***
Серое пасмурное небо, казалось, смеялось вместе с ним. Где-то в стороне сидела она, окружённая стайкой подружек, и он чувствовал на себе пристальный взгляд дурацких кукольных голубых глаз. Забравшись на галерею и прижавшись лбом к холодному камню, в обнимку с сумками сидел его друг-алкоголик, разгильдяй ещё больший, чем сам Кэндэл. Перед Видэхоем же под одобрительный гомон остальной слизеринской компании прыгал и палил заклятиями Сигнус Блэк. Всё блестело и сверкало от бешеного количества адреналина в крови, а потом… исчезло. Там, где оказался Кэндэл, было темно и как-то жутковато. И вообще там ничего не было. Совершенно ничего. Только вязкий мрак, в котором можно было плавать, как в чернилах (хотя откуда Кэндэлу знать, как плавается в чернилах? Впрочем, это можно попробовать). Всё-таки скорее в этом мраке можно было плавать, как в Тёмном Озере глубокой ночью. Так же до одури страшно и кажется, что вот-вот со дна поднимется гигантский кальмар и сцапает тебя за лодыжку, утягивая на дно. А Кэндэл не хотел на дно. Он хотел наверх. К свету. К любому, будь то солнце, луна или звёзды. Главное — к свету. К свету!***
— О Господи, Блэк, ЛеГуа, что произошло?! Мерлина ради, опустите его на кровать! Мисс Помфри, скорее принесите полотенец, бадьян и кровевосполняющего. Быстрее! Не мешайтесь, мистер Блэк! Мадам Диллан никогда не суетилась. Абсолютно никогда. Альфард помнил, как Кэндэл на пятом курсе свалился с метлы, влетев своей упрямой башкой в трибуну и заработав трещину в черепе. И даже тогда мадам Диллан не суетилась и не торопилась, а спокойно и размеренно читала испанцу нотации, ероша волшебной палочкой его волосы. Да уж, в данный момент Видэхой выглядел, мягко говоря, хреново. Видели бы его сейчас все его поклонницы…***
И тут этот грёбанный свет наконец появился! А вместе с ним появились знакомое бормотание и волшебные песнопения мадам Диллан, шёпот хорошенькой Поппи Помфри и какой-то далёкий шум и шелест. Он что, в санитарном крыле? Чего он там забыл? Тут свет мигнул, встрепенулся, как пламя свечи, и исчез. Эй, ты куда? Вернись! Вернись, Мерлин тебя дери, проклятая вспышка!***
— Альф, такое уже было? — нетрудно понять, что скрывается за этим вопросом, заданным с сильным французским акцентом. — Всякое было, — блондин меланхолично пожал плечами, не сводя серых глаз со спины медсестры. — Не паникуй раньше времени. Этот засранец просто не посмеет так с нами поступить. Да и радовать подобным образом свою матушку он тоже не собирается. Я уверен в этом тупоголовом идиоте.***
Свет. Снова свет. — Эй, дрянь, не уходи! Забери меня, я тебе говорю. Мне надоело. Хочу назад. — Зачем? — Там Альф и француженка. Да и мелкому паршивцу Блэку нужно дать в морду. Забери меня, ну же. — А где ты? — А я, по-твоему, знаю? В отключке, наверное. Я назад хочу. — У тебя есть что-нибудь взамен? — Золота при себе, конечно, нет, кроме… Цвет глаз — не вариант? И вообще, я отпрыск самого богатого испанского рода чистокровных магов. Слышал, как звучит? По-идиотски, не правда ли? Бери, что хочешь, но верни меня к этим умникам. Забери меня из тьмы. — Ты точно так решил? — Я не останусь здесь. — Тогда уходи за своим светом.***
— Мадам, он ул… Улыбается? — удивлённо пролепетала Поппи. — Улыбается? — медсестра, отвернувшись от шкафа со склянками и пробирками, вопросительно посмотрела на свою ассистентку. — Это в порядке вещей. Он всегда улыбается.***
