещь... пагубна. И тут я вспомнил, что в журнале «Ланцет», посвященном новой науке диагностики, в работах Сэмюэля Солли, утверждается, что курение может привести к «общему параличу». Неприятно. Не хотелось бы испытать на себе, — скривившись, пропел Брук.
Уотсон пришёл в замешательство. Когда в детстве он помогал в лечебнице друга отца, то в личной библиотеке доктора Стемплтона находились редкие выпуски журнала "Ланцет". Джону однажды позволили ознакомиться с одним выпуском, но он мало, что понял. Однако доктор заверил его тогда, что не всякий ум способен постичь то, что сокрыто в статьях профессоров. Что надо не просто знать медицину, а верить в неё. Верить в её будущее.
Доктор очень хвалился тем, что смог позволить себе купить несколько выпусков. Он хранил их с особой бережностью. И в последствии собирался передать как наследство детям. Удивительно, что столь узконаправленный журнал не только когда-то попал в руки обычного работяги, но и отложился в памяти не бессмысленным набором букв.
— Вы знакомы с трудами...
Джон спешил задать этот терзающий думы вопрос, но словно бы нарочно был вновь перебит Ричардом Бруком:
— Знаете, мистер Уотсон, в детстве, когда я мог улизнуть от бдительности матери, я, бывало, развлекался тем, что изображал курильщика, посасывая пустую трубку отца и пуская воображаемый дым из сложенных трубочкой губ. Удивительно, что сейчас мне совсем не хочется быть... как мой отец.
— Я сбит с толку, — сдался Джон Уотсон, он совершенно не мог понять, о чём говорит Брук. Возможно, выпитое пиво успело закружить им головы, и теперь они оба несли пьяный бред, а может Ричард так упорно пытался что-то поведать Джону о своем прошлом, чтобы сблизиться с ним. — И я устал. Прошу, мистер Брук, проводите меня до места, откуда я смогу самостоятельно добраться до дома. Вы обещали, что в пабе мы не задержимся надолго. Завтра нас ждёт тяжёлая работа. Надо набраться сил.
— Да... Да, вы правы. По крайней мере в этом, — Брук таинственно ухмыльнулся, а затем, развернувшись на пятках, направился в сторону мостовой. — Поспевайте, мистер Уотсон, если в самом деле не хотите, чтобы я оставил вас блуждать в тумане.
***
Миссис Эргли не спала. Она штопала рубашки на продажу. Билли тоже был бодр. Он то и дело вылезал из своей постели, подходил к матери, позволяя той уже в который раз поцеловать себя в нос, и косился на свечу. Нет, свет нисколько не мешал ему сомкнуть веки. Просто малыш Билли волновался за гувернёра. Мальчишка переживал, не потерялся ли в тумане мистер Уотсон. Не нужно ли выйти на улицу и подсветить ему путь.
— Мама, как-то долго мистер Уотсон не возвращается. А вдруг на него напали те громилы из доков. Я видел их. Они страшные. И так зыркали, словно собираются ограбить. Нам нужно обратиться за помощью к констеблю. Я могу сбегать! Они его найдут!
— Билли, ну куда ты побежишь среди ночи. Засыпай давай. Мистер Уотсон скоро воротится. А если нет, то я сама отправлюсь его искать. Обещаю.
Выслушав слова матери, ребёнок сдался. Он ещё раз подошёл к женщине и та вновь чмокнула мальчишку в нос. После Билли с разбега плюхнулся в постель, из-за чего хлипкая кровать едва не затрещала и не развалилась напополам. Миссис Эргли с укором посмотрела на непоседливого сына, но быстро смягчилась и вновь принялась за штопку рубах.
***
Джон возвратился в свой угол в доме № 17 очень поздно. И всё из-за того, что не смотря на то, что мистер Брук верно указал Уотсону дорогу, молодой человек всё же смог заплутать, свернув не туда. К счастью, вовремя встретившийся на пути мистер Дуглас, как раз возвращавшийся со смены на свинцовой фабрике, помог соседу выйти к дому.
Когда Джон перемахнул порог дома, миссис Эргли уже спала, накрыв колени недоштопанной рубахой. Выбившись из сил, женщина не смогла сдержать обещание, данное сыну. Однако она все же оставила дверь приоткрытой, чтобы мистеру Уотсону не составило труда попасть под крушу. Кроме того, она специально для мистера Уотсона оставила на столе кусочек хлеба и миску супа. Успевшего, правда, уже остыть. На постель гувернёру она постелила новенькое шерстяное одеяло.
— Не стоило, миссис Эргли, — шепотом вывел Джон, проведя рукой по мягкому и уютному одеялу, которое женщина успела украсить инициалами квартиранта. — Это слишком дорогой подарок.
Стараясь не наделать шуму, Джон Уотсон поднял одеяло и поспешил накрыть им мерзнущую женщину.
— Вот. Так будет теплее, — мягко улыбнулся молодой человек.
— Папа, это ты? — раздался заспанный голос Билли. Мальчик проснулся и, увидев Джона облаченного в одежду мистера Эргли, спросонья перепутал с отцом. — А мы с мамой по тебе скучали. Но ты вернулся, а потому я теперь буду скучать только по мистеру Уотсону, когда он найдёт работу и уйдёт от нас.
Пробормотав это, мальчишка вновь закрыл глаза и тихо засопел.
Джон же ещё долго стоял у постели ребенка и с грустью смотрел на это крохотное невинное личико. Спящий Билли напоминал Уотсону его в детстве. Такой же безмятежный ребёнок с ангельскими чертами. Правда, если юный Джонни ещё не знал, с каким сложным будущим ему предстоит столкнуться, то малыш Билли уже жил в нём. И это было так печально. Но терзало не это, а то, что не смотря на все тяготы судьбы, Билли в самом деле был счастлив и доволен той жизнью, которая у него была. В то время как Джон, подловил себя на том, что он лишь старательно делает вид. Джон долго и упорно верил в то, что любая беда ему по плечу. И что не сегодня, но завтра его обязательно ждёт рассвет, однако разговор с Бруком за кружкой пива, их перепалка и брошенные мужчиной слова, заставили его задуматься.
------------------------------------------------------------------------------------------
[1] Идея использовать газ для освещения улиц принадлежала будущему королю Георгу IV, а в то время еще принцу Уэльскому. Первый газовый фонарь был зажжен в его резиденции Карлтон-хауз. Спустя два года – в 1807 году – газовые фонари появились на Пэлл-Мэлл, которая стала первой в мире улицей с газовым освещением. В то время зажженный газ выходил из открытого конца газовой трубы. Вскоре, чтобы защитить горелку, был сооружен металлический абажур с несколькими отверстиями. К 1819 году в Лондоне было проложено 288 миль газовых труб, которые снабжали газом 51 тысячу фонарей. В течение десяти последующих лет большинство центральных улиц крупнейших английских городов уже освещались газом.
