***
Альфред не понимал, почему снова повторяется это чувство, которое ни с чем не спутаешь. Снова его затягивает в пучину прошлого России. Франциск, поначалу ослеплённый ярким белым светом, льющимся из окон, долго не мог разлепить глаза и без какой-либо пользы пытался прикрыться полупрозрачными руками. Когда зрение наконец привыкло к столь яркой обстановке, он завертелся на месте и обнаружил, что находится посреди гостиной дома Брагинского, что страны оказались в таком же положении, как и он сам. Должно быть, это не сон, хотя Франция точно помнил, как поругался с Изабель и в расстроенных чувствах закрылся в своём кабинете, где долго клевал носом над столом. Америка, Англия, Германия и Япония... Старая добрая компания снова в сборе и готова приоткрыть завесу таинственного личного прошлого России. — Что за чертовщина?! — услышали государства тихую немецкую ругань. Эту грубую речь Альфред узнал бы из тысячи голосов врагов. Людвиг, как громом поражённый, обернулся на голос старшего брата, который то и дело хмурился и морщился из-за освещения. Но ещё больше поразил Германию хныкающий Италия, стоящий рядом с экс-Пруссией. Только они вдвоём, должно быть, не понимали, что с ними произошло и где они находятся. — Запад? И ты здесь?! — воскликнул Гилберт и с кривой ухмылкой огляделся. — Какого лешего вы все здесь?! — Брат, понимаешь... — Англия однажды начудил, и мы узнали много интересного о России, — сказал Франция ровным безразличным голосом. — Короче говоря, мы путешествуем в его прошлом. Байльшмидт как-то многозначительно прошёлся немного ошалевшим взглядом по мрачным фигурам стран и только собрался высказаться, как Франция перебил и его: — Россия ничего не знает. Насмешливый ответ не заставил себя долго ждать: — То-то я смотрю, вы ещё живы. Кто-то разговаривал прямо за стеной: наверняка Россия и Петербург или Сибирь. Америка переглянулся с Англией, Япония - с Германией и Италией, и только Франция проследил за ошарашенным взглядом Пруссии. Гилберт, с лица которого исчезла привычная надменность, опустил руки и с приоткрытым ртом смотрел в коридор, где медленно, словно в воде, без единого звука шагала Гретель. Франциск, никогда в жизни не видевший, как Байльшмидт испытывает к кому-то нежные чувства, подумал, что тот вот-вот расплачется от избытка эмоций. Но Гилберт, словно зачарованный, осторожно двинулся к Гретель, в глубине души паникуя, что она исчезнет, как прекрасный мираж в пустыне его жизни. Знакомый потёртый советский плащ, короткие каштановые волосы и тоскливый взгляд — всё столь любимое экс-Пруссией. Байльшмидт даже перестал дышать на несколько мгновений. Гретель, будто загипнотизированная, медленно плыла в сторону приоткрытой двери, пока страны высыпали в коридор. Остановившись, она опасливо толкнула жутко скрипнувшую дверь, а затем заглянула в комнату, где напротив России стоял ещё незнакомый странам паренёк. В его русых волосах пробивалась седина, на губах играла зловещая улыбка. Держа в левой руке пистолет, парень говорил насмешливо: — ...Выстрели себе в голову, и идём с нами. На мгновение движение мира словно остановилось. Иван некоторое время задумчиво смотрел на пистолет и наконец протянул руку. Парень до омерзительного победно ухмыльнулся, вручив оружие Брагинскому, в то время как волосы на голове Гретель встали дыбом. Гилберт смотрел то на неё, то на незнакомца. Вдруг тот повернул голову к немке и, изогнув бровь, ядовито прошипел: — А ты что тут забыла? — Что ты делаешь? Ты же не хочешь... — Пошла вон. Парень махнул рукой, и дверь с громким хлопком закрылась перед носом Гретель. Последнее, что все увидели, это как Россия, ни жив ни мёртв, приставил пистолет к виску. Свет в окнах погас, будто кто-то щёлкнул по выключателю, на смену ему пришёл шелест листьев и вой ветра в далёком тёмном лесу. Над головами государств расцвело алое небо, на западе в пламени заката догорал очередной день, вокруг выросла яблоневая роща. Гретель, затуманенные глаза которой смотрели в пустоту, лежала под самым высоким деревом, пустив пальцы в землю. Рядом с ней на одном колене стоял приятный на внешность мужчина и аккуратно теребил её за плечо. — Вставай, дорогая, — его голос был мягок. — Трудная ночь грядёт. Он поднялся, позволяя разглядеть чуть овальное лицо и яркие серо-голубые глаза. Мужчина бросил печальный взор на дом Брагинского и, помедлив с минуту, направился к главному входу. Пруссия обратил внимания на его одежду, подобную которой видел на плечах России при первой встрече с ним. Гретель не могла прийти в себя: она, приняв сидячее положение, трясла