Коронованный наемник

Очаг дотлевал малиновыми головешками, а Леголас неподвижно стоял у стола, в ярко-золотистом круге огней шандала, подспудно не решаясь шагнуть из теплого светового ореола в окружавшую его полутьму. Там, за пределами зарева восковых свечей, почти осязаемо сгустилось неведомое ему прошлое. Туда сбредались тени былых событий, решений, ошибок и разочарований. Они все теснее обступали двоих, что годами гнали их прочь, а теперь безмолвно смотрели друг другу в глаза, позволяя призракам толпиться вокруг незримым войском, то ли ожидая от них поддержки, то ли просто решившись, наконец, вглядеться в их туманные лица. И Леголас не шевелился, будто балансируя на тесном клочке реальности среди чужих, равнодушных к нему химер. Безупречно прямая спина отца сейчас излучала напряжение, словно Трандуил усилием воли удерживал перед собой невидимый щит. Тускло поблескивали пластины кирасы и позумент на подоле камзола, в волосах виднелись сосновые иголки, странно неуместные в холеной шевелюре короля. Лицо Сармагата было почти не различимо в полумраке, только глаза и черный глянец крови на рукаве отражали зыбкие огни свечей. Леголас ощутил, как где-то на краю сознания шевельнулось беглое удивление, чего ради он подмечает эти несущественные детали… Вероятно, прошло не более минуты, а ему казалось, что отец и Гвадал целую вечность молча стоят друг против друга, будто недавно не швырялись ядовитыми стрелами взаимных насмешек. А темнота все сгущалась, и с нею сгущалось напряжение, словно сам воздух превращался в клейкую и душную массу, сдавливающую грудь, обжигающую легкие предчувствием неминуемого и катастрофического взрыва. Еще несколько секунд, и Леголас почувствовал, что больше не выдержит этой бессловесной дуэли… Оттолкнувшись ладонью от стола, как ногой от обрыва, он стремительно прошагал к камину и с ожесточением бросил в него четыре полена подряд. Сухое смолистое дерево тут же занялось жадными язычками огня, и яркий свет разогнал тени по углам зала. - Довольно тишины, - отрезал принц, приближаясь к королю и становясь меж ним и Гвадалом, - один Моргот знает, какими кривыми тропами он свел вас сегодня здесь, сколько судеб загубил по пути, сколько изуродовал жизней. А потому имейте мужество обернуться назад, посмотреть в лицо своим прежним обидам и покончить с ними. Здесь. Сегодня. Я так и не знаю, что за демоны столпились меж вами. И я не знаю, какой ценой можно откупиться от них. Но это ваши демоны. И откупаться от них вам, а не сотням ни в чем перед вами не виноватых людей, эльфов, орков и еще Эру знает кого. Не сверкай глазами так оскорбленно, отец, я уже не отрок, который благоговел перед каждым твоим словом. Да. Орки – живые существа, и они не должны быть разменной монетой в эльфийских дрязгах. Трандуил стиснул зубы так, что желваки заходили на челюстях, а Леголас обернулся к Сармагату: - Гвадал, тебе нужно перевязать рану. Орк перевел глаза с принца на Трандуила и обратно. А потом с поразительным спокойствием отозвался: - Пустяки, Тугхаш обо мне позаботится. Затем он снова долгим оценивающим взглядом посмотрел в глаза лихолесского короля и двинулся к двери, ни разу не оглянувшись. Оставшись наедине, отец и сын несколько секунд молчали, ощущая легкое замешательство. Наконец Трандуил испустил долгий тяжелый вздох и нехарактерным для себя жестом потер виски. - Эру, помилуй меня, неразумного, - пробормотал он и двинулся к столу. Машинально плеснул в кубок из высокого серебряного кувшина, жадно выпил и отстраненно воззрился на последние капли, багровевшие на серебряных стенках. - Эльфийское вино… здесь… - так же без всякого выражения обронил король. Леголас смотрел на отца со смешанным болезненным чувством тревоги, неуверенности и щемящей теплоты. Только сейчас он в полной мере ощутил, как скучал по нему эти безумные месяцы. Сначала озабоченный успехом своей миссии, а потом – своей мучительной болезнью, делавшей его непригодным для службы и престолонаследия, он так часто думал о Трандуиле-короле, что забывал о Трандуиле-отце. Чего говорить, государь веками подчеркивал долг принца перед королевством и троном, культивировал сдержанную строгость их отношений и неуместность всяких сантиментов. Когда-то Леголаса это обижало… А потом стало привычным и естественным. Но сейчас, в этой каменной орочьей