***
Семейный фотоальбом. Разумеется, эта ценность не могла не быть предоставлена в распоряжение умника – ведь там собраны частички жизни, которой тот не смог стать свидетелем. Есть от чего волноваться. Гостиная наполняется голосами, вот бодрый, командирский Моны, мерный, спокойный Донни, полный напускного ужаса Сани, умоляющего пополам со смехом о том, чтобы не смотреть младенческие фото, призывы к дяде спасти его честь, причем срочно. Дядя, конечно, и не думал чему-то мешать, да еще смеялся так сильно.. О, Майк прекрасно понимал такого рода ужас племянника – ведь то, на что сейчас смотрят мутанты и умиляются хором, неизбежно кажется вовсе не милым и даже постыдным тем, кто на фотографиях запечатлен. Эти по-младенчески пухлые тела, подгузники, а кое-кто и вовсе голышом на горшке – тут и Майк бы взревел от возмущения, будь он на месте племянников. А кое-какие фотографии еще и неприлично смешные. Конечно, вся веселая часть альбома состояла преимущественно из детских фотографий, но и на взрослых порой бывали дурачества. Фотографии братьев, фотографии с детьми, ведь как не был плох тот мир, в котором они все нынче жили, всегда найдется искорка радости и счастья. И как бы не было плохо, если немного подождать, они вернутся. Как вернулся Донателло. Чувствуя и постепенно все больше разделяя волнение своих близких, сентиментальный Майк так же был пойман воспоминаниями, встающими перед внутренним взором, одно за другим, вслед за тихим скрипом перевернутой страницы. Знакомые, чертовски знакомые, застывшие в неизменности фигуры на фотографиях – целые лоскуты жизни, которые больше никогда не вернуть, вновь оживали, стоит только начать припоминать обстоятельства съемки. Да, разумеется, он помнил тот случай с Кланком, их старинным дружищем, и никакие возражения Сани не помешали ему дополнить историю этого фото, пусть мальчишка толкался и щипался, хохоча, пока Майк прижимал того к себе. Следующее фото – Дани. И сразу все внимание к парнишке, хочешь, не хочешь, а начались приставания. Майки, пусть и тоже улыбался, но, в общем-то сочувствовал племяннику, считал, что к нему сейчас нужен особый подход и не очень одобрял попытки расшевелить его целой компанией. Дани, конечно, вместо демонстрации своей щербинки, закрывался и сердился, и пристальное внимание всей семьи явно было не тем, к чему он сейчас был готов. Реши мальчишка уйти прямо сейчас, Майк бы его понял, но все же хорошо, что тот пока оставался на месте. Это многое значило. Само их существование имело колоссальное значение для Микеланджело, для кого эти дети являются и племянниками, и в своем роде даже сыновьями. Он воспитывал их большую часть их жизни, он даже принял их на свои руки… Это было довольно интимным, необычным опытом, который просто не мог взять и никак не повлиять на отношение мутанта к этим двоим детям. Вот уж неизвестно, расскажут ли когда-нибудь об этом факте Донателло.***
Сложный период в их тогда ломающейся, кажется, прямо на глазах, жизни. Исчезновение Донателло; ставшее вдруг таким хрупким, как треснувший фарфор, здоровье Мастера Сплинтера; И Мона Лиза, вынашивающая потомство, будущее которого никто не брался предсказать. Она была тем единственным радостным предзнаменованием на фоне стремительно ширившейся разрухи. Перемены, вот что она несла в себе, надежду, вот кем являлись ее дети, восполнением потерь. Один из нерушимой семьи пропал, оставив троих братьев в полном душевном раздрае, а основа, сосредоточие семейных уз, отец, постепенно угасал, несмотря на все попытки ему помочь. И они, тогда такие еще юные, пусть и прошедшие не один бой, не одну проверку своих сил. Жизнь в те месяцы напоминала настоящий ад, к которому никто не был готов, несмотря на все их славное прошлое. Эпидемия, бесполезные поиски, ссоры. Все для них шло единым комом дней, почти не отсчитываемым, пока не случился переломный момент. В Убежище тогда были спящий медикаментозным сном Сплинтер, Микеланджело и Мона Лиза. И никто из них не ожидал, что день, который всегда маячил просто где-то на горизонте не столь отдаленного будущего, наступил именно сегодня. На короткий, болезненный вскрик Моны мог прийти лишь Майк, и когда он это сделал, то увидел ее, судорожно хватающуюся за стол и живот, с подкашивающимися ногами и гримасой боли