головой и морщила нос, пытаясь понять, что только что видела. Она встала и, пошатываясь, пошла напролом к дому, надеясь, видимо, пройти прямо сквозь яблони. Но когда ветка хлестнула Кёнигсберг по лицу, она возмущённо ойкнула и через секунду удивлённо посмотрела на дерево. Потом поражённо провела рукой по листьям, чувствуя их приятную гладкость, счастливо улыбнулась и резко свернула направо, бодрым шагом направившись к двери. Она не заметила, как солнце скрылось за горизонтом, и алое небо начинает окрашиваться тёмной синевой. Коридор пугал и одновременно манил своей тишиной, как если бы убийца с улыбкой давал смертельный яд своей жертве. Казалось, стоит только зайти в дом, и он тебя уже не выпустит. Когда Гретель проходила мимо гостиной, она не заметила несколько фигур, сидящих на диване и в креслах. Но Англия обратил внимание на то, как двое мужчин и одна женщина перешёптываются о чём-то, связанном несомненно с Россией. Тот мужчина, что был в саду с Гретель, говорил быстро и сосредоточенно, а темноволосая женщина кивала с улыбкой, неотрывно смотря на него. В кресле, в самом углу, сидел намного моложе них парень в старой советской форме, почему-то чёрной, и глядел на свои руки. Из обрывков фраз, которые Артур с трудом мог разобрать, он понял, что девушку зовут Казань, потому что мужчина часто и недовольно говорил: — Казань, прекрати паясничать!.. Гретель уже поднялась на второй этаж, настороженно заглядывала в каждую комнату и тихо спрашивала: — Россия? В ванной мерно шумела вода. Пропустив пару комнат, Гретель решительно пошла на источник звука. Она распахнула дверь и, увидев, как по полу растекается розоватая вода, а в ванне стоит весь в крови незнакомец из видения, закричала от страха. Гилберт ещё никогда не видел столько ужаса на её лице. Кёнигсберг сделала несколько неуклюжих шагов назад и упёрлась в стену, сползла вниз, обняв себя руками. Паренёк рассмеялся колючим жестоким смехом, плюхнул ногами на пол и двинулся к ней. — Страшно стало? — он нарочно провёл окровавленной рукой по щеке. — Это хорошо. — Севастополь, ты сумасшедший! — дрожащим голосом сказала Кёнигсберг. — Зачем ты это делаешь? — Зачем? — Всеволод изобразил глубокие размышления. — Я даже не знаю. То ли просто скучно, то ли ты мне не нравишься. Не могу решить. Пока Гилберт желал разорвать Всеволода на куски, Гретель вздохнула скорее по привычке, чем по надобности, и решила собраться с силами. Она больше полувека боялась смотреть в глаза Севастополю и Одессе, и если с последней как-то были разрешены все разногласия, высказаны все претензии и найден компромисс, то с первым всё обстояло гораздо сложнее. Агнесса приняла извинения Гретель, понимая, что та отказалась от всего, что у неё было: от идей, от братьев и сестёр, от Гилберта... И стала всего лишь невзрачной тенью той, кем была при жизни. — Раз ты здесь, — Кёнигсберг поднялась, даже несмотря на то, что ноги у неё предательски дрожали, — значит Крым... — Валяется где-то в Москве без сознания, — брезгливо отмахнулся Севастополь. — Мне сейчас не до него. Гретель сглотнула, непослушными пальцами убрала каштановые прядки волос с глаз и, собрав в кулак всю свою храбрость, с вызовом посмотрела в бледные неживые глаза Всеволода. Он сошёл с ума, сошёл с ума, это не настоящий Севастополь. Облизнув губы, как делала это всегда, когда нервничала, девушка сказала, робко протянув руку: — Севастополь, отдай, пожалуйста, пистолет. Всеволод опешил, что было видно по его изумлённому выражению лица. Он положил руку на пистолет, заткнутый за ремнём на поясе за спиной, будто тот мог исчезнут, стоит Гретель этого захотеть, и взглянул исподлобья на неё. — Зачем... — Я знаю, что ты задумал, — твёрдо сказала Кёнигсберг. — Либо отдай пистолет и говори, что хотел сказать России, либо уходи. Я не позволю тебе причинить ему вред. "Моя девочка," — подумал Гилберт со злорадной усмешкой, увидев, как Гретель вся напряглась, готовая в любую секунду врезать Всеволоду. Севастополь же не шевелился, тоже понимая, что лучший удар немки правой не заставит себя долго ждать, если он сделает неверное движение. В ночной тишине напряжение между ними сгустилось до такой степени, что, казалось, его можно потрогать. Когда ветер за окном протяжно взвыл, Всеволод вдруг расправил плечи и обманчиво мягко сказал, убрав назад мокрую чёлку: — Ну, я пойду. Ты мне не указ. Без лишних слов она кинулась на парня. Сделав обманный манёвр рукой, Кёнигсберг нырнула под локоть за спину Севастополя и ловким движением пальцев выхватила пистолет из-за его пояса. Всеволод грязно