цитадели, прежняя чопорная холодность короля истаяла, как воск, стекавший по столбикам свечей и нарушавший их гладкую стройность. И Леголас видел, что сияющая изумрудами старинная корона венчает отцовскую голову чуть неровно – а так бывало лишь в те дни, когда короля терзала головная боль, и он часто украдкой потирал лоб. И мелкие морщинки гнездились в уголках глаз, и на правой руке розовел треугольный ожог от неосторожно взятых свечных щипцов, и у самого горла на темно-зеленом камзоле не хватало пуговицы – не иначе, король рванул ворот, пытаясь глубже вдохнуть. Отец всегда стремился быть безукоризненным, донельзя раздражая Леголаса своим назойливым перфекционизмом… В его присутствии даже факелы чадили как-то стыдливо. А сейчас эти мелкие несовершенства разбивали холодный мрамор августейшего облика, обнажая живого эльфа, которого подчас Леголасу так не хватало, который не вызывал благоговения, но был до боли, до трепета любим. А Трандуил налил себе еще вина. - Ты выпьешь со мной? – с ровной будничной интонацией спросил он, и Леголас ощутил, что отец пытается простыми действиями и словами восстановить пошатнувшееся самообладание, словно разминает руку, вправленную после вывиха, но еще худо слушающуюся. - Нет, отец, я не пью этого вина… оно горчит, - так же ровно отозвался он, и Трандуил обернулся, глядя на сына с опустошенным выражением солдата, только что очнувшегося от беспамятства и осознавшего, что бой закончился без него. Перевел взгляд на кубок и снова на Леголаса… … Король и сам бы не смог объяснить, чем так потрясли его простые слова отпрыска. Казалось, самые страшные вести он уже узнал. Но в груди вскипало горькое, бессильное чувство. За тысячи лет он видел сына жестоко израненным, мертвецки пьяным, несусветно грязным и неистово взбешенным. Но это всегда был Леголас, как бы ни выглядел и как бы себя ни вел. И сейчас ужас от его обезображенного лица успел померкнуть в душе Трандуила, заслоненный привычным теплым блеском янтарных глаз, как если бы уродство черт снова было лишь запекшейся кровью пополам с копотью, что достаточно просто смыть у колодца. Но это милосердное заблуждение рассыпалось в прах от малозначимых фраз, беспощадно напоминающих, что «прежнего Леголаса уже нет». Орки тоже живые существа… Эльфийское вино горчит… … Леголас вдруг заметил, как взгляд отца дрогнул и беспомощно заметался. Он никогда не видел своего короля таким… Никогда не знал беззащитного недоумения в отцовских глазах; бледных губ, то и дело пытающихся сжаться привычной непроницаемой линией, и оттого почему-то придающих суровому лицу еще более растерянный вид. Глубоко внутри камертоном завибрировало какое-то тягостное ощущение, и Леголас почти испуганно осознал, что это жалость. Впервые в жизни ему было жаль своего надменного, непоколебимого отца, который так часто вызывал у него негодование, ярость, восхищение, досаду или гордость. И это открытие неожиданно сковало принца таким неистовым страхом, что кровь ледяным студнем остановилась в жилах. Да, он знал, что его дело плохо. Но только затравленное неверие в ледяной лазури отцовских глаз вдруг в полной мере объяснило ему, сколь ужасная судьба его постигла… К Морготу… Леголас сжал кулаки, привычно вонзая когти в уже покрывшиеся рубцами ладони. Не для того он прошел столько терзаний, не для того кропотливо выстраивал себя заново из трескающихся, сыплющихся обломков, чтоб сейчас снова пасть духом. Он встряхнул головой и твердо произнес: - Не смотри на меня так, отец. Я жив, а все остальное несущественно. Выпей и сядь, нам нужно о многом поговорить. «Сядь, Леголас, нам нужно поговорить», - как часто Трандуил бросал эту безапелляционную фразу едва вошедшему сыну… А сейчас, не прекословя, сам опустился в кресло, уже почти без удивления отмечая жесткий, почти приказной тон Леголаса. Прежде он не спустил бы мальчишке подобной дерзости, а сейчас слышал собственные суровые ноты в его голосе, какими сам нередко драпировал раскаяние, смятение или боль. Леголас сел напротив, несколько секунд молчал, глядя в огонь, а потом вдруг заговорил, без предисловий, не дожидаясь вопросов, не глядя на отца. Он сухо, четко, детально описывал события, произошедшие со дня начала кампании, не оживляя свой рассказ ни эмоциями, ни рассуждениями, будто по возвращении на родину явился