на лице. Уже понимая, что случилось, он, тем не менее, отказывался этому верить. Он просто не готов к такому. На его месте должен быть кто-то другой. Например, Лео. Они ведь так и планировали. Но вот еще один охающий стон, и он единым порывом оказавшись рядом, уже паникуя, он осторожно подхватывает ящерицу на руки, слушая сбивчивые указания, бесконечным потоком льющиеся в его уши, несет роженицу в ее комнату. Осторожно сажает на стул, обливаясь потом и судорожно сцепив зубы, ищет, чтобы постелить на пол, вроде футона. Им так и не удалось вовремя притащить в дом специальное кресло или что-то вроде этого, никто толком этим не занимался, пребывая в сумрачном состоянии стресса. Да и сами роды ожидались как-то позже, что ли. Никто не думал, что это начнется вот так внезапно, даже Мона, в чьих интересах было все подготовить заранее. Майк уж точно был не тем, кто должен был помогать ей и принимать роды. Так что сейчас он метался, пытаясь делать то, что требуется ящерице, под ее редкие, испуганные всхлипывания и бесконечные повторения того, что нужно принести и сделать. Если бы он мог позвонить братьям, он бы так и сделал, но, увы, мобильная связь уже полгода как не действовала, а новые способы пока не созданы. По крайней мере, в их семье. Нет, тут ему помощи ждать точно неоткуда. — Мона, может, тебе показалось? – умоляюще, с огромными испуганными глазами Майк с беспомощностью остановился посреди комнаты, сгоняв перед этим на кухню поставить чайник. Руки его судорожно тряслись, и ему становилось только хуже, видя, как тяжело приходится его подруге, чья кожа уже блестит от выступившего пота, в глазах страх и боль, а тело подрагивает от нервного напряжения. Ей совсем не хочется признаваться, но она уже успела ощутить, как отошли воды и, если поднять ее со стула, это станет заметным даже такому болвану, как Микеланджело. — Черта с два! – она отзывается с плохо сдерживаемой агрессией, морщась, чтобы не шипеть от боли, которую причиняет очередная схватка. — Неси обезболивающее, или я тебе руку сломаю! - Мутанту остается только в очередной раз метнуться в лабораторию Дона, там их основной склад медикаментов, и хотя все сильные обезболивающие лежат у изголовья отца, есть и те, что попроще. Моне нужны именно такие, чтобы не навредить ребенку. Заодно он хватает с полок еще кучу всего, просто свалив в картонную коробку. Пока он мчится обратно, в его мыслях царят полотенца и кипяток. Он не удивляется, увидев, что невестка уже расположилась на футоне, и оставляет рядом с ней коробку, чтобы вернутся на кухню за кипятком. В спину ему ударяет очередной плачущий, подавляемый стон и он уже перестает так отчаянно трусить. Теперь он выше страха, и только ощущает, как много всего в ней сотрясается. Сердце бешеным галопом стучит за пластроном, голова тяжелеет от крови, бьющей в виски и руки, если не двигаться с достаточной скоростью, начинают так крупно и так сильно трястись, что он всю воду может расплескать, пока дойдет обратно. — Мона, может, не надо? – с заискивающими нотками он присаживается рядом с футоном, ставя чайник подальше, чтобы никто не мог до него случайно дотянуться и разлить кипяток. Он говорит это скорее от отчаяния и надежды на хоть какое-то временное спасение, — Заткнись нахрен со своим не надо! Будто я хочу! – девушка срывается на болезненный крик и Майк невольно вздрагивает, садясь на пятую точку. Для него это слишком большой стресс, но что поделать? Тут уж некуда деваться, и он действительно это понимает, хоть и кажется ему, что на месте вот-вот от разрыва сердца помрет. Ну, не его это все. Не его… Дона бы сюда. — Выпей..успокоительного..дурень, - хрипло советует Мона, торопливо глотая свои легкие таблетки, стакан с водой в ее руках ходил ходуном не хуже, чем у ее невольного помощника. — Ты ж вот-вот свалишься. Прыгающими руками тот выискивает на дне притащенного короба валокордин и, срывая пробку, выливает в свой стакан едва ли не половину флакона. По комнате сразу растекается характерный запах перечной мяты. Мона шевелит ногами, скрытыми под легкой наволочкой, словно бы в стеснении, и с недовольством смотрит на черепашку, подгоняя. Майки доливает в стакан воды и в пару мощных глотков расправляется с получившимся раствором. Рот немеет от концентрированной чистой