выругался, с лютой ненавистью смотря на отпрыгнувшую от него Гретель. Девушка долго возилась с оружием, прежде чем бросить пули в сторону Всеволода. — Можешь оставить их себе и застрелиться сам, если получиться, — холодно произнесла она. Севастополь рассмеялся, и страны невольно отшатнулись. — Если бы я мог... Ты и Пруссия пошли бы вместе со мной. — Какой же ты мерзкий, — все обернулись на ровный бархатный голос. В сторону Севастополя и Кёнигсберг лёгкой едва слышной походкой шагал Волгоград. Он выглядел так, словно ему приходилось разнимать двух детей, один из которых был его собственным ребёнком, и именно за него было ужасно стыдно и одновременно неловко и грустно за то, что не получилось привить ему хорошие манеры. Его немного грубые и мужественные черты лица исказились бесконечной печалью, но в глазах теплилась светлая вера в то, что однажды Севастополь, тот самый непоседливый, пытающийся подражать России Севастополь вернётся, пробившись сквозь завесу слепой ненависти. — Какой отвратительный и низкий, — шипел Николай, однако такие слова с трудом давались ему по-отношению к брату, хотя служили вынужденной воспитательной мерой. — Отойди от девчонки на пять шагов. И больше к ней не приближайся. Ты забыл, что мы никогда не втаптываем в грязь проигравших? У них тоже есть чувства и сердце. Глаза Севастополя полыхнули яростью, он крепче сжал кулаки и скрипнул зубами. На фоне Всеволода, который напоминал собой сильный шторм, Николай выглядел спокойным и уверенно тихим. — Не надо её защищать, — рявкнул Всеволод. — Ты мне не указ, это раз, — Волгоград чуть наклонил голову вперёд. — Я подчиняюсь только России, это два. И я заставлю тебя исчезнуть, если я только допущу мысль о том, что ты навредишь ему. Гретель облегчённо выдохнула. Сталинград редко появляется в доме России, и Москва говорит, что он всегда сидит у подножья монумента "Родина-мать зовет" и иногда неспеша прогуливается по кургану, вспоминая сражения Второй Мировой войны и великую Победу, до которой он не дожил. Но Николай, в отличие от Всеволода, после смерти не обозлился на весь мир и простил Германию через полвека. Волгоград — достаточно загадочная личность, если судить с точки зрения Кёнигсберг. — И хватит уже позориться перед Россией и Великим Новгородом, — обронил Николай. Гретель и Всеволод с недоумением посмотрели на него. Волгоград закатил глаза и скептически посмотрел на них. — Забудьте о своих эмоциях, — нетерпеливым тоном сказал Николай. — Живых тут нет. Все мертвы. Кроме России... Мрачно уставившись в пол, Сталинград прислонился спиной к стене. И снова в тёмном лесу жутко взвыл ветер; Гретель даже передёрнуло. Она нервно тряхнула головой, а Всеволод, пожав плечами, в два шага оказался у двери комнаты Ивана и медленно потянул за ручку. Кёнигсберг кинулась следом, терзаемая мыслями о том, что Севастополь не оставил свою безумную идею забрать Россию в блёклый мир теней. Девушка успокаивала себя: Всеволод и сам всего лишь тень, он не посмеет тронуть живого. Иван стоял у раскрытого настежь окна, спрятав руки в карманы идеально выглаженных чёрных брюк, смотрел на звёздное небо и курил. Странно было видеть его в официальном костюме, да ещё и без шарфа, который висел на спинке стула бесформенной тряпкой. Казалось, ни Гретель, ни Всеволода он не заметил. Очередной окурок был отправлен в импровизированную пепельницу — маленькую банку, забитую доверху другими окурками, — и Иван выудил из кармана пиджака пачку сигарет и простенькую зажигалку. Подул нежный летний ветерок, какой бывает только в июньской ночи, и растрепал белёсые волосы России. Он же достал новую сигарету, зажал губами, затем долго чиркал зажигалкой, прежде чем поджечь её кончик. Брагинский хотел спрятать пачку в кармане, но Гретель остановила его. — Прекратите, — жёстко сказала она, положив пальцы на пачку. Иван слегка нахмурил брови, но немку это не испугало. Она только сильнее сжала сигареты. — Отдайте пачку. Брагинский долго смотрел в её глаза с печальным сомнением, каплей протеста и немого отчаяния. Но он всё таки выпустил пачку из руки, выпустив изо рта серый ядовитый дым; Гретель небрежно бросила её под ноги, раздавила каблуком сапога и отбросила в сторону. — Теперь сигарету, — Кёнигсберг посмотрела на Россию исподлобья. Отвернувшись к окну, Иван взял сигарету двумя пальцами и ответил хриплым голосом: — Это последняя. Кёнигсберг это не убедило. — Обещаю. Мотнув головой, Гретель всё же отступила назад, в тень стены, но на её место встал Всеволод. Он пытливо смотрел на Ивана, ожидая, что тот повернётся, но ему было