Смешно. У его света светлые кудряшки, голубые глаза, трёхдневная щетина и перегаром разит. Странный свет. Голос тоже странный — когда он зовет Видэхоя по имени, звучит что-то среднее между тоненьким «Кэндэлом» с французским акцентом и великолепным, но изрядно прокуренным английским «Кэндэлом». Спину дико саднило, двинуть левым плечом было невозможно, потому что ключицу и руку тут же прошивала боль, идеально гармонирующая с набатом, звучащим в его голове. — Он будет в порядке? — привычный французский акцент сейчас менее злой и язвительный. — Да, мисс ЛеГуа. Думаю, к завтрашнему утру он придет в себя, — сухо произнесла мадам Диллан. Скала, а не женщина. — Не говорите ему, что я тут была. — Не скажу, — в твёрдом голосе промелькнула улыбка. Не говорите ему, что я тут была. Да он и сам в курсе. А теперь можно снова скользнуть во мрак. Во мрак тёплый, укутывающий, словно одеяло, наполненный его странным светом со светлыми кудряшками, голубыми глазами, трёхдневной щетиной, перегаром и идиотским голосом. В этом мраке, с этим светом — тепло и уютно. С француженкой он позже кое о чём поговорит, а с Альфом позже кое-что отметит… 8 апреля 1958 года — Хочешь, я судьбу ребёнка твоего расскажу? Древняя старуха вцепилась трясущимися руками в девушку, испуганно прижавшуюся к своему спутнику. Тот настороженно смотрел на подозрительную женщину, столь чужеродную яркой и буйно весёлой атмосфере бразильского карнавала. Девушка, полу-испуганная, полу-удивленная, замерла на месте, чуть дыша. — Бесплатно всё расскажу, просто жалко мне вас. Лучше вам разойтись. Коли останетесь вместе — ждёт вас самая страшная потеря. — Что ты несёшь?! — вспылил молодой человек, имя которого было Кэндэл. — А ты не кричи, не кричи, я правду говорю, — одёрнула его старуха. — Вот всё ради вас всегда делаешь, а вы только кричите… Девочка будет у тебя, да недолго будет. Не успеет пожить. Будет дочка ядрёной смесью вас обоих. Упёртая, горячая, сорвиголова! А девочку мне жалко, такая рупитская ведьма, такая шармбатонская аристократка, такая гриффиндорка, такая бразильянка и такой молодой сгинет! Жалко, жалко… Молитесь, чтобы это ослепли мои глаза, иначе горя натерпитесь. — Замолчи! — Кэндэл впервые видел свою молодую жену-француженку настолько испуганной. — Это чушь, все эти твои россказни! — Вот опять кричите, кричите, — повторила старуха и медленно направилась прочь. — Ещё вспомните меня, да поздно будет… А глаза у неё будут твои, испанец, красивущие, а взгляд твой, француженка, твердый, своенравный. Такая бы ведьма была, а жаль-жаль. И вправду, смерть демонов своих не отпускает надолго. А демоны лучше ангелов, уж помяните мое слово. Лучше они, лучше… 25 сентября 1960 года Это привычное ведьме ощущение придурок Видэхой по собственной дурости сравнивает с трансгрессией: земля уходит из-под ног и неведомая сила затягивает Ксай в какой-то полнящийся ночью мир, чтобы показать то, что возможно случится. И сейчас Ксайомэра с головой погрузилась в этот полумрак. Её окружали пышные клубы дыма (или тумана?). Провидица уже уяснила для себя, что никогда нельзя узнать наверняка, где ты и что видишь. Что же она должна увидеть? Что должна принести с собой обратно в реальность? Впереди что-то блеснуло во тьме. Это заставило ведьму насторожиться. Живо вспомнились рассказы Рамлы о том, как часто погибают провидцы в собственной голове от клинка или случайной зелёной вспышки, которая предназначалась даже не им. Ксай