горечи, но уже только проглотив это седативное, ему кажется, что становится легче. — Ладно, ладно, окей. Так. Спокойно, - молодой мутант пытается собраться, успокоиться, облизывая губы от волнения. Горько. — Ты не волнуйся, ты главное, не волнуйся. Все будет окей, детка. Я все сделаю, обещаю. Все сделаю, как надо, - каждое произнесенное предложение дается ему только после нового глубокого вдоха, на выдохе. Он на самом деле намерен сделать все, что от него потребуется, а что требуется – о том он представление примерно имел. Все же, не вчера родился, и в фильмах это иногда освещалось, и вообще, они это как-то все же старались обсудить, на всякий случай..вот и пригодилось. Он бегло оглядел комнату, тонущую в полусумраке – электричество только от их личных генераторов, собранных Донателло еще несколько лет назад, и сразу вспоминает, что не принес еще полотенец и, собственно, тазика, где будет их мочить. Он слышит пыхтение Моны и когда она задерживает дыхание на время очередной схватки, но не теряет время, уходит, чтобы принести последнее, что нужно. Когда он возвращается с охапкой вещей, Мона лежит на спине и тяжело дышит, слишком быстро, как ему кажется, волосы влажными колечками облепляют ее лоб и шею, и ей, кажется, так больно. Живот большим холмом выделяется под белой наволочкой, а ноги с поднятыми и согнутыми коленями, сведены, но он понимает – невестка сделала это только что, потому что он пришел. Он хорошо ее понимает, ее стеснение и нежелание такой помощи, в конце концов, он сам не сказать, что готов к предстоящему процессу, но… они всегда обсуждали так, что кто-то просто обязан быть с ней и принимать ребенка, помогать. — Что мне делать? Что мне сделать, Мона? – Майк ощущает себя почти беспомощным, и сердце у него колотится, как у загнанного зайца, но кроме него в убежище только Сплинтер, спящий слишком глубоко, чтобы проснутся и прийти на помощь. Моне может помочь только он. — Оставь..уйди..я дальше..сама, - ящерица дышит слишком поверхностно, Майки видит, и это вселяет в него сомнение. Он бы рад убраться отсюда, чтобы потом просто раз, и вернуться уже за ней и ребенком. За чистенькими и здоровенькими. Но так не получится. Хотя бы потому, что пуповину надо перерезать, а ножницы Дона, которые для этого подходят, только-только поставлены в воду на плите для стерилизации. И они сами себя сюда не принесут. И ему, опять-таки, не нравится совсем, как дышит Мона Лиза. Отвернувшись, чтобы не смущать еще пока стесняющуюся Мону, он наливает в принесённый тазик чуть остывший кипяток и укладывает в него несколько сложенных полотенец дрожащими пальцами, обжигаясь водой. — Я все-таки побуду здесь, окей? Дыши. Дыши глубже, - он садится на пол, подползает на коленях к роженице и осторожно касается ее ладони, яростно сжимающей футон. Он видит в неярком оранжевом свете, как напряжены ее мышцы на предплечье, и эти усилия внушают только больше беспокойства. С трудом представляет, что можно чувствовать в такой страшный момент. — №?*... с тобой, - благосклонно отвечает Мона, разрешая мутанту остаться. Лицо в муке вновь искажается, и белая простыня натягивается, влажное от пота. Она слушается ритмичного, требовательного шепота Майка и глубоко старательно вдыхает, напрягаясь всем телом, стискивая трёхпалую ладонь так сильно, что та немеет. Губы у Моны как будто светлеют и Майки вдруг думает, что надо что-то делать. Черт побери. Ребенка-то надо принимать. И держа за ручку он, откровенно говоря, хреново так помогает. Только если морально, и то далеко не факт. — Я сейчас, - он шумно сглатывает и переводит дыхание, подготавливая себя морально к тому, что ему предстоит увидеть и чему помочь. Знаете, это может показаться так легко. Еще была мысль, что Мона его к тому же может неслабо так лягнуть, и вообще, пиши-пропало. —Подожди… отпусти, пожалуйста. Мона, - он старается разжать ее пальцы с острыми коготками, но та, сверля его свирепым, горящим янтарным взглядом, не торопилась отпускать. По всей видимости, понимала, что он собирался делать и…не хотела это допустить. — Я помогу, ты же знаешь. Так нужно. — Ла…ладно, – выгнувшись от боли пробормотала ящерица, вновь испытывая мучительную волну теперь уже и потуг. — Не смотри только, мать твою! ?%№?»! Микеланджело тем временем перемешается к ней, к той части, что скрыта под простыней, и с содроганием в сердце устраивается меж ног роженицы, словно он акушер и знает, черт его дери, что делает. При том, что знал он полноценное «в общих чертах» и молился всему сущему, чтобы все шло, как положено и ему нужно будет только подхватить головку ребенка и помочь его вытащить. Первый взгляд, хоть он и вроде как обещал не смотреть, но подарил ему приступ легкой дурноты, так как он ясно, очень четко увидел кровь, и это было не тем, к чему он старался подготовится. Переводя дыхание и зажмурившись, он начал тонким голосом бормотать утешительные слова, не забывая подкреплять это требованием глубоко дышать и тужиться. Все, как в сериалах про больничку, вот только в глазах все плывет, кровь стучит в висках, и, кажется, он увидел головку… — Дьявол..ДОННИ! Попадись мне!!– этот вопль был столь же внезапен, как и показавшееся темно-зеленое темечко, что Майк вдруг увидел, и он бы отшатнулся от неожиданности, если бы не придерживал одну из ног ящерицы. Пока Мона из последних сил тужилась и шипела проклятия вышеназванному господину, Майки с ужасом следил, как на свет появляется зелено-красный малыш. Увы, дело зашло в некоторый тупик, и мутант понял, в чем дело – мягкие пластины панциря приостановили продвижение ребенка. Сделав воистину богатырский вздох и про себя уже костеря во все корки своего брата, поставившего перед ним такую задачу и благополучно пропавшего с горизонта, Микеланджело осторожно ухватился подушечками пальцев за головку своего рождающегося племяннника/-цу. Мона, исторгнув басовитый вопль с призывом геенны огненной все тому же персонажу, вновь как следует напряглась и, под подбадривания весельчака, исполненные тоненьким фальцетом, и его умеренными потягивания ребеночка к себе, тот вскоре таки родился, пустив матери крови своим исходом. Мона Лиза же, испытывая то ли облегчение, то ли напротив, дурноту, устало ругалась, суля страшные кары Донателло, стоит ому лишь вернуться. — Детка, ты умница, ты просто умница, все закончилось… все хорошо, - все так же высоким голосом говорил Майки, остановившимся взглядом пялясь на крохотного младенца в своих руках. Пока он заторможено соображал, что ему, верно, стоит перевернуть того головой вниз и хлопнуть по заднице, чтобы тот закричал, сам ребенок сделал это первым. Ну, то есть, закричал. При том так пронзительно, что оба взрослых, пребывающих временно где-то не здесь, разом вернулись в себя. Микеланджело захлопал глазами, неизменно натыкаясь взглядом на пуповину, которую следовало обрезать, а Мона зашевелилась, то ли пытаясь обессиленно подняться на локтях, то ли просто устраиваясь поудобнее. Майки так и не понял, пока не услышал ее усталый, низко звучащий голос: — Еще один. — Что? – Майки не был уверен, что ему не послышалось, он как раз уложил новорожденного хвостатого черепашонка на футон и собирался выйти за ножницами, которые некому больше было принести. — Еще один! Дон у нас запасливый сукин сын, - с прежней энергией и злостью в голосе простонала ящерица. Она вновь ощущала усиливающиеся схватки и знала, что очень скоро вернутся и потуги. Микеланджело даже не почувствовал удивление, он уже столько эмоций пережил за эти минуты-часы-неизвестно-сколько, что просто уже не способен удивляться таким новостям. Ну, второй, так второй. Моне виднее. Вот только он не знал, можно ли оставлять первого близнеца вот так вот? Наверное, нельзя. И пусть он его уже успел немного обтереть теплыми полотенцами, все еще оставалась пуповина. И он просто не знал, как быть. Наверное, ничего не случится, если он на секундочку отлучится на кухню? Так? — Я сейчас, детка. Не бойся, я мигом. Я сейчас, - и он правда метнулся так быстро, что неизвестно, заметила ли роженица его отсутствие или нет. Когда он вернулся, все было решительно так же, как когда он выходил за порог. Все то же сбивчивое, громкое дыхание Моны, усталый плач младенца, полусумрак в душной комнате. Стерильные ножницы остывали на полотенце, а мутант вновь навис над Моной, помогая той как можно скорее разрешиться от бремени. Первенец тихонько плаксиво скулил, ожидая рождения брата. Наконец, и второй ребенок полностью лег в окровавленные руки своего дяди и так же огласил ближайшие окрестности своим воплем. Какая жалость, что некому