плевать. Тогда Севастополь положил ладони на подоконник, так же не сводя взгляда с России, и странам почудилось, будто сейчас он скажет что-то, отчего его Родина воспрянет духом. Однако вместо этого Всеволод зловеще улыбнулся и сказал с издевкой: — Ну что, помогли тебе твои союзные республики? Затягиваясь сигаретным дымом, Иван посмотрел на него так, будто на назойливую муху, долгое время зудящую над ухом. Его глаза мерцали глубоким аметистовым светом, как если бы озеро мерцало в мягком лунном свете. — Как видишь, — Иван опустил взгляд в пол. Он выглядел так, словно готов в эту же секунду повесить камень на шею и пойти ко дну пучины морской. — А я ведь тебя предупреждал, — Севастополь сказал это с таким видом, будто жадно хотел произнести эту фразу очень долго. — Я говорил тебе, что они будут использовать тебя, но ты меня не слушал! И что ты получил?! За то, что ты позволил им сидеть на своей шее, любил их и всё для них делал, они ненавидят тебя! Даже твои сёстры... — Севастополь, у меня от тебя голова болит, — безразличным тоном сказал Иван, поморщившись. — Нет уж, выслушай меня до конца! — рявкнул Всеволод, не сдерживая своего гнева. — Никогда больше не подпускай их так близко к себе, будь хоть они три раза твои братья и сёстры. Тем более завязывай своё тесное общение с Англией, — Артур удивлённо вскинул брови. — Он тот ещё ублюдок. Даже этот мальчишка, Америка, не так мне противен, как Англия. И запомни уже раз и навсегда: друзей у тебя нет, не было и никогда не будет. Ты такой дурак, Россия... Сам не знаешь, чего хочешь. Почему с тобой так сложно? Ты мог бы щёлкнуть пальцами, и одна половина мира упала бы перед тобой на колени, заставив другую нести дары к твоим ногам. Но нет, одних нужно дурачить, других — сначала приблизить, а потом оттолкнуть, третьих — пригреть в своих объятиях. Хватит уже спасать этих идиотов от них же самих. Пусть уже перегрызут друг другу глотки, и дело с концом. Тебя это касаться не должно, потому что среди них у тебя нет ни семьи, ни друзей. Наслаждайся компанией мёртвой девчонки, потерявшей рассудок столицы, полукровки и двух идиотов, которые не знают, что делать со своими жизнями. Россия поджал губы, его глаза закрыла чёлка, но по бледным щекам всё равно проложили две влажные дорожки слёзы бесконечной печали. Странам ещё никогда не было так неловко, в отличие от Севастополя, смотревшего на Россию с отвращением. — Глупо лить слёзы из-за правды, Брагинский, — брезгливо плюнул Всеволод, сухо пожав плечами. — Я не лью слёзы. Тут не выдержала Гретель. Она всё это время стояла в стороне, сжимая кулаки и тихо проклиная Всеволода. Наконец она подняла заплаканные глаза на него, смахнула слёзы, и, подлетев к парню, отвесила ему крепкую пощёчину. — Да у тебя сердца, что ли, нет?! — закричала не своим голосом Кёнигсберг. — Как ты можешь такое говорить?! — А что? — Севастополь изобразил равнодушное удивление. — Я сказал правду. Не в силах найти себе место от его слов, Гретель сделала круг по комнате. Она схватилась за голову, тихо всхлипывая, потом остановилась напротив Всеволода и заговорила, еле подбирая слова и шмыгая носом: — Т-ты... Убирайся. Видеть тебя здесь больше не желаю. Никогда не возвращайся в этот дом, слышишь?! — сорвалась Кёнигсберг, сделав шаг назад под пристальным взглядом Севастополя. Гилберт не мог припомнить, когда ещё он видел Гретель столь подавленной. Когда на плечо Кёнигсберг мягко опустилась чья-то рука, она вздрогнула и шарахнулась. Из тени комнаты вышел Великий Новгород, как уже догадались страны, с ласковой улыбкой на лице. Он похлопал девушку по спине и сказал тихо: — Успокойся, дорогая. Ты же понимаешь, что это не тот Севастополь, о героизме которого ты слышала? Посмотри на него внимательно и хорошенько запомни, — зашептал Великий Новгород, — что бывает с теми, кто умирает с ненавистью и тьмой в сердце. Кёнигсберг закивала. Великий Новгород убрал руку с её плеча и весело сказал: — А теперь выметайтесь все отсюда! — Чёрт побери, да это же ещё один Россия! — одновременно воскликнули Англия и экс-Пруссия. — Чёрт побери, логично! — съязвил Франция, который никогда не был безразличным к прошлому России. Через минуту в комнате остались только Россия и Великий Новгород. По крикам Казани в коридоре стало понятно, что она не даст спуску Севастополю и надерёт ему уши за всё хорошее. Иван утопил остаток сигареты в куче других окурков. Великий Новгород с нежной улыбкой глядел на него некоторое время, а после тихо пристроился на подоконнике. — Дитя моё, — заговорил он, и в голосе его была слышна безграничная забота, — любовь так сильно ранила тебя? — Да, — Иван провёл ладонью по лицу. — И она мне больше не нужна. Вновь его внимание было обращено на звёзды. — Никогда не говори так, — покачал головой Великий Новгород. — Любовь правит этим миром и заставляет нас совершать великие дела. Вера даёт нам надежду. А мечты и стремления — смысл жизни. Или я не прав? — Нет, — отрезал Иван. — От них нет толку. Великий Новгород рассмеялся. — Нет смысла объяснять тебе что-то сейчас. Ты привык всё постигать сам, таков уж ты есть, — он дёрнул уголками губ. — Главное, что с рассветом всё измениться. Ведь впереди тебя ждёт новое тысячелетие. Он исчез с улыбкой на лице, просто растворился в лунном сете, словно его тут не было, а Иван говорил сам с собой. Великий Новгород, как решил Россия, всегда говорит загадками, словно не может дать чёткого ответа, что очень раздражало. Лучше бы он вовсе не появлялся. Махнув рукой, Брагинский покинул свою комнату. Он спустился в кухню, где по разным углам сидели Николай, Севастополь и Гретель. Только Казань с подозрительным любопытством и странной улыбкой смотрела на Ивана. Все они отвлеклись от рассматривания грязи на полу, трещинок на стене и пыли на полках, уставившись на Россию. Тот, не замечая этого, подошёл к рукомойнику, и тут его взор привлёк стакан, до краёв наполненный водой. Когда Иван поднёс его к губам, Казань готова была заглянуть ему в рот. Но даже она не смутила его и не помешала иссушить стакан до дна. Россия поставил стакан на прежнее место и упёрся руками в кухонную тумбу, и Кёнигсберг вдруг ощутила вгрызающееся в её душу волнение. Вдруг дыхание Брагинского внезапно участилось, он сжал рубашку на груди и на лбу выступил холодный пот. Гретель обеспокоенно поднялась со стула, а Иван тем временем согнулся над раковиной, вцепившись ногтями в дерево тумб. Из него выходило что-то чёрное, отдалённо напоминающее сгустки крови. Франциск зажал рот рукой, пытаясь взять под контроль подкатившую к горлу тошноту; волосы на затылке экс-Пруссии зашевелились. Америка просто остолбенел от леденящего ужаса, что уж говорить об Италии. В конце концов, Россию перестало рвать. Он приподнялся и только успел сказать тихо: — Что это было... Руки Ивана соскользнули, он упал на пол и закрыл глаза. К нему подскочили Гретель и Севастополь, которые не могли и пары слов связать от захватившего их ужаса. Кёнигсберг готова была поклясться: будь она живой, она поседела бы в тот же миг, как Россия начал выплёвывать чёрные сгустки. — Что только что произошло?! — дрожащим голосом спросила Гретель и затрясла Ивана за плечо. — Россия? — Уймитесь, — вздохнула Казань, покрутив вентили крана над раковиной. — Теперь его не будет разъедать изнутри эта... Грязь, — вода долго шумела, прежде чем татарка выключила её. Потом она неизвестно зачем перевернула стол, который с возмущённым грохотом бухнулся на бок, придвинула его к стене и села на пол на то же место, где стояла. Откинув роскошные волосы за плечо, она сказал надменно: — Теперь ждём рассвет. А с рассветом, — она грозно глянула на Всеволода, — ты уйдёшь. — Я и не сопротивляюсь, — встрепенулся Севастополь. — Но только с рассветом. — Отлично. Некоторое время они молчали. Гретель села около головы Ивана, а Всеволод занял место рядом с Казанью. Сталинград сел под окном, подтянул ноги к груди и уставился на пустоту перед собой стеклянными глазами. Луна на небосводе недавно начала клониться к горизонту. Казань смотрела то на Кёнигсберг, то на Севастополь, и видно было, что она не может долго оставаться в тишине. Она пару минут напряжённо мяла складки платья в пальцах и в конечном счёте не выдержала: — Давайте о чём нибудь поговорим! Как вы можете сидеть в тишине? — Как ты можешь вечно болтать? — парировал Севастополь. — О чём же? — влезла Гретель. Казань хитро посмотрела на неё; ждала, когда спросит. — Да хоть о Гилберте! — Казань всплеснула руками. — Он же такой красавчик! И пока Гилберт самодовольно ухмылялся в сторонке, сложив руки на груди, она продолжила: — Знаешь, Гилберт такой милый, когда злится, стоит кому-то играть не по его правилам. Я бы приударила за ним, если бы была жива! Гретель до ужаса мрачно посмотрела на татарку, желая испепелить её своим гневным взором. Всеволод прыснул от смеха. Немка исподлобья взирала на Казань, а та только рассмеялась: — Кёнигсберг, я не имела ввиду ничего такого! — она помахала рукой. — Я люблю только Россию. Сказать, что страны дар речи потеряли, это не сказать ровным счётом ничего. — Когда ты его полюбила?! — подал голос ошалевший от такого признания оживившийся Волгоград. — Когда попыталась отравить в седьмой раз? — Не было такого! — невозмутимо отрицала Казань. — Но ты сама рассказывала! — воскликнул Николай. — Ну, знаешь ли, мы квиты, — Казань пожала плечами. — Я пыталась его отравить, а он убил меня. Понятно? Повисла гнетущая тишина, Казань теперь явно не была настроена на разговоры. Прижав ноги к груди, Кёнигсберг смотрела бледное неподвижное лицо России, в котором только вздымающаяся и опускающаяся грудь говорила о признаках жизни. Ожидание неизвестного сводило девушку с ума: она будто ждала, когда войдёт Гилберт и объявит о смерти Брагинского. Вдруг Гретель почувствовала на себе тяжёлый взгляд, но долго не оборачивалась к тому, кому он принадлежал. Но Севастополь заговорил первым: — Злишься на меня? — За последние твои слова России — да, за остальное — нет, — тихо ответила немка. — За это даже извиняться не буду, — сам себе кивнул Всеволод. — А за войну? Вы же проиграли. И ты умерла. — Я рада, что Советский Союз победил, — уверенно сказала Гретель. — Почему? — Иначе бы все члены моей семьи стали монстрами, — огорошила Кёнигсберг экс-Пруссию и Германию. Впрочем, она редко в чём ошибалась... Севастополь непонимающе смотрел на неё. — В смысле? — В прямом смысле! — Гретель на мгновение потеряла терпение, но быстро вернула себе самообладание. — Короче говоря... Однажды мне приснился ужасный сон, или это было кошмарное видение — точно не скажу... Но в нём мы выиграли войну: Пруссия, Германия, Япония, и дальше по списку. Весь Советский Союз стал нашим огромным источником всех необходимых ресурсов... — Что конкретно стало с республиками? — Украину и Беларусь забрал себе Германия для... Развлечений. Очень плохих развлечений. Прибалтика формально отошла Финляндии, да я и не горела желанием узнать, что там с ней было. Узбекистан, Грузия, Таджикистан, Армения — в общем, вся их рабочая сила была отправлена на строительство новых памятников, достопримечательностей, домов и так далее. Но так как они считались "нечистыми" нациями, их морили голодом. Не смотри так на меня, Севастополь, сейчас и о России расскажу!.. Россия, бедный Россия. Он достался Пруссии. Без подробностей, потому что мне отвратительно то, в качестве кого он достался Гилберту. Все знают, что Россию можно шантажировать сёстрами, поэтому у него не было выбора... Севастополь кивнул. — Что касается городов... Москву разобрали по камушкам, и она долго не протянула, сам понимаешь. Берлин, конечно, рвал и метал по этому поводу. Многие столицы нашли покой в камерах пыток, чего уж греха таить. Питер достался Бранденбургу, потому что Бранденбург у нас с причудами. Сибирь, как бы Токио этого ни хотела, жил рядом с Россией, помогал ему справляться с делами. Но мы сломали их. Сломали настолько, что человек бы этого не выдержал. Прочитала даже о том, что Беларусь всё-таки застрелилась, а Украина утопилась в реке. Что-то ужасное творилось потом. Ад настал на Земле. — А что сделала ты? — Я? — Гретель вскинула брови. — Я повесилась. — Что? — Всеволод мотнул головой, отказываясь верить своим ушам. — Как? — А вот так. Не выдержала. Остаток предрассветных часов они просидели молча. На горизонте засверкал спасительный рассвет, окрашивая небо в волшебные розовые и бежевые цвета. Ночь стремительно погибала в лучах солнца, давая жизнь новому дню. А вместе с ушедшей ночью покинули дом России Севастополь и Казань, Сталинград чуть задержался. Он медленно кивнул Гретель, мол, теперь все на тебе. С его исчезновением Россия проснулся: он завыл от боли, приложил ладонь к голове и зажмурился. Кёнигсберг поднялась, надев маску невозмутимости и железного спокойствия. — Я что, в обморок упал? — улыбнулся Брагинский. Кёнигсберг ничего не ответила. Она неслышно подошла к окну, и когда она попыталась отодвинуть занавески в сторону, её полупрозрачные пальцы прошли сквозь них. Девушка сделалась ещё более печальной, чем обычно. — Господи, ещё и во Францию лететь... — откинув чёлку со лба, сказал Иван, которому, видимо, понравилось место на полу. — Пожалуйста, не уезжайте, — попросила Гретель, сунув руки в карманы плаща. — Мне не нравится, когда дом пустует. Людвиг взволнованно посмотрел в спину брату. Германия с тоской понимал, что как только старший брат окажется в настоящем, он соберёт вещи и полетит в Россию. Потому что теперь ему известно о Кёнигсберг. — Хорошо, — просто согласился Иван. — Англия подождёт. Когда воспоминание начало рассыпаться в пыль, Америка пообещал себе, что вынесет из него урок.Глава 15.
22 августа 2015 г. в 03:32
Всё будто ускользало из рук.
Альфред Джонс не знал, что сделать для того, чтобы вернуть всё на круги своя. Былая власть и сила медленно утекали, как если бы вода струилась сквозь пальцы, а Альфред в смешных попытках удержать её бездумно старался поймать её капли. А всё из-за России. России, который снова поверил в свой народ, в свою былую мощь и в то, что он вернёт себе потерянное уважение. Но Альфред Джонс сделал слишком много для того, чтобы мнение Ивана Брагинского ни во что не ставили и одну шестую часть суши в один момент вычеркнули из мира. Америка прижал ноги к груди и обнял их, хмурясь и теребя оправу очков. Почему, когда правительство России ползало на коленях перед Конгрессом, умоляя о помощи, сам Иван стоял в стороне, сложив руки в карманы бежевого пальто, и смотрел в пол пустыми глазами, но в то же время был далеко-далеко от того места, где находился на самом деле? Почему он молчал и не просил за свой народ, с которым стремительно летел в бездну? Дело, наверняка, не только в его личной гордости и самоотверженности. Как разгадать связанные с Брагинским тайны? Как приблизиться к нему, не рискнув собственной головой? Москва, хоть и выглядит доброжелательной девушкой, на все сто процентов готова убивать, стоит только посмотреть на Ивана не так, как нужно. С Петербургом связываться вовсе себе дороже, а Сибирь — какая-то тёмная лошадка. Он странный, угрюмый и замкнутый, насколько мог судить Америка, путешествуя по прошлому России. Альфред тряхнул головой: слишком просто он судит об этих троих. Должно быть, он в самом деле не извлёк никаких уроков из воспоминаний Ивана. Нужно было копнуть глубже... Но готов ли Альфред Джонс наткнуться на новые скелеты? Столько вопросов и ни одного вразумительного ответа.
Россия ничего не сказал тогда, когда Запад готов был разорвать его на куски, он ничего не сказал и сейчас, когда в Крыму появились его войска. Он всего лишь раз сверкнул оружием, а Америке тут же посыпались жалобы, мол, Россия нам тут снова угрожает. И пока пешки паникуют, у короля есть время подумать над планом действий. Однако теперь Украине, этой обезумевшей идиотке, ничего нельзя доверить. Что, чёрт возьми, можно доверить стране, проворонившей важнейший стратегический порт? Устав слушать глупые бессвязные истерики Ольги, Прибалтики и Швеции в особенности, Альфред выключил телефон. Все они ему до смерти надоели. Россия, вне всяких сомнений, был проблемой номер один.
Больше Ивана Альфреда раздражала непокорность Вука Мишича и насмешки Гилберта Байльшмидта. Последнего нет, его просто не существует на карте мира, но почему он ещё жив? Не только жив-здоров, но ещё и нагло хвастается новым русским оружием у себя в области, пугая добрую половину западных стран. Проще говоря, полностью оправдывает свой титул "пистолета у виска Европы". Гилберт точно не знает о Гретель, но по какой причине он так часто шатается в компании Брагинского и его семьи? Неужели привязался к ним? Просто смешно.
Ещё этот серб, что так сильно восхищается своим братом, будто тот является богом. Наглый, дерзкий и слишком громкий для маленькой страны Балканского полуострова. Порой Альфред забывает, что Вук — такой же смелый славянин, который не страшится умереть за правду, как и Иван.
Альфред Джонс рассмеялся. Что есть правда в двадцать первом веке? Правильно. Пустой звук.
— Ты там очередной план по захвату мира придумал? — поинтересовался Вашингтон, оторвавшись от ноутбука.
Америка взъерошил волосы, немного расслабился, развалившись на диване. Он снял очки и провёл рукой по лицу.
— Я уже не ребёнок, — выдохнул Джонс.
— Но мыслишь так же.
— Молчал бы ты, Джон. И, может, хватит уже смотреть фотографии Москвы?
Лицо Вашингтона вспыхнуло, он на несколько секунд отвернулся, но затем процедил сквозь зубы:
— В её фотографиях практически везде есть Россия. И Сибирь, и Санкт-Петербург. Её самой почти нет. Даже Берлин... — Джон нахмурился.
Вашингтон выжидательно посмотрел на Америку. Он-то наивно полагал, что Альфред прямо сейчас кинется к нему и сядет рядом, чтобы увидеть фото с Россией. Но Америка продолжал лениво пялиться в окно, сделав вид, будто ему всё равно и он ничего не слышал.
— Как хочешь! — фыркнул Вашингтон, закрыв ноутбук и поднявшись из кресла. — Идём. Сэм и Ник в кухне что-то колдуют.
Ник. Ник. Такое короткое имя для Аляски, самого крупного штата Америки. Каждый раз, смотря на Ника, Альфред криво усмехался, понимая, что судьба просто посмеялась над ним и плюнула в лицо. Аляска был так отвратительно сильно похож на Россию, что Америка порой не мог посмотреть в его бледное лицо, тупо отворачивался и уходил. А Ник не был дураком, прямо как Иван Брагинский, вздыхал и молча переносил свою печаль, прямо как Иван Брагинский. Какое мерзкое сходство.
— Ник, пирог горит! — визжала Сэм, смеясь.