к королю с докладом. И эта бесстрастная череда фактов отчего-то казалась Трандуилу выразительнее любых красочных повествований, на которые Леголас был большим мастером, хотя обычно приберегал их до шумных попоек с приятелями. Король знал, что должен реагировать как-то иначе. Должен переполняться кипящей ненавистью, исходить злобой, трястись от ярости. Он должен был ненавидеть всех и вся: мерзавца-Иниваэля за его чудовищную ложь, переродка-Гвадала за его извращенные козни, идиота-Йолафа за слепую веру ублюдку, едва не убившему Леголаса, и вообще каждого без разбора в этом омерзительном углу, просто потому что… потому что иначе придется ненавидеть самого себя. Себя. Только себя. За алчность, заставившую его поверить в ложь князя, за легкомыслие, с которым он отпустил сына туда, откуда Гвадал… откуда вообще все началось и где так неожиданно и страшно закончилось. Но душа уже не соглашалась на такое простое и понятное чувство, как ненависть. Все эмоции и порывы, чувства и желания сжались до раскаленного уголька, выжигавшего короля изнутри и требовавшего что-то немедля изменить. Что-то сделать, предпринять. Что-то правильное или неправильное, безумное, опасное, нелепое – но хоть что-то. А Леголас, меж тем, закончил свой рассказ и, наконец, отведя взгляд от горящих в камине дров, прямо посмотрел на отца. - Вот и вся история, - так же сухо заключил он, - я не справился, мой король. Все пошло не так. По лицу Трандуила скользнула тень, и он уже набрал было воздуха, когда Леголас резко повел ладонью: - Прошу тебя, не надо, - проговорил он мягче, - это будет бесполезно, только причинит нам обоим боль. Отец, теперь твоя очередь. Расскажи мне, наконец, что произошло между тобой и Гвадалом. Трандуил помолчал, меж бровей обозначилась короткая вертикальная морщина: - Гвадал не рассказал тебе? – спросил он со странной осторожностью, будто ступая по болотной тропке. - Нет, - отрезал Леголас, и в этом коротком ответе королю послышалась тревога. Он машинально снова налил вина, потер переносицу, собираясь с мыслями, и начал: - Тебе не понравится мой рассказ, сын. Он не делает мне чести. Но я верю, что ты сумеешь хоть на миг отбросить свои взгляды на справедливость и постичь… - Отец!!! – рявкнул Леголас, и прыгающее эхо раскатилось под сводами зала, - я не прошу нравоучений! Я устал из века в век слышать твое назидательное «однажды ты постигнешь это». Я ни балрога не хочу постигать!! Оставь метафоры, иносказания и прочие эльфийские красоты! Я больше не эльф, чтоб разгадывать загадки!! Я два с лишком месяца играл здесь в шарады и вот, посмотри на мое лицо!!! Мне нужна правда, простая, обнаженная и неприглядная!!! И я уже сам решу, что с ней делать! Он видел, как лицо Трандуила вздрагивает, будто от полновесных пощечин, он знал, что сейчас неоправданно груб, но не мог остановиться, захлебнувшись потоком внезапно всколыхнувшейся горькой ярости. Он почти ждал, чтоб отец вскочил и ударил его по губам, как однажды сделал это много веков назад, когда юный принц в порыве бессильной злости назвал его «бездушным манипулятором». Но Трандуил сидел, не шевелясь. А потом сжал зубы и прикрыл глаза странным скорбным движением, словно безропотно принимал летящий в лицо шквал упреков. И Леголас ощутил, как гнев его мгновенно остыл, будто докрасна раскаленное лезвие, брошенное из кузнечного горна в бадью ледяной воды. - Прости, отец, - выдохнул он, сжимая ладонями голову и откидываясь назад, - прости, я не смел так говорить с тобой. Но я прошу, будь со мной прям. Не лавируй, не ищи красивых слов, не… - … не лги, - закончил Трандуил, - я понял тебя. Ты прав, пришло время взглянуть демонам в лицо. Слушай, сын. Я расскажу тебе все. Он залпом допил вино, сцепил было пальцы, будто вновь поднимая щит, но тут же разомкнул и заговорил, отрывисто, негромко, но не подыскивая слов: - Все произошло в ту ненастную ночь, когда мы с тобой столкнулись у конюшни. Вечер я коротал в кабинете за какими-то малозначащими делами, когда в дверь постучали. Я сразу узнал Гвадала, хотя он был в глухом и насквозь мокром плаще. Узнал и очень удивился – мне доложили бы, если б возвращающийся посольский отряд пересек границу. Но я был счастлив видеть друга, бросился ему навстречу, а он вскинул ладонь точно так же, как ты сегодня. Словно воздвигая меж нами стену. