Половинка моей души

Ганн       Прежде, чем отправиться в Затонувший город, мы вернулись в Мулсантир. Там нас ждал совершенно неожиданный прием. Шева Белое перо кинулась на шею Тьяре, называя ее «дитя мое» и обливаясь слезами умиления. Как мы поняли, такая перемена в настроении была связана с тем, что Тьяра спасла Лесовика, а не выпила его дух, как этого от нее со страхом ожидали хатран. Теперь Шева и остальные ведьмы были полны решимости помочь нашей предводительнице обрести душу и избавление от проклятья.       Сама Тьяра к восторгам хатран отнеслась философски. Ее больше интересовало хранилище Миркула на теневом плане, куда она сразу же ушла вместе со своей подругой-жрицей. Вернулись они через несколько часов, задумчивые и мрачные. Каэлин отправилась спать, а Тьяра уселась у камина в большом зале «Вуали» с каким-то манускриптом.       – Сказка на ночь? – ехидно поинтересовался я, усаживаясь на пол у ног Тьяры.       Она даже не отвела глаз от свитка.       – Сказание об Акачи Предателе…       – Интересно? – с преувеличенным энтузиазмом спросил я.       – Захватывающе! – в тон мне отозвалась она.       Я понял, что не вовремя влез, и решил на время умолкнуть. Впрочем, спустя примерно полчаса Тьяра свернула манускрипт и отложила его в сторону.       – Теперь расскажешь? – я повернулся к ней и приготовился слушать.       – Я думаю, это был он, Акачи, – ее голос звучал печально и сочувственно. – Первый проклятый.       – Там так написано? – удивился я.       Тьяра покачала головой.       – Нет. Но в свитке сказано, что бог Миркул, против которого восстал Акачи, наложил на него самое страшное проклятье, какое только можно придумать… А что может быть страшнее проклятья Пожирателя духов?       – Кое-кто считает это даром, – напомнил я.       – Только не для такого человека, каким был Акачи – добрым, бескорыстным, искренним… Для него это было хуже смерти.       Ее лицо сделалось задумчивым. Она молчала. Молчал и я, наблюдая за тем, как блики, отбрасываемые пламенем очага, играют в ее глазах.       Кто ты такая, Тиарель Фарлонг? Не может обычный человек быть настолько сильным и чистым! Ты способна заботиться о других, не думая о том, что под угрозой не просто твоя жизнь, а душа. Отбрасываешь мысли о смерти, не отчаиваясь, идешь к цели, усмиряя страшную и жестокую мощь одной лишь силой воли, оставаясь при этом человеком… Откуда ты взялась такая на мою голову? Потому что я никогда не встречал людей, подобных тебе! И никогда ни к кому я не чувствовал нежности, заставляющей забывать обо всем, даже о себе самом.       Ты меняешь меня, Тьяра. И это – страшно… Сафия       Скейн оказался немногим лучше, чем Эшенвуд. В том смысле, что там хотя бы не царил пронизывающий холод. Но оптимизма мрачные, наполненные промозглой сыростью подвалы-лабиринты тоже не добавляли. Я понимала, почему Тьяре так необходимо увидеться с Дремлющим шабашем – ответы на свои вопросы она могла получить только там, – но это не означало, что блуждание по Скейну доставляло мне хоть малейшую радость…       – Здесь все залито водой, на другой уровень не пройти! – наконец, не выдержал Ганн.       Тьяра остановилась и окинула взглядом совершенно одинаковые на вид переходы.       – Я видела здесь какие-то механизмы, – сказала она. – Очень похоже, что они приводят в действие насосы, откачивающие воду. Сафия, ты не могла бы повнимательнее взглянуть на них? Может, удастся освободить затопленные проходы?       Я помимо воли ощутила гордость. Выходит, Тьяра ценит мои познания в механике! Если бы мама относилась ко мне так…       Стоило мне подумать о маме, как настроение резко упало, а сердце сжалось от тревоги. Неужели Хай Кмун сказал правду, и моей матери больше нет в живых? Каджи, который всегда чувствовал мое настроение, успокаивающе зачирикал и завис перед моим лицом, печально заглядывая мне в глаза.       – Все в порядке, малыш, – я сгребла фамильяра в охапку и прижала к себе.       Он заволновался еще сильнее: раньше я не позволяла себе таких жестов. Наверное, это Тьяра так на меня влияет. Тьяра и ее порой раздражающая забота! Мне было так непривычно думать, что у меня появился друг. В Академии Тэя я всегда держалась особняком. Одни ученики сторонились меня из-за того, что моя мать – директриса, другие – из-за моей застенчивости и неспособности нормально общаться. Но и те, и другие считали меня чудачкой, убивающей время на создание големов и прочих непонятных существ, вроде Каджи.       На мое плечо легла рука в латной перчатке. Тьяра. Я обернулась и в ее взгляде прочитала такую же тревогу, как и в выражении сморщенной физиономии Каджи.       – Все в порядке, – сказала я уже Тьяре и, выпустив фамильяра из рук, решительно зашагала по коридору в одну из комнат, где мы нашли странные механизмы.       Тьяра ничего не сказала, но спиной я чувствовала ее серьезный, обеспокоенный взгляд.       Наша предводительница оказалась права: механизмы приводили в движение насосы. Их нужно было только починить. Так что нам пришлось побродить по коридорам Скейна, прежде чем мы отыскали подходящие для использования в ремонте детали. В одном случае это оказался металлический жезл, в другом – здоровенный диск с зубцами. Где-то приходилось применять изобретательность и заменять пропавшие детали подручными средствами. Задача оказалась непростой, но никто не произнес ни слова недовольства. Ганн даже помогал мне устанавливать на место детали – шаман с его ловкими пальцами и умением смотреть глубже того, что лежит на поверхности, оказался незаменимым помощником. Один лишь Окку тяжело вздыхал и, как огромная кошка, отряхивал лапы от холодной воды.       Я отступила на шаг от починенной машины и вытерла вспотевший лоб рукавом мантии. Потом с внезапной робостью оглянулась на Тьяру. Она улыбалась.       – Запускай, – сказала она. – Уверена, у тебя все получится!       Я потянула на себя рычаг. Несколько мгновений все было тихо, и я почти уже готова была зареветь от разочарования, но тут огромное колесо начало неспешное вращение, за ним пришли в действие остальные детали машины. А потом мы услышали, как с хрипом и чавканьем заработали насосы, всасывающие воду.       – Тебе удалось! – воскликнул Ганн.       Он обхватил меня за талию и закружил в каком-то безумном танце. У меня в глазах все поплыло, и я тут же принялась вырываться из рук шамана. Но Ганн отпустил не сразу – пока не подхватил на руки, слегка подбросил и, поставив на пол, звонко расцеловал в обе щеки. Я почувствовала, что краснею в смущении. Но широкие улыбки Каэлин и Тьяры, как и добродушное фырканье медведя убедили меня в том, что я и впрямь заслужила похвалу. Пусть даже она выражена таким странным способом.       Тьяра насторожилась и жестом велела всем притихнуть.       В отдалении раздавался чей-то голос. Насколько я смогла понять – женский. Пронзительный и неприятный, как звук железного ножа, царапающего жестяную кружку.       – Приди ко мне, сынок, сынок! Мой ласковый щенок, щенок…       – Что это? – еле слышно произнесла Каэлин.       Тьяра пожала плечами. А помрачневший Ганн ответил:       – Наверное, это и есть дух Скейна. Сумасшедшая карга, изгнанная шабашем. Я слышал рассказы о ней. Она бродит по коридорам и убивает всех, кого встретит.       – Тогда нам нужно двигать отсюда, – рассудительно предложила жрица Илматера.       – Боюсь, не удастся, – вздохнула Тьяра. – Этот «дух» находится в зале, откуда идет путь на другой уровень. И когда она успела туда пробраться?!       – Она лучше знакома со Скейном, чем мы, – философски заметил Ганн, – если бродит тут не одно десятилетие…       Тьяра вместо ответа обнажила меч.       – Ты с ней драться собираешься? – с легким беспокойством уточнил шаман.       – Сначала попробую поговорить, – ответила Тьяра.       – Это хорошо, – в голосе его прозвучало явное облегчение. – Я бы не отказался задать ей пару вопросов. О моей матери… Ведь она должна знать ее!       Тьяра пристально взглянула на Ганна, потом медленно кивнула. А из коридора доносился все тот же царапающий ухо и душу голос, звучавший с болью и надрывом:       – О, любовь моя, ты был таким соленым, таким соленым! Любовь моя…       Я вошла в зал следом за Тьярой и сразу увидела ее. Сгорбленная карга в лохмотьях стояла у дальней стены, прижимая у груди костлявые руки. Ее осунувшееся уродливое лицо с огромным крючковатым носом и длинным заостренным подбородком выглядело отрешенным. Она не смотрела на нас и даже будто не замечала, продолжая бормотать:       – Убей их всех, одну за одной!       – Здравствуй, обитательница Скейна, – осторожно начала Тьяра. – Прости, что нарушили твое уединение…       Карга резко повернулась на ее голос, и ее глаза бешено сверкнули.       – Уединение, говоришь ты?! – проскрипела карга. – Изгнание – говорю я!       – Ты изгнана из шабаша? – сочувственно произнесла Тьяра. – Мне очень жаль. Извини, мы не хотели тебя обидеть.       В ответ карга хрипло расхохоталась.       – Гулк`ауш нельзя обидеть! Зато Гулк`ауш может обижать всех, кого ей захочется! И даже убить!       В следующий миг карга кинулась на Тьяру. Но та была готова к атаке: жрица Тира ловко уклонилась от «объятий» длинных рук карги, и острые ногти Гулк`ауш просвистели над ее головой. А сама «обитательница Скейна» покатилась по полу, яростно завывая. Но на ноги она поднялась очень быстро. В ее взгляде не было и тени боли – одна лишь ярость горела в них. Но тут ее взгляд упал на меня.       – Помощь близка… – захихикала она, – Ближе, чем ты думаешь…       Я почувствовала, как от взгляда карги у меня все плывет перед глазами. В следующий миг я потеряла контроль над своим телом. Я была подобна хозяину дома, захваченного врагами, который понимает и видит все, что мародеры творят, но сделать ничего не может. Мои руки помимо моего желания поднимались, сплетая пассы, губы сами собой произносили заклинания. Я в ужасе увидела, как Окку охватили Щупальца Эверарда – одного из самых сильный смертельных заклятий, что было подвластно мне. К счастью, медведь оказался защищен от магии, поэтому не погиб на месте, а лишь зарычал от боли и унижения.       – Каэлин, она под контролем!       Крик Тьяры заставил меня (вернее, мое тело) повернуться и послать в ее сторону ледяной вихрь. Жрица Тира уклонилась, огромным прыжком отскочив сторону. А затем на мой затылок обрушился сильный удар, и в глазах потемнело…       Когда я пришла в себя, то первое, что увидела, было лицо небесной девы. Каэлин ободряюще улыбнулась мне и сказала:       – С тобой все будет в порядке.       Я осторожно поднялась, потирая затылок, который почему-то совсем не болел. Жрица Ильматера была права: чувствовала я себя прекрасно. Не считая жгучего стыда за свою податливость.       – Не вини себя! – сказала Тьяра, стоявшая поодаль рядом с Гулк`ауш, которая почему-то совершенно не проявляла былой агрессии, и Ганном. – Любой мог поддаться. Просто ты маг, а магом завладеть легче из-за его чувствительности к тонким материям.       – Но Ганн же не поддался! – буркнула я.       Ганн как-то странно переглянулся с Тьярой. А затем – с Гулк`ауш.       – Гулк`ауш не может мне навредить… – с трудом выдавил он. – Я – ее сын…       Я снова плюхнулась на пол. Каэлин       История Ганна оказалась неожиданно романтической и печальной. Даже я, усматривающая в страдании своеобразное обновление души, почувствовала странную тяжесть в сердце, когда несчастная карга рассказывала о своей любви к человеку, ставшему отцом ее ребенка.       – Я должна была позабавиться и съесть его, – голос Гулк`ауш звучал глухо и отстраненно, будто она рассказывала не о себе. – Но я не смогла, потому что полюбила его. Я любила его глаза, его улыбку… Он всегда улыбался мне – даже тогда, когда от него, еще живого, отрезали куски и заталкивали мне в горло, он продолжал мне улыбаться! И шептал: «Все будет хорошо!» О, как я любила его! И сына, моего мальчика, который так похож на отца…       Гулк`ауш бросила на Ганнаева взгляд, в котором читалась гордость. Шаман ответил матери грустной усмешкой, но ничего не сказал. Вообще с момента встречи с Гулк`ауш он сделался непривычно тихим, не язвил, не отпускал саркастические комментарии.       – Шабаш все узнал, – продолжала карга. – Они схватили его и заставили меня сделать то, что я должна была… А ребенка они спрятали. Я даже не знала, что с ним, жив ли он, думает ли о матери, которая не смогла его защитить! Ненавидит ли меня или простил…       Ганн неожиданно поднял голову и тихо, но уверенно произнес:       – Простил.       На лице карги отразилось нескрываемое облегчение. Он взяла ладонь Ганна в свои крупные узловатые руки и на миг прижала ее к щеке.       – Спасибо, мальчик мой, – всхлипнула Гулк`ауш и быстро отвернулась.       Через мгновение она – уже с сухими глазами и решительным лицом – повернулась к Тьяре.       – Я хочу подарить тебе кое-то, – сказала карга.       Жрица Тира покачала головой.       – Мне ничего не нужно, Гулк`ауш.       – Нет, нужно! – продолжала настаивать та, порывисто вложив в ладонь Тьяры что-то маленькое. – Это поможет тебе ходить по снам, как это делают карги, как это делает мой сын. В снах ты найдешь ответы на множество своих вопросов, Леди-Идущая-Сквозь-Тьму!       Тиарель разжала ладонь, и Сафия глухо вскрикнула. В руке наш командир держала глаз карги.       – Проход к Шабашу – там, – карга рукой указала на тяжелую дверь, обитую полосками металла. – Идите и задайте жару моим бывшим сестрам!       На лице Ганна впервые отразились эмоции: он удивленно взглянул на мать, будто не веря в услышанное.       – Разве ты не идешь с нами?       Гулк`ауш с печальной улыбкой покачала головой.       – Я держусь из последних сил, сын мой. Не забывай, что я проклята и не вижу снов. Скоро, очень скоро безумие снова завладеет мною, а я не хочу, чтобы ты вновь увидел свою мать сумасшедшим чудовищем! Поэтому я хочу, чтобы все вы ушли как можно скорее!       Ганн как-то неловко и осторожно взял мать за руку.       – Спасибо тебе! – вырвалось у него.       Карга тихонько засмеялась. Этот обычный, почти девичий смех покоробил меня (в ушах все еще стоял безумный хохот и леденящие кровь выкрики «другой» Гулк`ауш).       – За что? – спросила она. – Это тебе спасибо за то, что дал мне шанс хоть немного побыть собой. Не забывай меня, мой мальчик.       – Никогда! – пылко пообещал Ганн, сжимая ее руки в своих.       Она на миг замерла, окидывая его таким пронзительным, полным страдания взглядом, что я отвела глаза. Такие взоры не предназначены для других, и пожалуй, лишь раз в жизни смотрят так на бесконечно любимых – перед тем, как навсегда расстаться.       И Ганн понял это. Он вдруг опустился на одно колено, прижал руку матери к своему лбу – словно паладин, уходящий в странствие, – потом резко поднялся и двинулся к двери, ведущей вниз, к Спящему Ковену. Он больше не обернулся…