— Сейчас! — Ник, улыбаясь, схватил полотенце и вытащил противень с вишнёвым пирогом из духовки.
Ник никогда не участвовал в конфликтах, не кричал на кого-то и даже не злился. Он любил душевные разговоры с хорошими людьми, посиделки у камина холодными зимними вечерами и зелёный чай с лимоном. Будто к его любви к чаю приложил руку Артур, а к добавлению в него лимона — Иван. Нику нравились старые пластинки, коими были заставлены все полки в его комнате, и тихие берега у неподвижных озёр. Он мечтал объехать весь мир и побывать во всех странах, но в то же время не мог оставить дом. Но ещё больше он желал, чтобы Америка перестал видеть в нём Россию и рассмотрел наконец его, Аляску.
Все собрались за небольшим столом у стены и уставились на подгоревший пирог. Вашингтон вскинул брови, подавив смешок.
— Ну, что я могу сказать, — Нью-Йорк ткнула вилкой в пирог. — Выглядит лучше, чем в прошлый раз.
— Это вообще съедобно? — спросил Джон.
— Вполне возможно, — Ник пытался отодрать сгоревшее тесто ножом.
— Если что-то не нравится в нашей стряпне, Джон, — Сэм злобно сверкнула глазами, — готовь сам.
Ник никогда не понимал, что над ним шутят или издеваются, потому что сам имел большое сердце и искренне не понимал, как можно причинить кому-то боль. Вашингтон же пользовался этим, постоянно подначивая его, но Нью-Йорк обычно пресекала его жалкие попытки выместить злобу и недовольство на наивном Аляске. Сэм, какой бы хитрой она ни была, терпеть не могла, когда кто-то пытался воспользоваться добротой Ника, будь то даже Джон. Девушка всегда видела в нём Ника, просто Ника, такого неповторимого и ласкового, не «русскую Америку» и не самого Россию. Сэм по-настоящему любила и защищала Ника.
— Нет, я не жалуюсь… — попытался возразить Вашингтон.
— Тогда молчи, — отрезала Нью-Йорк.
Америка улыбнулся. Эти редкие домашние вечера он бережно хранил в памяти, на отдельной полке, забывая о политике, о мировых проблемах и даже о том, что на другой стороне планеты Иван Брагинский так же сидит во главе стола и пытается успокоить свою семью, так как за столом нужно есть, а не устраивать драки из-за разногласий.
Чтобы такие тёплые вечера были у миллиона семей, Альфред Джонс и Иван Брагинский не начали войну десятки лет назад.
— Улыбаешься, как идиот, — заметил Джон.
— Ты ещё своей улыбки не видел, — Сэм накрутила прядь волос на палец.
— Я про тебя ничего не говорил.
— Правильно. Зубки-то надо беречь. Иначе как ты Москве улыбаться будешь?
Перепалки Сэм и Джона о том, кто из них лучший город Соединённых Штатов, были похожи на споры Василисы и Петра о том, кто из них лучшая столица России.
— Ты точно не хочешь пойти спать? — тихо поинтересовался Аляска, застряв в дверном проёме.
Америка очнулся от задумчивости, тряхнул головой. Кажется, он потерял нить разговора ещё тогда, когда Сэм заставляла Джона добровольно съесть кусок пирога. Вашингтон вежливо отказывался, но как бы он ни отпирался, всё закончилось тем, что Нью-Йорк силой запихнула несколько кусочков в рот американской столице. После того, как Ник оттащил Сэм от Джона, последний должен был начать молиться на огромный северный штат. Вскинув руки и возмущаясь, ушла в свою комнату Сэм, затем удалился Джон, свалив всю кухонную работу на Ника. Он долго гремел посудой, открывал и закрывал холодильник, протирал стол прямо перед носом Альфреда, только не дождался никакой реакции с его стороны. Америка, как решил Аляска, давно витал в облаках, уставившись в окно с видом на ночной город.
— Нет, я ещё посижу, — отмахнулся Альфред.
Ник ушёл в расстроенных чувствах: он никак не мог завести серьёзный разговор с Америкой. Джонс, посидев пару минут в блаженной тишине, снял очки и поплёлся к подоконнику. Нет ничего прекраснее светящегося в крепких объятиях ночи города. Прислонившись лбом к холодному стеклу, Альфред устало зевнул, взъерошил волосы, потёр глаза. Но сонный разум упорно продолжал мыслительный процесс, не желая отдаваться сну.
Нужно брать все дела в свои руки. Пока Джонс сам не возьмётся за дело, прогресса и какого-либо видимого успеха не будет, потому что европейцам ничего нельзя доверить. Они погрязли в многовековой грызне между собой, поэтому надеяться на них — это всё равно что верить, будто слепая старуха прозреет.
Брагинский. Какая же он огромная проблема. Он и его народ. А ещё Ярослав, который думает, будто ему всё дозволено, раз он теперь под защитой России. Нет, определённо должен был быть способ заставить русских вновь разувериться в своей Родине. Способ должен быть, ведь это так просто...