Автор главы: SickRogue
Тьма и холод. Почему они так упорно не желали выпускать его из своего страшного плена? Когда Донни только-только пришел в себя на залитом водой полу заброшенной лаборатории, он как-то не задумывался над тем, сколько времени он пробыл в отключке. Или нет — как раз-таки задумывался, но больше из беспокойства за свою семью: братьев, Сплинтера... Мону. Но сейчас, когда мутант снова впал в беспамятство, откуда-то из самых глубин его утомленного сознания медленно, но неотвратимо поднималась волна неконтролируемой паники. Все тело лихорадило; ослабленный организм страшно нуждался в отдыхе и здоровом многочасовом сне — но, в то же время, он отчаянно сопротивлялся последнему. В самом-то деле, сколько ж можно... Даже будучи без сознания, Донателло, тем не менее, понимал, что меньше всего на свете ему хочется засыпать вновь.
"Хватит, хватит... я не хочу, достаточно!..."
Тонкая, холодная игла входит в содрогающееся запястье и впрыскивает леденящую жидкость прямиком в жаркую, пульсирующую вену. Кожаные ремни и еще чьи-то сильные руки в резиновых перчатках надежно держат бешено извивающегося юношу-мутанта, крепко прижимая того к металлической поверхности стола: его сопротивление стремительно меркнет по мере того, как проклятая сыворотка распространяется по телу, принося с собой ужасную сонливость и полное бессилие. И чем глубже он проваливается в этот омут, тем явственнее ощущает собственное отчаяние, перемежающееся с острым чувством вины. Не смог... не одолел... позволил схватить и связать себя, как какого-то беспомощного щенка. Что же скажет мастер... маст...
Мысли вязкие, точно смола. Он уже ничего ни о чем не может думать, не может провести грани между причиной и следствием. Ему чудится звук пощечины, крепкой, тяжелой; затем — еще одной, и еще. Эхо звонких ударов с огромным трудом пробивается сквозь глухую пелену, еле-еле достигая изнеможенного рассудка, и лишь спустя какое-то время к мутанту приходит запоздалое осознание: удары сыпятся на него самого. Отяжелевшие веки едва уловимо вздрагивают, но поднять их выше всяких сил, и добрые минуту или две Донни просто неподвижно лежит на жестком полу подземелья, постепенно приходя в себя, в то время как чей-то до боли знакомый голос вновь и вновь называет его имя. И лишь резкое, отрезвляющее прикосновение холодных капель к пышущей нездоровым жаром коже вынуждает его резко вздрогнуть всем телом и распахнуть, нет, слабо приоткрыть затуманенные глаза.
— ...как? Приходишь в себя? — Дон ответил не сразу, сначала просто слегка пошевелившись и одновременно силясь вспомнить, где именно он находится.
"М-майки?" — ну, разумеется, его связки все еще не желают издавать ни единого вменяемого звука, кроме слабого, жалкого сипа, сравнимого со стоном умирающего. Только вот Дон совсем не собирается умирать, пускай его состояние весьма далеко от идеального. Напрягшись, гений пытается хотя бы чуть-чуть приподнять свою отяжелевшую, гудящую голову — и в первую секунду ему кажется, что у него это получилось... но уже в следующий миг приходит осознание того, что его просто осторожно перекладывают на чьи-то колени. Донателло не стал сопротивляться: он уже понял, что это его младший брат, пытающийся найти для ослабевшего изобретателя чуточку более комфортную позу. Его слегка неуклюжие, но теплые и бережные прикосновения действуют не хуже любого успокоительного. Донни сам не заметил, как вновь устало прикрыл глаза и обмяк, уложив голову на импровизированную "подушку". Теперь, когда он нашел Майки, все страхи и переживания, наконец-то, отошли куда-то на задний план. Все хорошо; по крайней мере один из его братьев жив и цел, и находится рядом с ним... Какое облегчение.
— Глотни-ка, — Донателло вновь приоткрыл глаза, не без труда рассмотрев маячащее перед его носом горлышко пластиковой бутылки. Вода... весьма кстати. Донни с готовностью сделал большой глоток, едва не поперхнувшись при этом: прохладная струя приятно обожгла пересохшее небо и язык, живительной влагой пролившись в пищевод... Отвыкший работы желудок судорожно сократился, и гению пришлось торопливо прижать ладонь к губам, подавляя рвотный позыв. Майки что-то болтал над самым ухом, совсем как в старые добрые времена, и это, в какой-то степени, успокаивало. Уронив руку обратно на пол рядом с собой, Дон со слабой улыбкой поднял взгляд на младшего брата. Панцирь, как же он был рад его видеть... Лицо весельчака отчасти тонуло во мраке, но та его половина, что была освещена неровным, нервно мигающим светом фонаря, казалась какой-то... неправильной. Точно хорошо знакомые и родные черты резко огрубели. Даже веснушки — и те едва виднелись на потускневшей, затененной коже. Только глаза оставались все такими же яркими и прямо-таки светились от счастья.
— Ты вернулся, — непривычно тихий, но смеющийся голос звучал не менее радостно. — Мы почти перестали верить, но все-таки верили. И ты вернулся! — Дон, не удержавшись, издал короткий, гортанный смешок. Он и сам улыбался, пускай не так живо и широко, но все-таки... Жаль, что ему все еще было очень тяжело долго фокусировать взгляд на чем-либо. Полуприкрыв веки, Донателло продолжил расслабленно вслушиваться в оживленную болтовню брата, особо не вникая в ее смысл. Майки упомянул Мону и еще кого-то, наверно, братьев — значит, они тоже были целы, значит, он увидит их уже совсем скоро... Эта мысль окончательно успокоила изобретателя. Однако, сколько же времени он пробыл вдали от родных? Этот вопрос не давал ему покоя. Со слов Микеланджело можно было заключить, что они не виделись уже очень давно, так давно, что его семья уже почти потеряла всякую надежду на возвращение пропавшего сына. Страшно было предположить, сколько боли и страданий им принесла эта неожиданная разлука. Донни-то хотя бы ничего не помнил и мирно пребывал в отключке... Что же они пережили в его отсутствие? Шестоносец резко распахнул глаза и, напрягшись, снова уставился на Майки, правда, не в лицо, а чуть левее и ниже. Его и без того бледная физиономия побелела еще больше, едва взгляд мутанта остановился на уродливом обрубке, торчащим на месте когда-то целой руки. Он до последнего момента не желал верить, считая, что ему просто померещилось в темноте, но сейчас... сейчас он мог разглядеть культю как следует, и чем дольше он на нее смотрел, тем болезненнее сжималось его сердце и сильнее щипало в глазах от подступающих к ним слез. О, господи... Майки...
— Не обращай внимания, — Микеланджело небрежно дернул остатком руки, вызвав у брата очередной приступ неконтролируемой дурноты. — Ты привыкнешь. Меня укусили эти. Ты ведь видел их? — Донни медленно кивнул, продолжая как зачарованный пялиться на на плечо брата, не в силах и не отвести взгляда, ни побороть острой, щемящей боли в груди. — Черт их знает, как вирус подействует на такого мутанта, как я, но не оставлять же проверить, верно? — вместо ответа, Дон издал глубокий, тяжелый вздох и снова закрыл глаза — но даже тогда зрелище покалеченного, лишенного руки брата не пожелало оставлять его мыслей. Проклятье... Если бы он был рядом в тот момент, он бы обязательно придумал, как помочь бедолаге Майки. Быть может, нашел бы антидот... Или хотя бы сумел сохранить большую часть его руки... Панцирь, он бы вообще не позволил случиться чему-то подобному! Хотя как же, куда ему — вон, даже себя-то не смог защитить, чертов умник... Сдерживать слезы становилось все труднее, но Дон пока что крепился, осознавая, что Микеланджело может последовать его примеру. Ведь как бы он не старался показать, что его... потеря не смертельна, Донателло мог живо представить, каково ему было смириться с лишением целой конечности.
— ...что касается нашей семьи, — наверно, это было правильно — перевести данный разговор в иное русло. Дон постарался так или иначе переключиться на другую тему, дабы не заострять внимания на кошмарном увечье брата. Однако дальнейшие слова Майка разом выбили почву из-под ног неподготовленного мутанта — если, конечно, так можно было сказать о том, кто безвольно разлегся прямиком на каменном полу подземелья. Веки Дона медленно приподнялись, а ставший растерянным и одновременно каким-то жалким взгляд вернулся к лицу мастера нунчак. Если то и раньше казалось каким-то постаревшим, то сейчас... сейчас оно меньше всего походило на вечно ухмыляющуюся, беззаботную физиономию его младшего братишки. Майки как будто подменили на кого-то гораздо более взрослого, серьезного и многое пережившего. На кого-то совершенно незнакомого... И этот чужак совершенно тихим, едва уловимо дрогнувшим голосом сообщил ему о смерти их любимого отца и учителя. Несколько долгих, безмолвных мгновений Дон просто отупело всматривался в посеревшие глаза брата, а затем потрясенно отвел взгляд, невидяще скользнув им тонущему во мраке потолку убежища. Как... как глупо, фальшиво, нереально прозвучала эта весть. Мастер Сплинтер... мертв? Донателло отказывался в это верить. Да, их наставник был стар и слаб здоровьем; само собой разумеется, что его самочувствие резко ухудшилось после исчезновения одного из горячо любимых им сыновей... Но... он не мог умереть. Просто... не мог. Донателло продолжал отупело смотреть куда-то в пространство перед собой, какое-то время ничего не слыша и не видя: ему требовалось время, чтобы принять эту ужасную правду. Горячие слезы, дотоле дрожавшие в уголках его глаз, высохли и позабылись — такую потерю невозможно было оплакать. Для начала, ее требовалось хотя бы осознать. И Донни пытался, честно пытался, но пока что у него это не получалось. Дальнейшая речь Микеланджело доносилась как сквозь плотный туман, и гений далеко не сразу смог понять, о чем тот ему толкует. Все еще потрясенный до самых глубин души, Донателло как-то потерянно взглянул на младшего брата: его последний вопрос не смог пройти мимо ушей изобретателя, даже несмотря на то состояние полнейшего ступора, в котором все еще пребывал последний. Карие глаза расширились, превратившись в два идеально круглых шара, а рот слегка приоткрылся: не успев толком прийти в себя после первой трагической новости, Дон был с ходу ошарашен новой, к счастью, куда более радостной — но оттого не менее шокирующей. Мона... была беременна в тот момент, когда он оказался пойман и заключен в капсулу?
Именем Николя Теслы, этот день вообще мог стать еще ужаснее, чем он уже был?!!
Не помня себя, Донателло резко дернулся, намереваясь привстать с колен брата, но уже в следующий миг с глухим стоном опрокинулся обратно, будучи не в силах даже просто усесться. Сердце бешено ухало где-то в центре груди, а перед глазами все плыло от волнения. Мона... ждала детей... от него... А он-то, дурень, посмел угодить в плен к врагу!... Горечь, паника, счастливое осознание, ярость, смущение, желание поскорее увидеть лицо той, к кому он был привязан не меньше чем к Сплинтеру и братьям, и выходящая из-под контроля ненависть к ученым, посмевшим заключить его в какую-то пробирку и все это время держать в абсолютном неведении — все это смешалось в какой-то совершенно невообразимый микс, и даже успокаивающая улыбка Майка оказалась бессильна против целой бури всевозможных эмоций, поднявшихся в душе потрясенного изобретателя. До скрипа сжав челюсти, Донни не без досады пронаблюдал за тем, как весельчак подносит рацию (или что-то навроде того) к слуховому отверстию, намереваясь связаться с Моной и сообщить ей о неожиданной находке. Дождаться утра? Да он, верно, смеется над ним!... Они должны были выдвигаться в путь уже сейчас, и плевать, что город кишмя кишит оголодавшими мертвяками... Он просто обязан увидеть Мону и сыновей, это не требовало отлагательств. Едва на том конце провода раздалось до боли знакомое рассерженное шипение, как Донни отчаянно забарахтался, пытаясь одновременно принять сидячую позу и отобрать аппарат у беззаботно болтающего весельчака. Куда там... Осознав, что все бесполезно, и он просто не сможет самостоятельно подняться с пола, Дон вновь откинулся на колени брата и, прокашлявшись, хрипло просипел:
— Ммааа, ррррр, — что означало примерно "Майки, сейчас же отдай мне эту чертову рацию!". Однако Микеланджело не дал ему возможности переговорить с любимой: здоровая рука мутанта легла на грудь изобретателя, вынуждая того улечься обратно и не рыпаться понапрасну.
— Эй, лучше побереги силы, бро, — несмотря на проскальзывающее в голосе беспокойство, Майки казался сильно развеселившимся. Окончательно сдавшись, Донателло нехотя улегся обратно, адресовав брату до крайности возмущенный взгляд. Он и сам осознавал, что все равно не смог бы переговорить с Моной, будучи не в состоянии издать из себя ни единого внятного звука, но все равно сердился на шутника за то, что последний нагло проигнорировал его отчаянные требования. Тот, впрочем, даже не обратил внимания на сердитую мину изобретателя, весело подмигнув брату: — Вот так с ней всегда, опасная женщина! Как бы тебе шлем не понадобился.. Хочешь еще попить? — все еще недовольный, Дон, тем не менее, кивнул в ответ. Честно говоря, он не отказался бы от небольшого перекуса... Не только потому, что был чертовски голоден, но больше из-за того, что хотел поскорее набраться сил и отправиться на поиски Моны и детей. Поэтому, когда Майки упомянул про шоколад, Дон немедленно потянулся к рюкзаку и с горем пополам подтянул последний к ногам брата. Это оказалось не так-то просто: руки сильно дрожали и вообще плохо слушались своего обладателя, но Микеланджело сидел слишком неудобно и не смог бы достать сумку самостоятельно. Уронив голову обратно, Донателло устало пронаблюдал за тем, как Майк сосредоточенно роется в глубинах рюкзака, то и дело извлекая наружу какие-то упаковки и коробочки — судя по всему, лекарственные. Хм, интересно, были ли среди них анальгетики... и плед, он бы не отказался от теплого пледа. Пол с каждой секундой казался все более жестким и холодным, и Донателло не был уверен, что сможет лежать на нем дальше. Его сильно знобило, а голова буквально раскалывалась от обилия поступающей в нее информации. Словно прочитав его мысли, Микеланджело предложил улечься на диван, и Дон согласно кивнул, прижимая ладонь к взмокшему, пылающему лбу. Мысли вновь начинали путаться, не желая выстраиваться в логический ряд... Тяжело опираясь на здоровое плечо Майка, Дон кое-как поднялся на ноги и, громко шаркая, сделал несколько нетвердых шагов по темному помещению. Перед глазами все плыло, и когда край сидения неожиданно врезался в колени ослабленного мутанта, тот пошатнулся и неуклюже рухнул вниз — к счастью, прямиком на старые диванные подушки. В ладонь легло что-то твердое и плоское, и Дон покорно стиснул пальцы, еще даже не успевая сообразить, что именно от него требуется. И лишь когда Майки скрылся из виду вместе с их единственным источником света, оставшийся в полной темноте Дон сообразил, что у него в руке — шоколадная плитка. Крупно дрожа не то от холода, не то от нервного и физического перенапряжения, мутант откусил немного от уголка и с донельзя измотанным видом откинулся на спину сидения, как-то медленно и безэмоционально пережевывая угощение. Это была его первая еда за почти полные десять лет, так что он предпочел ограничиться одним-единственным кусочком, дабы не травить лишний раз свой пищеварительный тракт. Разумеется, Дон понятия не имел, сколько точно времени прошло с поры его исчезновения, но все вокруг сигнализировало о том, что срок его отсутствия был немаленький. Одно только посуровевшее, если не сказать заматеревшее лицо Майки чего стоило... и Мона, успевшая родить мальчуганов... Наверно, это были близнецы, если не тройня. Надо было уточнить у брата, сколько их было. Донателло не смог удержать усталую, какую-то даже остервенелую усмешку: кто бы мог подумать, у него родились сыновья и умер отец, а он, растяпа, ничего об этом не знал...
Проклятая лаборатория. Проклятая капсула...
Звук приближающихся шагов и неровное подмигивание фонарика, повторно озарившего давно заброшенное помещение, заставили Дона приподнять голову, выныривая из постепенно затягивающего его омута беспамятства. Подслеповато сощуря глаза, Донателло сонно уставился на принесенные братом подушки, заторможено соображая, зачем они нужны. И пока он напряженно пытался собрать мысли в кучку, Микеланджело уже пристроил одну в изголовье дивана, заботливо взбив и расправив.
— Нам повезло, гляди, какая роскошь и все нам! — весело воскликнул он, поворачивая к брату и кладя здоровую ладонь тому на плечо. Ощутив давление, Донни покорно завалился на бок, утопая щекой в старой наволочке и даже не чувствуя ее затхлого запаха. Сверху заботливо легло теплое одеяло — то, что надо для измученной лихорадкой черепахи.
— Вставать надо будет рано, за задержку Мона меня сожрет, так что самое время отдыхать. Если что понадобится, буди, окей? Будешь плохо себя чувствовать, тоже буди, лады? — Дон каким-то фантастическим образом удержался от глупой улыбки: было весьма непривычно видеть Майка таким милым и заботливым... но ему определенно пришлась по душе эта опека. Как будто он снова вернулся в прежнее убежище, в котором всегда ярко горел свет и слышалось оживленное бормотание телевизора. Из комнаты сенсея привычно пахло восточными благовониями, а где-то за спинкой дивана шумно препирались Раф с Лео...
