Танцуй на лезвии ножа!

      Если бы в ту минуту, когда Иван Брагинский сидел на очередной утреней конференции, ничего из себя сверхинформативного не представляющей, в Землю врезался метеорит под сотню километров в диаметре, его последней мыслью было бы: "Наконец-то". Конечно, в том, что метеорит столкнулся с голубой планетой обязательно из-за какого-то невероятно продвинутого российского космического оружия, первостепенно обвинили бы Россию, тот не сомневался вовсе, однако последующая гибель всего живого на этой маленькой загаженной людьми планете, а персонифицированных стран в первую очередь, приносила ему зловещую мрачную радость. Да, быть может, все обвинения, которые сыпались на Ивана с начала года, забавляли его, заставляли даже придумывать ехидные шуточки в ответ, но даже от веселья рано или поздно начинает воротить, вызывая рвотный рефлекс.       Иван лениво поднял взгляд на Альфреда, выступавшего за трибуной, даже сделал попытку вслушаться в его пламенную речь. Да, да, мразь и скотина, алкаш и псих с водкой в одной руке и ядерным оружием в другой, отброс, ничтожество без влияния на мировой политической арене, бензоколонка, сырьевой придаток. И он, Россия, такой последний гад и "бомж" современного мира, терроризирует маленькую ни в чём неповинную страну. Ах, какая несправедливость, ухмылялся про себя Иван, ах, какой плохой. Глаза России также медленно и лениво опустились вниз, на экран телефона, как и поднялись пару минут назад.       Нельзя отрицать, что оскорбления в современном мире — это такая же естественная часть политики, как и разговорной речи. Но самое главное, как красиво: ни одного скверного или грязного слова, а по ощущениям на тебя ведрами льётся отборнейшее дерьмо. Да так хорошо льётся, что хоть бассейн наполняй и плавай в нём. Но быть грязным, или, куда хуже, возиться в дерьме Иван не любил. Пусть те, кто так обильно извергает этот поток, хоть пляски в нём устраивают, но без него.       Пачка немецких сигарет в кармане штанов манила своей полнотой. Она буквально шептала Брагинскому, соблазнительно сверкая нетронутой плёнкой: "Отвлекись от этих придурков, выйди и покури. Тебе полегчает. Честное слово, тебе полегчает, обещаю". Россия сосредоточенно и протяжно выдохнул, немного помассировал переносицу. Обладая стойким иммунитетом ко всякой дряни, которая то и дело прилетает в его лицо с самых неожиданных и не очень сторон, он многое мог стерпеть, любое бесчестье или несправедливость. Оскорбления, истерики, унижения, скандалы, побои, драки, перестрелки — и это ещё неполный список того, что Иван с завидным упорством преодолевал, не жалуясь ни на какие обстоятельства. Во всём этом был если не сакральный, то хоть какой-нибудь смысл: одним нужна была месть, вторым — справедливость, третьи просто подчинялись приказам более влиятельных особ, четвёртым просто нравилось доставлять мучения. Но общие собрания стран смысла не имели. Да, дорогая и вкусная еда, напитки на любой вкус во время перерыва, несколько приятных встреч имели, несомненно, свои плюсы. Однако в этом вареве взаимных плевков, поруганий и перемывания костей, выяснения отношений и того, что у кого в штанах длиннее, не имело уже не только смысла, но и личного интереса. Вся эта прелюдия перед, казалось бы, крупной заварушкой тянулась слишком долго; Иван с нетерпением ждал начала боевых действий да хотя бы в этом прохладном зале, когда в него полетит что-то, весомее оскорблений. Хотя бы тот стул, на который сейчас сел Америка, вернувшийся за свой стол.       Настала очередь Ольги вылить на брата ушат помоев. Вот она идёт за трибуну, гордая, с высоко поднятым подбородком, смотря на мир как на чернь и деловито цокая каблуками; её гранатовые глаза горят ненавистью и презрением, когда она начинает в упор смотреть на младшего брата. Россия демонстративно закатил глаза, прекратил покачиваться на стуле. Его рука случайно коснулась пачки сигарет, и вот он решил: пора, довольно на сегодня слушать всякую чушь.       Иван хотел смыться по-тихому, но стоило ему медленно подняться, а Ольге начать говорить, как все взгляды устремились на него, словно он был источником невообразимого шума. Тем не менее он аккуратно и элегантно задвинул стул, повесил сумку на плечо и направился к выходу.       — И куда ты собрался? — прошипел ему в спину Артур.       Брагинский обернулся: англичанин, сложив руки на груди и злобно прожигая его взглядом, мнил себя едва ли не властителем этого мира. Россия усмехнулся: какой же Англия всё-таки забавный человек. Ему больше всех плевать на это собрание, но он упорно насилует себя пребыванием в этом зале.       — А я не хочу тут быть, — весело ответил Иван, зная, что веселье это похоже на истерику от переполняющего его раздражения. — Вы тут своё дерьмо без меня помешивайте, я в этом участвовать не хочу. Уж больно дурно пахнет.       — Ты забыл, — грозно начал Альфред, приподнимаясь со своего места, — с кем дела ведёшь? Не нравится что-то — выметайся!       — Что же ты молчал, как белорусский партизан! — обрадовался Иван и ещё активней зашагал к выходу.       Уже в коридоре он любовно повертел в руках пачку сигарет, открыл её, а затем зажал губами сигарету. Серебряная зажигалка с геометрическим узором оказалась в руках Брагинского через пару секунд, маленький огонёк уже зажёгся, но поднести его к кончику сигареты русский так и не успел.       — Иван! — окликнула его Ольга, взвизгнув.       Иван не хотел быть жёстким с теми, кого любил, тем более, не хотел быть жестоким. Но те бочки помоев, что из раза в раз лились на него из уст некогда любимой старшей сестры в конец отрезвили его и дали такой жирный намёк на две вещи: во-первых, могущественный, всесильный Улус Джучи был прав на все двести процентов, когда уверенно заявил ему, что никакого подобия родственных отношений между странами нет и быть не может. Иван помнил, как ухмыльнулся и рассмеялся ему в лицо, говоря, что уж с ним и его сёстрами такого никогда не будет, и сейчас чувствовал себя дураком. Ну, и во-вторых, если Ольге так претит их родство, так выводит из себя сам факт наличия у неё младшего брата, который ещё и посмел выкарабкаться из дерьма в начале двадцать первого века, он скажет и сделает то, что она хочет.       Он знает, что сейчас начнётся. Вот она раздражённо убрала за ухо прядь волос, глубоко вдохнула. Ты подонок, ты самый настоящий скот, не ты должен был быть империей, а я, ты не заслужил всего того, что имел и что сейчас имеешь. Ты мне не брат, ты мне никто, лучше бы тебя не существовало. Иван, конечно, будущее видеть не умел, но всё это было на лбу сестры написано. Поэтому он, зажав пальцами сигарету, решил опередить Ольгу.       — Хорошо, — Россия непринуждённо пожал плечами, вскинув брови. — И ты мне не сестра, успокойся.       — Что? — Ольга даже как-то опешила.       Смешно. Но бесит. Не я, думал Россия, лезу к тебе с гневными тирадами о том, что ты виновата в моей плохой жизни, не я пишу тебе сутками напролёт о том, что ты мне должна, а чего не должна.       — Повторить? — Ивана начинала раздражать эта идиотская непонятливость сестры. — Я повторю, — на выдохе выплюнул он. — Ты мне не сестра. Может, была когда-то давно, но теперь — нет. И никогда ею больше не станешь, — прогремел его голос напоследок.       Если она сейчас заплачет, Иван не простит. Если она сейчас на коленях попросит прощения, что маловероятно, Иван не простит. К чёрту сентиментальность и подтирание друг другу соплей, гневно подумал Брагинский. Даже если она сейчас начнёт кричать проклятия ему в след, он не повернётся и не ответит. Ему всё это уже порядком надоело.       Конечно, срываться на ней неправильно и несправедливо. Однако же она сама под горячую руку нырнула, её силой никто не толкал.       — А ты что думала? — вдруг продолжил он, сам того не ожидая. — Я буду вечно терпеть такие твои выходки? Буду выслушивать твой бред? Или позволю ещё хоть раз меня ударить? — он рассмеялся жутко и холодно. — Нет, дорогая моя Оленька. И моя чаша терпения трещит. Ну так вот, — Иван поджёг-таки кончик сигареты и блаженно затянулся, — если в твою милую головку ещё раз придёт мысль о том, что ты можешь трепать мне нервы, давать мне пощёчины каждый раз, когда тебе того захочется, унижать меня или терроризировать своими бредовыми умозаключениями просто потому, что я ничего тебе не сделаю... Гони эту мысль прочь. Ещё как сделаю. И в этом будет мало приятного.       Неправильно так отыгрываться на сестре, ох как неправильно. Она не виновата в том, что творит её власть. Но... Но караулить своего брата за углами в надежде однажды проломить ему голову, названивать посреди ночи то с плачем, то с криком, размахивать ножом при личных встречах, когда, казалось бы, должен быть найден компромисс, угрожать расправой ему, Василисе, Мише и Петру... Всё это перешло дозволенные границы ещё полгода назад. Если бы от неё сыпались просто оскорбления, не выходящие за пределы зала для собраний, он не был бы так жесток по отношению к ней. Однако ждать чего-то ещё просто сложа руки Иван уже не мог.       — И ещё, да, — как бы приметил он, смотря прямо в бледное лицо некогда любимой сестры. — Ещё раз Богдан подойдёт к Василисе ближе, чем на десять метров, либо ещё раз он попытается как-то навредить ей или остальным... Найду. Отловлю. Сломаю каждую косточку. В общем, ты меня знаешь. Ирину тоже предупреди.       Возможно, Ивану даже полегчало, возможно, он даже не поленится и накостыляет Богдану прежде, чем до него дойдёт это сообщение: всё-таки есть за что. Но дышать стало легче, определённо. Брагинский затянулся, чуть прикрыв глаза, и двинулся к лифту; делать, конечно, теперь нечего, вылет домой завтра, но не так сильно, чтобы добровольно топать вниз двенадцать этажей. "А вот в войну..." — начал было с придыханием противный голосок в голове, пытаясь надеть на себя личину совести, но Иван "тонко" намекнул ему, что поболтают они о войне чуточку позже.       Стук каблуков, хоть и приглушённый мягким ковром, Россия слышал прекрасно. Ровно как и звук скользящего по ткани ножа, пускай и не столь явный. Ещё один шаг, считал про себя он, ещё два и... Иван уворачивается, делая выпад в сторону, прежде чем Ольга смогла бы полоснуть его спину лезвием, а затем мощным ударом ноги, нисколько не жалея сил, валит её на пол. Брагинский знает, что сестра после падения придёт в себя через минуты три-четыре, но всё равно не оставляет её в покое. Сначала он наступает на левое предплечье сестры, потом прижимает коленом другой ноги к полу правое. Ольга напугана, разгневана, она в бешенстве, однако все эти эмоции, что дают ей силу, сейчас сковал липкий страх. Именно этот безумный страх перед младшим братом зажал ей рот и парализовал её тело, заставил широко открыть глаза и неотрывно смотреть на нож, которым играет перед её лицом Иван.       Дешёвенький, простенький, этот нож не перестал быть опасным оружием.       — Спасибо, что не кухонный, — смеётся Брагинский, наклоняясь к сестре.       Кончик лезвия глухо звякает, встречаясь с полом рядом с ухом Ольги. Она думает, что брат в самом деле её никогда не простит и прямо сейчас вскроет ей горло, и ни одна из полсотни стран в зале собраний не поможет ей. Но нет, рука Ивана сжимает рукоять так сильно, что весь нож начинает дрожать. Его рука, облачённая в перчатку, соскальзывает вниз, сжимает лезвие до тех пор, пока ворс ковра и волосы сестры не алеют.       И всё это время он улыбается, размышляя над тем, когда окончить этот спектакль.       Иван нежно провёл окровавленной рукой по щеке Ольги и прошептал, будто кто-то мог их услышать:       — Умойся. Иначе твоя новая семья тебя не поймёт.       Поднялся он резко, у лифта оказался очень быстро. Ладонь на его удивление не болела, а всего лишь кровоточила. Пока маленький дисплей над дверцами отсчитывал этажи, Брагинский стянул зубами перчатку и перемотал ладонь платком. Он не слышал, чтобы Ольга пыталась подняться или что-то говорила. В любом случае, лифт приехал, а если сестра хочет полежать на полу и поразмыслить над смыслом жизни — так тому и быть.       Нужно собрать всю семью и укатить к морю, отметил про себя Россия. И сделать это нужно исключительно сегодня. Перед собранием Швейцария буркнул что-то про то, что "все русские на его территории сбежались", поэтому Иван смело сделал предположение о том, что Василиса, Миша, Пётр и Ярослав находятся поблизости. Ну а если нет, Швейцария не такая уж и большая страна, чтобы к ночи они не смогли встретиться в Женеве. О чём Иван известил их в одной известной социальной сети, намекнув на то, что все летят к морю. И чтобы ни один из них не мог докопаться до Брагинского с расспросами, он просто выключил телефон.       Россия недолго искал тихое уютное местечко для чтения новенькой книги, которую прихватил с собой из дома, рассмотрев его в небольшом кафе. Предварительно сменив платок на бинты, он устроился за дальним столиком в углу помещения, однако же имея обзор на улицу, заказал кофе и погрузился в чтение. Но Иван не мог вникнуть в текст: он перечитывал одни и те же абзацы по несколько раз, отчаянно пытаясь вникнуть в их смысл. Сначала вернулся тот самый противный голосок и снова забубнил о войне, о том, как Иван множество раз мужественно преодолевал преграды на своём пути. Тем не менее Брагинский посылал этот голос далеко и надолго, напоминая, что своё он давно отвоевал и хочет жить, как обычный человек, ленясь и работая, как любой случайный прохожий. Все ждали, что я умру, обиженно думал Россия, я не параноик, я знаю это, но я выжил, и теперь меня ненавидят за это. Больше голос в его голове не возникал.       Буквально через несколько мгновений он окунулся в думы о правильности своего утреннего поступка. А правильно ли, а, может, нужно было на словах запугать, ничего не делая, а не слишком ли жестоко он поступил. Россия заказал очередную чашку кофе, пытаясь ответить на фундаментальный вопрос мироздания — нужна ли ему очередная чашка кофе, когда определённо нужно брать что-то покрепче. Он раздражённо выдохнул, злясь на себя самого. Правильно, неправильно — это уже не имеет значения. Это сделано, это уже осталось в прошлом, так пусть там и сидит. Прошлое...       Прошлое Иван Брагинский никогда не любил. Туда он возвращаться не хочет и не хотел никогда. Как бы соблазнительно ни было там хоть трижды мёдом намазано. А кто безбожно балаболит о том, как хорошо раньше было, должен как следует прочувствовать вкус того, как его имеют прямо в рот. Одного раза мало — следует добавить. И потом Иван Брагинский лично спросит, мол, ну как, хочется обратно? Он уверен, ответ будет отрицательным. Слишком много дерьма на него свалилось, чтобы он хотел вернуть прежние времена.       Тем не менее, Брагинский не мог признать, что ещё пару лет назад мир для него был относительно стабильным местом. А впрочем, чего горевать по дням ушедшего спокойствия? Нужно этот самый покой создать на недельку или две. Потом можно со свежей головой снова окунуться в помои мировой политики и делать важный вид, будто твоё мнение что-то решает.       К тому времени, как Иван отложил книгу и уставился в окно, улицы наполнились людьми. Все они такие разные, с разным цветом кожи, глаз, волос, телосложением, такие удивительные и необыкновенные, хорошие и плохие, радостные и печальные, сентиментальные и чёрствые — разве был бы этот мир так прекрасен, будь он выкрашен в один цвет? Все эти люди живут ради чего-то, для чего-то: для семьи, для друзей, для любимого дела, для работы... Зачем вообще нужны конфликты, когда мир пестрит многообразием возможностей и выбора? Да впрочем, к чёрту всё это возвышенное и идеальное. Не нужно отрицать, что мир во всём мире невозможен, что благополучие большинства стоит очень многого для меньшинства, что не все двери для тебя открыты, если только ты не из влиятельного класса. И прочие, и прочие несправедливости этого бренного мира.       Вдруг взгляд Ивана поймал знакомую фигуру на другой стороне улицы: Михаил сосредоточенно что-то писал в телефоне, не отрываясь от экрана, и каким-то чудесным образом умудрялся не врезаться в шедших навстречу людей. Но вот его видимо кто-то окликнул, потому что Михаил страшно скукожился, всем своим видом показывая, что в чужой стране он не хочет ни с кем контактировать. Россия улыбнулся, прекрасно зная, что будь на то воля Сибири, то он прекрасно обошёлся бы без общения, и иностранные государства посещал чисто из эстетической тяги увидеть что-то прекрасное своими глазами или прикоснуться к этому. Миша вообще достаточно закрыт для новых знакомств: он считает, что нет ничего лучше и крепче старых проверенных связей, а новые в основном ненадёжны и быстро приносят разочарование. И всё равно Иван его любил.       Брагинский удивлённо смотрел на Франциска, который бодро шагал к смущённому подобной встречей Михаилу. Сибирь, откинув капюшон чёрной толстовки в знак некоторого почтения, немного нервно наблюдал за тем, как Франция похлопал его по плечу, пожал руку и начал что-то говорить, активно жестикулируя. Миша хотел уйти как можно скорее, скорее покинуть общество француза, и Иван с улыбкой решил, что парня нужно спасать едва ли не в прямом смысле этого слова. Брагинский расплатился по счёту и неторопливо направился к пешеходному переходу (не перебегать же ему дорогу в неположенном месте, в самом деле). Михаил, конечно, не знал, куда глаза деть, куда самому смыться от чересчур болтливого Франциска, но Ивана всё равно не заметил в виду собственной неловкости.       Россия довольно быстро пересёк улицу, и стоило только Сибири завидеть его за спиной Франции, как на его лице расцвело невообразимое счастье, а губы едва ли не произнесли: "Убери его от меня". Тем не менее, глаза Миши говорили об этом лучше его рта.       — Совсем парня моего заболтал, Франциск, — рассмеялся Иван, обняв Михаила. — Не принимай это на свой счёт, но он совсем не хочет идти на контакт с теми, кого не знает, — Россия рассмеялся, приобняв Сибирь за плечи и хлопнув его пару раз по груди.       — Иван, а я тебя как раз искал! Честно, думал, ты давно уехал, — с добродушной улыбкой сказал Франциск, пожимая руку Ивана, пока Михаил юркнул за спину последнего и облегчением уткнулся в телефон. — Знаешь, — тут лицо француза сделалось немного печальным, — Ольга потом о тебе такого наговорила...       — Ай! — махнул рукой Брагинский, скривив губы в усмешке. — Чего бы я там не услышал. Не в первый раз.       Россия кивком головы предложил Франции пройтись. Причин отказываться у того не было, поэтому они двинулись куда глаза глядят, а Сибирь безучастно поплёлся за ними.       — Это точно, — протяжно выдохнул Франция, — точно так. Но, — тут он снова улыбнулся, — я не за этим тебя искал. Хотел пригласить тебя и твою семью в гости. Париж будет рада, если Москва прилетит. Отдохнёте от политики, расслабитесь.       — Что с рукой? — негромко, но чётко спросил Михаил.       Иван чувствовал, как тот вопросительно сверлит его спину требовательным взглядом.       — Пустяк, — бросил Иван и обратился к Франциску:       — Хорошая идея. Но мы тут на море собрались. Если твоё предложение будет действовать через неделю — почему нет? Я согласен, — Брагинский улыбнулся, дёрнув плечами.       — Тогда буду ждать, — ответил ему Франциск с улыбкой.       Затем он пересказал всё то, что Иван пропустил после своего ухода. Не то чтобы Брагинскому это было интересно, но затыкать какого-никакого друга не хотелось. К тому же, он хорошо рассказывает, не придумывает что-то от себя или же делает повествование невыносимо скучным. А мог бы. Но России всё же захотелось снова закурить; всё-таки эти собрания неплохо потрепали ему нервы. Тогда он предложил завернуть в какой-нибудь укромный уголок. Франциск намёк понял и только бросил печально:       — Если только поделишься.       Ивану не нужно было читать мысли француза, чтобы понимать, что тот тоже не хотел ни войн, ни конфликтов. Он тоже хотел бы решить все проблемы, в которые был втянут, по-быстрому и никогда больше о них не вспоминать, причисляя их к коротким страшным снам. В его идеальном мире насилия, даже вынужденного, нет — все счастливы и любят друг друга, страны собираются вместе, когда хотят, и для того, чтобы просто посплетничать и поговорить о делах насущных, но дальше его головы эти мечты никогда не идут. Мечтательный и мягкий, он, наверное, иногда думал о том, что лучше бы такого мира не существовало, чем были бы страдания где-то вообще.       — Ну как ты, Иван?       Брагинский едва не выронил сигарету из пальцев.       — Расскажи. А то я тут всё говорю, говорю, — тихо протянул Франциск, наблюдая за тем, как серый дым растворяется в воздухе, — а ты всё киваешь, киваешь. Молчишь.       — Пойду встречу Москву, — с этими словами Миша, смертельно не любивший душевные копания, скрылся за углом.       Россия, смотря в одну точку, всё пытался начать говорить. Он шевелил губами, удивляясь, почему не получаются звуки, даже выплёвывал какие-то буквы, но понимал: всё, что он хотел сказать — не то. Просто не то, хоть ты умри, стоя на том месте в закоулке.       Он забыл, как это — что-то рассказать о том, что ты чувствуешь. Сколько он пытался собрать свои мысли в связанное предложение — неизвестно.       — Я... Я... Да, — он снова споткнулся на слове и бессильно выдохнул. — Мне не радостно, не грустно. Что я могу сделать? — Иван поднял взгляд в небо. — Ничего. Ну и нечего переживать. Всего лишь часть моей семьи распалась. Хотя, давно это было. Очень давно, только я один предпочёл закрыть на всё глаза и заткнуть себе уши. Но, несмотря ни на что, мне всё равно. Мне. Просто. Плевать. Или нет... хотя, да. Мне абсолютно на всё наплевать.       — Тебе очень больно, да? — Франциск задал чисто риторический вопрос.       Больно, не больно — кого волнует? Иван запрокинул голову назад, на минуту задумавшись над этим. Он попытался прислушаться к себе, к своим чувствам, к тому, что ощущает, или, по крайней мере, должен ощущать. И ничего.       Так даже лучше, честно.       Тут на Ивана с объятиями будто из ниоткуда налетела Москва. Как всегда лучезарная, светлая и любящая его всем своим сердцем так сильно, что готова выкинуть оттуда всех своих знакомых, если обстоятельства примут неприятный оборот. Она готова была перешагнуть любую допустимую грань ради блага своей семьи, и Брагинский однажды признался себе, что эта её черта пугает даже его. И всё-таки он любил её.       — Наверное, просто невыносимо, — он ласково погладил Василису по волосам, — а впрочем... Ну ты понял. Мне всё равно, — Россия пожал плечами, находясь в какой-то прострации.       Эта беседа с Францией так или иначе наполнила душу России тягучей грустью, осознанием того, что многое можно изменить, но никто не позволит ему этого сделать. Как он сам себе постоянно повторяет? Если ничего не изменить, то и не следует об этом беспокоиться? Пожалуй, этому своему совету стоит последовать.       Франциск понял, что вниманием Ивана теперь полностью завладела Василиса, и дальнейшего откровенного разговора не получится. Франция попрощался с Россией и пошёл в неизвестном направлении под внимательным взглядом Петербурга, который стоял чуть поодаль вместе с Сибирью. Пётр по натуре своей любопытный, ему нравится играть в детектива, следить за кем-то и выуживать нужные сведения из потока информации, но эти его игры сделали его излишне подозрительным и недоверчивым. Но недоверчивость, как он считал, в современном мире не была слабостью, напротив, она не даёт тебе терять контроля над собой, не позволяет страдать слишком долго после разочарований или предательств. В общем, Пётр нашёл очередной повод для гордости, но, каким бы мнительным он порой ни бывал, Иван не переставал его любить.       Решено было направиться прямиком в аэропорт. Москва была ещё более болтливой, чем Франция, Россия даже скучал по тем временам, когда она была маленькой стеснительной и молчаливой девочкой, которая повсюду ходила за ним следом. Она всё что-то говорила и говорила, расспрашивала о море, о предстоящей поездке, о прошедшем собрании; Иван не то чтобы не слушал: он понимал, что всю её речь можно было уместить в несколько предложений, выражающих самую суть её монолога. Поэтому изредка кивал, вставлял пару уместных фраз и даже ухитрялся подгонять то и дело отстающих Мишу и Петра, которые о чём-то оживлённо спорили; вернее, Пётр изъяснялся конструктивно и полно, а Миша, не отрываясь от телефона, затыкал его парой слов. И Питер не мог с ним поспорить, и оттого только злился.       — Так, — Иван вдруг остановился посреди улицы, — а где...       — Ярослав? Ты знаешь, — лицо Василисы сделалось каменным от недовольства, — я звонила ему около пятидесяти раз. Сорок семь, если быть точной. Надеюсь, у него есть веская причина, чтобы не отвечать на мои звонки. Это и тебя касается, — сквозь зубы процедила она, безмолвно требуя объяснений.       — Я кофе пил.       — Полдня?       — Да, — рассмеялся Иван.       — Вспомни солнце... — заунывно начал Питер за спиной России.       — ...Вот и лучик, — монотонно продолжила Москва.       Они первыми увидели довольного Ярослава с кучей продовольственных покупок в руках (да, он был из той категории людей, которые считали пакеты уделом слабаков), что-то жующего и параллельно смотрящего в телефон.       — Сейчас навернётся, — ехидно рассмеялся Пётр.       — Ладно тебе, Питер, — улыбнулся Иван. — Не навернётся.       Ярослав не заметил их даже тогда, когда между ними осталось десять метров. Как и всегда, стоило ему чем-то заинтересоваться, то целый мир должен подождать в сторонке, когда его жадный интерес к познанию иссякнет. Он считал так: если заниматься каким-то делом, то отдаваться ему нужно полностью до тех пор, пока не достигнешь в нём совершенства. Однако частенько ему быстро что-то надоедало, и он мог с лёгкостью это бросить. Но он был надёжным и преданным, он никогда ни перед чем не отступал, порой даже из глупого принципа, обладал поразительной силой воли — многому Иван в свои юные годы научился у него. Он был такой же особенной личностью для Брагинского, как и Василиса, Миша или Пётр. И Иван тоже любил его.       — Ярослав! — Буквально в его лицо гаркнула Василиса.       Он вздрогнул, испуганно вскрикнул:       — Ах ты, Господи помилуй! Ты хочешь, чтобы моё сердце остановилось?!       Но в продукты он вцепился крепко, смотря на девушку совершенно ошалелым взглядом.       — Василиса...       — Где ты был? — прервала она его, решив первой пойти в наступление. — Знаешь, сколько раз я тебе звонила? Ты в это время что делал? Спал?       — Слышал я, — нехотя ответил Ярослав, сморщившись, — ну я подумал... А зачем? Мы же всё равно встретимся.       — Зачем? — моментально вспыхнула Москва. — Ты...       Россия решил взять ситуацию в свои руки: Крым страшно не любил объяснять причины своих поступков, а Москва не терпела неосведомлённость.       — Ладно-ладно, ребятки, — Иван повис на плечах Василисы и Ярослава. — К какому морю полетим?       — То есть, ты даже не выбрал?...       Семья у него, эта маленькая семья, и правда чудесная. Где бы он был без неё? Точно не собирался бы сейчас радостный и счастливый на море. А политика, международные отношения, которые постоянно дёргают его, и сопутствующие конфликты — подождут.