больше это услышать. Микеланджело слушал громкое дыхание ящерицы, с едва различимой ноткой слез. Он не был уверен, но ему показалось, что та в какой-то момент прошептала имя его брата. Но ему было некогда обращать внимание на это, он занимался детьми – обтирал новорожденного теплыми, исходящими парами антисептика, влажными полотенцами, поражаясь красоте новорожденных, и уже ощущая, как любит этих маленьких хвостатых чудиков с большими влажными глазами. Он смело берет в ладони ножницы и мокрые от раствора йода свертки бинтов, как его направляла приходящая в себя Мона Лиза, и режет вначале одну пуповину, потом вторую, бережно обрабатывая края и перетягивая бинтом. Мать должна была позже заняться ими сама, примерно после того, как поухаживает за собой. Майк же укутал детей в одеяльца, запомнив, кто из них какой по счету, и передал ящерице на руки, пока та не откусила ему голову за промедление. Разумеется, ей тоже хотелось их увидеть… Они были так похожи друг на друга, наверное, близнецы? Почему Мона не сказала им сразу, что ждет двойню? Или не знала? Он бы не отказался знать это чуть пораньше. Позже он сидел в великой задумчивости, раз за разом проводя по уже чистым ладоням другим полотенцем, вычищая с них кровь, и не мог отделаться от мыслей о малышах. Он и не думал, что рождение так сильно тронет его, настолько впечатлит. Опустошенный диким стрессом и ураганом эмоций, сейчас он ощущал себя на удивление воздушным. Даже усталость не мешала ему улыбаться. Если Донни было суждено пропасть навсегда, эти дети были лучшим его прощальным подарком…***
Сейчас, годы спустя, с вернувшимся все-таки братом, все становилось каким-то нереальным. Микеланджело поймал себя на том, что рассеянно улыбается, глядя в альбом, абсолютно перестав следить за беседой, полным ходом идущей вокруг него. Что было бы с ними всеми, не будь этих сорванцов? Майк обнимал тощее тело младшего тинейджера, представляя будущее отнюдь более безрадостным, чем можно было бы даже в их реалиях. Признаться, он пропустил момент, когда Дон наткнулся на свою фотографию, и когда все вместе вспомнили мастера Сплинтера…Из задумчивости его вывели слова Моны, обращенные к Данте. Мальчишка что, решил, что с него хватит и собрался оставить компанию? Ну, не очень, конечно, красиво. Но все-таки, как он считал, Дани имеет право. Майк неодобрительно перевел взгляд на Мону, призывающую того хотя бы попрощаться. Слишком строго, по его мнению, и резко. Ну, попозже он обязательно еще перемолвится с ним словечком, может, сможет что-то исправить в его проблеме. Неправильно это, гнобить ребенка ни за что. Ему же тоже сложно. Микеланджело подавил первоначальный порыв пойти вслед за Дани, рассудив, что стоит дать ему остыть, и закончить все-таки сегодняшние посиделки без раскола. Но, так или иначе, а очень скоро все действительно разошлись, поставив альбом на полку. Майки не стал полуночничать и скоро собрался на боковую, распрощавшись с теми домочадцами, что еще были на ногах. Завтра он планировал идти за рюкзаком, а значит, валяться до полудня заказано.***
Если ему и снилось что-то, то это прекрасное что-то испарилось, словно лопнувший воздушный шар. Дома Майк расслаблялся и мог позволить себе полностью утрачивать чуткость сна, даже похрапывать, хотя об факте этом он не знал. Но проигнорировать шумное распахивание двери в его спальню, особенно такое сердитое, с ее яростным захлопыванием, было бы сложно в любом случае. Не успел ниндзя продрать глаза и вообще понять, что происходит, кто напал, как тоненькие руки неловко скользнули по его шее, обнимая, а в ухо раздалось сопливое хныкание. Спросонок ничего не видя, но, приподнимаясь на локте, Майки узнает в этом всхлипе жмущегося к нему Данте, в рассерженном шепоте которого четко прозвучало имя отца. Внутренне вздохнув, смиряясь с внезапным вторжением, Майк тяжеловесно сел в постели, обнимая единственной рукой племянника, орошающего чужой пластрон слезами и, еще лучше не задумываться, чем. Пропыхтев что-то гневное, неразборчивое, мальчишка передвинулся, усаживаясь поудобнее на скомканном одеяле, все так же не отрывая зеленой мордахи от костяной брони дяди, душераздирающе всхлипнув после длительной, упрямой, задержки дыхания. Не хочет рыдать, ясное дело, но вот сразу не успокоишься