Он снова был дома.
— Я так рад что ты вернулся, — тихий голос Микеланджело на мгновение вывел Дона из состояния полудремы. Чуть приоткрыв глаза, Дон отрешенно подумал о том, что он, кажется, начинает бредить — а иначе бы с чего ему казалось, что все в полном порядке? Наваждение было таким правдоподобным, таким теплым и родным... в него хотелось верить. Слабо улыбнувшись, Донателло выпростал одну руку из-под жаркого одеяла и осторожно приобнял брата сзади, болезненно горячий и слегка взмокший. Так было... спокойнее.
"А уж как я этому рад, Майки..."
***
Этой ночью, как ни странно, Дона не мучили ни кошмары, ни панические приступы. Конечно, то ощущение стойкого отвращения ко сну, преследовавшее его с самого пробуждения в заброшенной лаборатории, никуда не подевалось, но... Его организм катастрофически нуждался в отдыхе, даже несмотря на то, что он проспал столько лет в огромной стеклянной колбе, наполненной какой-то дрянной зеленоватой жидкостью, полностью "законсервировавшей" все его органы включая мозг и нервную систему. Попеременно терзаемый то жаром, то ознобом, Дон несколько часов беспрестанно ворочался с одного бока на другой, комкая одеяло, сбрасывая его и заворачиваясь в него вновь, пока, наконец, не замер в одной напряженной позе, уткнувшись носом в спинку дивана. Лихорадка, наконец, отпустила мутанта, и к утру тот практически полностью пришел в себя, за исключением того, что он все еще был сильно ослаблен и голоден как волк. Вдобавок, бедолагу все еще мучила страшная головная боль, но даже это было терпимо — по сравнению с тем, что он пережил накануне. Хотя, конечно, он бы с огромным удовольствием продрых так вплоть до самого вечера, если бы только Майки не разбудил его на рассвете. С трудом разлепив веки, Дон сонно покосился на брата через плечо и, помешкав, с донельзя помятой физиономией уселся на смятых диванных подушках. Микеланджело уже протягивал ему шоколад, но Донателло решительно покачал головой, чувствуя, что если он съест хотя бы кусочек, то непременно помрет от жажды. В горле точно песчаный смерч прошелся, но, как ни странно, мутант все-таки сумел выдавить из себя нечто отдаленно похожее на просьбу подать ему бутыль с водой. Майки немедленно исполнил его желание, и Донателло на радостях едва не выдул все те жалкие остатки воды, что сохранились у них с прошлого вечера. Остановило его лишь осознание того, что Микеланджело наверняка тоже хотел пить. Вернув бутыль брату, Дон отломил себе немного шоколада и медленно, неторопливо разжевал и проглотил, надеясь, что эти крохи еды не вызовут в нем очередного приступа тошноты.
"Кофе бы," — тоскливо подумал он, сидя на диване и терпеливо дожидаясь, пока Майки проверит подступы к убежищу на предмет наличия мертвяков. Весельчак взял с гения обещание не вставать на ноги в его отсутствие, так что Дону оставалось лишь молча повиноваться. Оставшись в одиночестве, изобретатель с какой-то тоской озирал темные стены старого подземелья, стараясь не смотреть при этом в сторону распахнутых дверей, ведущих в комнату мастера Сплинтера. Он все еще не был в состоянии до конца принять тот факт, что его любимого учителя уже давно не было в живых... Это было до того болезненно и невыносимо, что Донателло предпочитал не думать об этом вовсе — по-крайней мере, до тех пор, пока он не будет уверен в том, что он не разрыдается как ребенок при одной только мысли об умершем. Нет, будет лучше, если он вернется к этой теме позже... Сейчас ему в первую очередь следовало подумать о Моне и их сыновьях. О том, как бы ему поскорее добраться до них и убедиться, что с ними все в полном порядке.
— Отлично, пора выдвигаться, — голос Майки звучал все также бодро и воодушевленно, несмотря на ранний час. Приблизившись к дивану, он с улыбкой подал гению руку, дабы тот смог опереться о нее и крепко встать на обе ноги. Донателло покорно встал с дивана, силясь как можно реже смотреть на мелькающий в стороне обрубок — не только смерть сэнсэя выбивала мутанта из колеи. —Ты готов? Осторожно... — все также заботливо поддерживая брата на весу, Майки помог ему сделать несколько шагов по направлению к выходу из убежища. Как ни странно, им это удалось, хотя Донни по-прежнему ощущал себя как выпотрошенная рыба. Тем не менее, он старался как можно меньше опираться на плечо владельца нунчак и идти самостоятельно, чувствуя, что последнему очень нелегко принимать на себя часть веса изобретателя... Хотя, конечно, Майки ни за что бы ему в этом не признался. — Если что, дай мне знать, не тихушничай, ладно? А то знаю я тебя! Нынче в Нью-Йорке надо держать ухо востро, — Дон, не удержавшись, улыбнулся весельчаку в ответ. Все-таки, здорово, что тот был рядом, все такой же оптимистичный и словоохотливый, как и прежде. Из-за всех сил помогая друг другу, братья медленно вышли из подземелья и заковыляли вверх по заброшенному водостоку, оставляя все тяжелые воспоминания за сырыми каменными стенами. И все-таки, Донателло не мог удержаться от того, чтобы не обернуться через плечо напоследок: это место было его домом на протяжении двадцати лет, и расставаться с ним было не менее тяжело, чем с пожилым мастером или юным, еще не изуродованным зомби Микеланджело. Однако время многое изменило, и теперь мутанту приходилось свыкаться с мыслью, что его жизнь уже никогда нее будет прежней. Он во что бы то ни стало должен вернуться к Моне и мальчикам... Так что, Дон подавил тяжкий вздох и усилием воли заставил себя отвернуться, на пару с братом продолжив искать путь на поверхность.
***
Все-таки, как бы черепашки не спешили, но добраться до нынешней обители мутантов им удалось лишь спустя полтора часа. Всю дорогу Донни представлял это место похожим на глубокий и мрачный бункер, надежно скрытый где-то в глубинах городских подземелий, подобно старому убежищу. Его догадки были близки к истине, но Дон об этом не знал: Микеланджело привел его куда-то на окраину, к большому кирпичному зданию, которое, судя по виду, некогда являлось банком или подобным ему хранилищем. Остановившись у изрисованной граффити стены, Майки вытащил из кармана уже знакомую рацию и с довольной, как у чеширского кота, улыбкой поднес ее к уху, по всей видимости, уже заранее предвкушая тот фурор, который они произведут своим появлением.
— Пришло время для счастливого звонка! — торжественно объявил весельчак, с нетерпением притоптывая на месте и крепко сжимая ладонь брата. Донателло и сам взволнованно стиснул его руку в ответ, не зная, как ему быть: то ли нервно кусать губы, то ли приплясывать от радости. Пока Майки говорил с Моной, успокаивая встревоженную саламандру и морально подготавливая ту к неожиданному сюрпризу, Донни с растущей тревогой озирался по сторонам, отрешенно продумывая свои дальнейшие действа. Сейчас он увидит свою возлюбленную и их детей... Как они отреагируют на его возвращение? Примут ли после столь долгого отсутствия? В конце концов, смогут ли они его простить? Эти и другие вопросы не давали гению покоя, и его голова из минуты в минуту трещала все больше, не выдерживая наплыва панических мыслей. Из напряженных раздумий изобретателя вывел голос брата: Майки вновь помог ему пройти чуть дальше вдоль стены, на ходу иронизируя и подбадривая смущенного Донателло. Последний лишь благодарно кивнул в ответ, проглатывая вставший в горле комок и стараясь просто сосредоточиться на происходящем... Но все его тревожные мысли, догадки и предположения как ветром сдуло, лишь стоило распахнуться тяжелым металлическим воротам, в которые только что постучался Микеланджело. В темноте проема нарисовался до боли знакомый длиннохвостый силуэт с густой копной каштановых волос; ярко-желтые, по-кошачьему сузившиеся глаза метали молнии, а когтистые ладошки заранее сжимались в два негодующих кулачка по бокам от плавной линии бедер. Определенно, саламандра как следует подготовилась к этой встрече и уже намеревалась обрушить на голову Майка целый ушат гневных упреков и обвинений... Донни столбом замер на месте, молча взирая на свою возлюбленную и не представляя, что ему говорить. Словно почувствовав растерянность брата, Майки с широченной ухмылкой подтолкнул его в панцирь, и Донни как во сне сделал шаг вперед, не сводя с Моны своего странного взгляда. Карие глаза потемнели и тускло мерцали в тени, напоминая два глубоких, бездонных туннеля, исполненных боли и щемящей нежности. И пускай голосовые связки так и не желали до конца подчиняться мутанту, но он все-таки сумел выдавить из себя хриплое и одновременно бесконечно ласковое:
— Мона...