признаёт, что хочет умереть, но она не настолько малодушна, чтобы отравиться или перерезать вены, и слишком верит в то, что рыжий недоиспанец не хотел бы её скорой смерти. Впрочем, она вполне могла ошибаться в этом. А впереди блестело зеркало. Тяжёлая резная рама выплывала из дыма (или тумана, или ещё чего-нибудь), но в гладкой поверхности зеркала отражалась вовсе не Ксай, а другая девушка — до одури похожая на Видэхоя. — Кэндэл? Что, чёрт возьми, это может значить? Золотые глаза, каштановые волосы, смуглая кожа, полные губы и широкий нос. В чём смысл отражения твоего лучшего друга в женском обличии? О чём это видение? — Ксай? — янтарные видэхоевские глаза цепко осматривали её с ног до головы. — Ты пришла, чтобы забрать меня? Я устал здесь быть один, ведьма. Забери меня назад. — Забрать тебя назад? Для этого мне стоит хотя бы узнать, где ты сейчас, если ты, конечно, не предлагаешь мне взять это твоё зеркальное вместилище и не утащить с собой. И вообще, почему ты девка, я понять не могу? Это был Кэндэл. Сомневаться не приходилось. Потому что сходство было запредельным. — Я во мраке. Это жуткое ощущение, знаешь. Примерно как плавать в чернилах, наверное. Как ты думаешь, мне стоит это попробовать, когда я выберусь? — Что за хрень ты несёшь? Какие ещё чернила? — Я осколок. Я потерялся. Я вновь вернусь назад и исчезну. Я уйду с тобой, ведьма. Рама зеркала начала таять, а дым (или что это вообще такое) разошёлся кругом возле ведьмы. Что-то подсказывало Ксай: нужно разворачиваться и валить по-быстрому, потому что её лучший друг, придурок-Видэхой, сейчас носится по городу, исполняя капризы своей беременной жёнушки, и никак не может быть где-то во мраке и плавать в каких-то там чернилах. Значит, здесь что-то нечисто, а Ксай проблем не нужно — она хочет спокойной жизни. Враки, конечно, но ведьме приятно тешить себя подобной мыслью. — Ксай. Зеркала нет, рамы нет, а неправильный Кэндэл стоит прямо перед ней. — Что ты такое, Мерлин тебя дери? Настоящий Кэндэл всегда ругал и материл подругу за её глупое бесстрашие и безрассудность, которые глубоко вросли в бесшабашную натуру ведьмы. — Ты скоро увидишь меня вновь. Я даже уверен, что ты полюбишь меня. Ты уведёшь меня отсюда. Ты поможешь мне вновь стать целым. Я рад, что смог докричаться до тебя. Спасибо. Девушка-Кэндэл положила руку ей на голову — прикосновение невесомое, лёгкое, — и земля вновь ушла из-под ног. Мрак вытолкнул хрипло дышащую и ничего не понимающую Ксай в залитую солнечным светом кухню в их с Видэхоем домике в апельсиновой роще. В голове ведьмы бились только три слова. Что это было? 3 ноября 1960 года Когда измождённой, но безмерно счастливой Эмилин показали её ребенка, она едва сдержала крик ужаса. Девочка была прекрасна, но она так внимательно смотрела на мать такими знакомыми глазами… А глаза у нее будут твои, испанец, красивущие… Все девять месяцев беременности не покидали Эмилин воспоминания о той карнавальной ночи, о той старухе и её словах. А теперь девочка — девочка, которая так рано уйдёт. — Кармелита, — тихо прошептала молодая мама, крепче прижимая к себе ребёнка, а потом подняла испуганный взгляд на мужа. — Кэндэл, девочка с твоими глазами. Сперва он замер на секунду, едва дыша, затем смахнул волосы со лба и так же тихо ответил: — Ну и пусть. Я никому не верю. Никогда никому не верил и всегда срывал уроки прорицания. Это мой ребёнок, а остальное неважно, Лин, остальное — пустяки.