Олимпийская мечта

       Как бы Мэтью ни отнекивался, ни рассказывал, что ему значительно удобнее и спокойнее будет пожить пару дней в гостинице, пойти против танкового Иванова «Ну и что?» он так и не смог. Поэтому пришлось сесть в машину Брагинского на переднее сидение и вежливо изучать окрестности.        - Это всё и должно было произойти так быстро, или я просто чего-то опять не понял? – наконец решился на вопрос Мэтью.        - В тебя поверили. Не могу сказать, что у нас нет достойных спортсменов, но не забывай: в России любят людей преодолевающих, героических; таких, которые могут победить вне зависимости от обстоятельств. Мы способны сами загнать себя в угол, а потом сами же оттуда и спасаться нечеловеческими усилиями.        - Хочешь сказать, мне протянули руку помощи в надежде на моё будущее геройство?        - Как луковку, - хмыкнул Иван.        - Что-что, прости?        - Это Достоевский, «Братья Карамазовы». Одна из героинь романа, Грушенька, рассказывает легенду о злой женщине, попавшей в ад. Ангел-хранитель грешницы пытается вымолить перед Богом её прощение и находит единственное доброе дело, что она успела совершить в своей жизни: подала луковку нищенке. Господь приказывает Ангелу подать женщине, варящейся в озере, эту луковку, чтобы она смогла выбраться. Но когда за ноги грешницы начинают хвататься другие, она их злобно отгоняет и снова падает в озеро. Луковка оборвалась.        Мэтью сглотнул. Слова Ивана звучали торжественно и в то же время пугающе.        - А моя луковка может оборваться? – тихо поинтересовался он.        - Знаешь, Матвей, не буду скрывать, твоя луковка – это я. Пока в тебя верю я, всё будет хорошо, - Брагинский протянул руку и легонько потрепал соседа по волосам.        - А почему ты в меня веришь? – Мэтью пригладил торчащие пряди.        - Вижу в тебе настойчивость, упорство и одновременно здоровое безрассудство. Если смешать в правильной пропорции, получится спортивный взрыв. А ещё мне очень нравится образ феникса. Будешь моей огненной птицей, восстающей из пепла.        - Скорее, ледяной, - хмыкнул Мэтью. – Не встречающейся в природе ледяной птицей, которая не умеет любить.        - С чего ты так решил? Все умеют любить. У тебя же есть родственники? И их ты любишь.        - Родственники – это другое… Я про другую любовь. Моя бывшая девушка на полном серьёзе утверждает, что я на катке отморозил сердце.        - А сколько ты с ней встречался?        - Два года. И мне казалось, что всё не так уж плохо. Но при расставании она сказала, что из наших отношений её радовали лишь те моменты, когда у меня срывало башню, и я начинал делать непредсказуемое: гонял с ней на мотоцикле ночью по хайвэю без шлемов, увозил к океану без предупреждения или же на асфальте перед медицинским корпусом, когда она проходила лечение, рисовал кубинский пейзаж.        - Наверное, какая-нибудь южная девушка?        - Да, как раз кубинка.        - Не печалься, с горячими южными девушками всегда так: им подавай страсти, причём пожарче, можно с мордобоем. Но знаешь, пройдёт время, и она ещё заявит, что ты лучшее, что с ней было. Потому что один мог соблюсти баланс в её вечно несущейся вперёд жизни. Так что с настоящей любовью её мнение не имеет никакого сходства.        - Ну она уже так говорит… А какая она, настоящая любовь?        - Найдёшь - узнаешь, - улыбнулся Иван, и Мэтью невольно залюбовался.        Брагинский улыбался совсем не так, как большинство его знакомых. В улыбке Франциска всегда можно было заметить каплю обольщения, Альфред улыбался по-американски, порой не внося в движение губ никакого чувства, Артур, казалось, вообще не умел улыбаться, да улыбка ему и не шла. А вот Иван… Его лицо расцветало, когда на губах появлялась даже лёгкая усмешка, привычная сдержанность сходила на нет, а сам он становился похож на… домашний уют. «Везёт тому, кто часто видит его таким», - подумал Мэтью.        - А ты нашёл?        - Нет пока. Но я точно знаю, что у любви нет какого-то определённого лица, она придёт, и ты поймёшь, что этот человек должен остаться с тобой надолго. И не потому, что ты его держишь, а потому, что он сам хочет быть с тобой.        Мэтью почувствовал, что почему-то краснеет, и быстро перевёл тему.        - А ещё мне Альфред говорит, что я похож на Достоевского.        - А Альфред – это кто?        - Мой родной брат. Он у меня абсолютно без башни. Если я только иногда, когда рассудительность заклинивает, то он всегда и даже чаще. Сноубордист.        - Головой что ли часто стукается? – в голос рассмеялся Иван.        - Да нет, врождённое. Дядя говорит, что безрассудство – наша семейная черта.        - Это тот рафинированный француз?        - Он. Но не надо думать о Франциске плохо, он нас с Альфредом, считай, вытащил из грязи, обтесал и выпустил в жизнь, поддерживая материально. А то с отношением мистера Джонса мы бы остались никем…        И Мэтью, повинуясь порыву, рассказал Ивану всю историю своей жизни: о матери, отце и его сомнениях, Франциске, который старше их с братом всего на 10 лет, но любит их так, словно они его родные дети, и многом другом.        Иван слушал молча и внимательно. В ответ на внезапную откровенностью Мэтью он, вздохнув, сказал:        - У меня тоже родителей нет. Авария на Чернобыльской АЭС виновата. Слыхал, наверное, о такой. Отец и мать там работали. Живу с сестрой. А ещё с «приёмным братом» - это сын папиного сослуживца, который тоже там погиб. Его Азамат зовут, он казах. И если нас могла забрать к себе бабушка, что она и сделала, то он вообще никому не нужен оказался, и поэтому бабушка взяла и третьего ребёнка. И вот её уже давно нет, а мы втроём есть, и это только благодаря ей. Впрочем, к чему это тебе знать…        Мэтью хотел возразить, рассказать, что понимает Ивана, и чувствует к нему некое человеческое расположение, но Брагинский внезапно остановил машину и сказал: «Приехали!» …Поднялись в квартиру, разобрали вещи, перекусили. Время для душевных излияний было бездарно потеряно…