же. И так у него это получилось прочувственно, что Микеланджело окончательно очнулся и осторожно похлопал Дани по карапаксу, ощутив, как сжимается сопереживающее его сердце. — Ну? Что случилось, мальчик? Сон? – Майки спрашивает тихо, шепотом, и все равно сипит со сна. Он начинает легонько раскачиваться, словно баюкая, ощущая, как время от времени нервно вздрагивает его племянник. Эти кошмары, кому, как не Микеланджело понять Данте? Он сам в свое время регулярно ломился посреди ночи к братьям и отцу, просыпаясь посреди страшных снов и не забывая вопить на пол убежища, когда тени из сна еще так ярко, красочно мерещились из всех углов. Да, это было ему так знакомо. — Шшш, все хорошо. Все осталось там. Никто до тебя не доберется, - в общем-то, Данте не был истеричкой и паникером. То есть, он, конечно, сильно страдал от своих кошмаров, но по пробуждении его паника и истерика быстро сходили на нет. Вот и сейчас, пусть его плечи еще сотрясались от беззвучных рыданий, он все-таки успокаивался буквально на глазах. ОН поменял руки в захвате, которым обнимал Микеланджело и, кусая губы, глухо пробормотал: — Он появился, он добрался до меня! – хвост Данте метнулся, вместе с судорожным, скулящим выдохом. Этот испуганный шепот мало прояснил ситуацию, кроме того, что, по всей видимости, мальчишке привиделось что-то уже после того, как он проснулся. С Майки такое случалось сплошь и рядом, так что, не заподозрив ничего конкретного, и не зная, что перебуженным оказался весь дом, он просто предпочел привычно утешить ребенка, погладив по влажной от пота макушке и бормоча утешительные слова. — Это просто сон, Дани, просто сон. Поверь мне, я знаю, что говорю. То, что происходит там, почти всегда противоположно тому, что случается с нами в жизни, малыш. Понимаешь? Ничего плохо не случится. Ничего такого не произойдёт. Слышишь меня, мальчик? – Майк говорил все это единым потоком, глядя невидящим взглядом поверх племянника и продолжая словно бы баюкать того. — Что ему нужно от меня? – звучно шмыгая носом, обиженно бормочет Данте, но вроде как успокаиваясь. Даже его гнев пропадает, а дыхание становится все более нормальным. — Мне он не нужен. Пусть убирается..пусть..уходит..обратно, - мальчик совсем замолчал после этих слов и некоторое время двое мутантов просто сидели обнявшись, пока Майк не решил, что, наверное, тот успокоился достаточно, чтобы попытаться лечь спать. Как-никак, а на улице была ночь, и совсем не повредит поспать еще немного. — Пусть, - покладисто согласился он. Майк не имел понятия, о ком говорил его племянник, и за все те разы, что тот прибегал к нему в расстроенных чувствах после очередного кошмара, прекратил его расспрашивать. Бесполезно. — Будем спать? Вместо ответа Данте угрюмо кивнул и расцепил руки. Не глядя на дядю он переполз на вторую половину кровати и забрался под одеяло, шмыгая носом. Майк тоже лег, на спину, и молча уставился в потолок, гадая, когда же Дани достаточно повзрослеет, чтобы перестать видеть такие яркие, пугающие сны. Мальчишка придвинулся к нему и засопел, уперев лоб в плечевой сустав, ниже него кость быстро обрывалась, и потому мальчик не мог взять мутанта за руку, но, судя по всему, ему этого не требовалось.***
Когда мутант продрал глаза и задумчиво почесал нос, Данте в его комнате уже не было. Оно и понятно, мальчишки всегда вставали рано, как и любые дети. Неизвестно, то ли племянник стыдился вчерашнего и потому слинял как можно тише, то ли сам Микеланджело спал слишком крепко, чтобы возня парнишки могла его разбудить. Ну, так или иначе, а пора была поднимать свою заматеревшую задницу из постели и собираться в путь-дорогу. Его почти не обеспокоили несколько капель крови, высохших на краешке наволочки, да и с чего бы? У него такое бывало нередко, и ничего страшного эта находка не сулила. Зато наличие планов на сегодня очень даже воодушевляло, так что он бодро прошествовал вначале в комнату для черепашек, а после и на кухню, где неторопливо дожевывал свой завтрак Сани, болтая ногой и покачивая хвостом. Неунывающая физиономия так и лучилась довольством, а щеки ловили яркий блеск солнечных лучей. Обменявшись радостными приветствиями, родственнички мельком обсудили сегодняшний день, пока Майки разогревал остатки вчерашнего ужина, а Сани неторопливо, но громко хрустел тостом. — Как там, дядьки не отозвались еще? – судя по голосу, племяннику было скучно, но дожевывать завтрак и идти по делам он явно не торопился. Явно ведь филонит. Впрочем, Майки всегда делал ребятам небольшие поблажки по части дисциплины, так что и сейчас лишь прятал улыбку, заваривая себе внушительную чашку травяного чая. Вот уж чего у них было явно не в избытке, так то именно пряностей и чая. Но ничего, небольшая тепличка все на той же крыше вполне удовлетворяла вкусы небольшого семейства. Главное, чтобы не пропадали семена, а уж урожай вырастет всегда. — Ну, раз уж ты еще не слышал об этом, значит, нет, - посмеиваясь, мутант потыкал лопаточкой в греющейся на сковороде куриный рулет. — Где там все наши тусуются? — Ну, я так понял, что Дани с папой в тренировочном, - вот значит, отчего Сани тут задницу просиживает, бездельник, надеется, что брат сможет хоть чуть наладить контакт с Донателло? Похвально, — Мама в лаборатории пока. Я вот ланч себе устроил, да. А ты что, куда-то собираешься? И вот как эта хитрая морда умудряется все знать? Майки смеется и треплет племянника по голове. Не то, чтобы его планы были секретом. Просто он еще не успел сообщить остальным о них, только и всего. Но эта пройдоха уже обо всем догадался. — Еще как. Поможешь мне? — Само собой! – Сани так кривит мордашку, будто вопрос дяди его смертельно оскорбил. Как так можно о нем подумать! Чтобы он, да не помог дяде! Немыслимо. — Отлично! Значит, сейчаа-аас мы еди-иим, - Сани возбужденно помахивает хвостом и «да-дакает», пока Микеланджело неторопливо тянет гласные, выкладывая свой завтрак на тарелку. — Потом мы идем на склад, берем ору-уужие, ты несешь патроны, а потом помогаешь мне со всеми этими ремешками и прочим, да? – Мальчишка энергично мотает головой, закидывая в рот остатки тоста. Заметив, сколько перед ним на столе, да и полу, крошек, смутился и двинул за тряпкой и совком с веником. Мона умела приучить к чистоте, это да… — А можно я тебя провожу до поворота? Майк вздыхает, подцепляя вилкой рулет: — Ага, чтобы твоя мать мне глаза выцарапала, и ей больше не пришлось ломать голову над тем, что нам с Рафом дарить на Рождество? – и хотя племянник посмеялся, вид у него был погрустневший. — Ничего, парень, скоро придет ваше с Дани время, - постарался утешить его дядя, но на самом деле вышло плохо. Обоим было известно мнение Моны о том, когда мальчикам можно будет покидать дом. В идеализированном виде это было «никогда». Впрочем, всегда оставалась надежда на то, что с возвращением Донателло та изменит свое решение на более лояльное. Расправившись с довольно скромным завтраком и выпив примерно половину своей огромной чашки чая, Микеланджело, как и обещал, двинулся на склад. Вообще-то там было несколько винтовок и автомат, но все оружие было заперто в отдельном шкафу, так, чтобы близнецы до него не добрались. Так что повод помочь Майки еще и давал возможность подержать в руках огнестрельное оружие, на которое им по возрасту было не положено даже смотреть. Не то, чтобы им прям этого так хотелось, у них были совсем другие интересы, да и на худой конец, они всегда могли разобраться с замком при сильном желании, но отчего не сделать то, что запрещено, если выпала такая возможность? Вот и Сани не мог упустить такой шанс подержать в руках рабочее оружие. Которое действительно может стрелять, убивать, ну и все такое..***
Майк сел на широкую, продавленную скамью, когда-то стоявшую в каком-нибудь автобусе или даже трамвае, и облачался в то, что мог нацепить и закрепить на себе одной рукой – защиту на колени, патронташи в виде ремней на ноги и простые в виде сумки. В несколько рядов. Так всем было спокойнее, когда патронов у него было много. Сани помогал ему со сложно сшитым составным поясом, на котором так же устроены патронташи и, кроме того, именно к нему ремнями крепится металлическая броня на здоровую руку, закрывающую плечевой сустав. Именно заполнением патронташей занимался Сани, когда Майки вдруг начал ощущать себя не совсем так, как ему было хотелось. В голове начинало шуметь море, а в разных частях тела появляться не боль, а скорее, какое странно растущее, бегущее ощущение. Так бывает, когда отсиживаешь конечность, а потом встаешь, и кровь будто чувствуется, как бежит по прежде пережатым артериям и венам. Это его слегка насторожило, но, будучи уверенным в своем здоровье из-за вчерашней процедуры, мутант предпочел пренебречь этими нестандартным дискомфортом. Расходится на улице и все будет нормально. Пока Сани сноровисто заполнял грудной патронташ, сам Майк делал тоже самое, только с набедренным Наконец, все было законченно, и Микеланджело поднялся на ноги, на мгновение поморщившись от секундной рези в желудке. Пока Сани помогал перебросить ремень внушительного автомата Калашникова с оптикой, он вдруг засомневался. Этот «бзз» ведь неспроста, так говорится? Или нет? Вчера была инфузия..наверняка просто старый гастрит разыгрался, меньше надо было пиццу в юности трескать. Да, пожалуй, он готовь выйти в город. Последняя мелочь – оранжевая бандана, старая-добрая тряпица с выцветшим цветом. — Позови маму, парень, вдруг ей есть, что заказать, пока я здесь, - он потянулся и чуток тяжело попрыгал на месте, проверяя, как все на нем хорошо держится. Автомат глухо застучал о карапакс, но ремни и все прочее сидели крепко, не сползало и не болталось. Вроде бы. Во рту медленно собиралась слюна, словно его начинало подташнивать, но Майк не обратил и на это никакого внимания. Мысленно он уже был там, под лучами утреннего солнца и поэтому, когда по горлу вверх вдруг пошла дурнота, он готов не был. Тяжело привалившись рукой к стене уже у самого выхода из Убежища, Майк закашлялся, даваясь. Если бы он открыл глаза, то, наверное, поморщился, увидев мелкие багровые брызги, которыми он покрыл стену напротив своего лица. Все стало несколько яснее, когда он поперхнулся и замер, пытаясь вдохнуть. Кратковременная паника, вызванная спазмом, но вот он наклоняется вперед, опираясь одним плечом и рукой в стену, невольно размазывая по той кровавые брызги. Резкий выдох, тут уж не до заботы о полах Моны, и изо рта выплескивается кровь, словно вода. Ни единого признака ее свертывания, ничего, что должно быть. Полный рот железного вкуса и соли. Майк пытается выпрямиться, вытирая ладонью окровавленные губы и делает пару шагов в сторону, врезаясь ребром панциря в стену, обдирая. В глазах рывками темнеет и по багровому фону скачут мушки, а шум прибоя нарастет так, что мутант вскоре совершенно ничего не слышит. В его голове мечутся мысли о том, что нельзя упасть, что надо спокойно присесть, что нельзя падать. Но у него только одна рука для опоры, а ноги уже подкашиваются, так что неудивительно, что в какой-то момент влажная от крови рука попросту соскальзывает и Микеланджело тяжело, с грохотом валится на пол. К мыслям в голове прибавились проклятия, и его опять затошнило кровью. В желудке словно лезвиями прошлись и он задушено застонал от этой подлой вспышки боли. Что произошло? Как же то он так облажался? Почему? Ведь была инфузия, ведь были вливания факторов, неужели мало? Или это из-за стресса? Превосходно просто. Теперь, на полу, когда уже не надо было изо всех сил стараться сосредоточиться на сохранении равновесия, он начал ощущать ноющую боль по всему телу, это неведомо с чего начавшиеся внутренние кровотечения давали о себе знать. Бледная кожа становилась все светлее, мутант дышал все чаще и тяжелее, на губах появилась пена. Он еще не оставлял попыток подняться на ноги и пойти вглубь дома, навстречу Моне. Зачем? Да без причины, в таком состоянии ему просто втемяшилось в голову то, что надо двигаться, хотя силы в целом-то не слабом мутанте, таяли вместе с медленным нарастанием гипоксии. Послышались чужие голоса, но так неразборчиво, глухо, словно через толщу воды весом в тонну. Океаны бушевали между ним и примчавшимися на шум родственниками, и он мог только бормотать о своих лекарствах, не зная, слышат ли они его лихорадочный бубнеж , понимают ли. Все это казалось какой-то бессмысленностью, злой шуткой. Это было бы печальным завершением такого хорошего дня. Такой, вдруг ставшей счастливее, жизни. Ему так хотелось успеть запечатлеть на фото лица братьев, когда они бы вновь встретились с Донни…ему хотелось быть рядом с ними в этот момент. Просто быть всем вместе, после стольких лет разлуки. Вместо этого, кажется, он собирался умереть прямо на пороге своего дома, на руках вернувшегося с того света брата. Но хоть не зомби..Чертов вирус таки добрался до него.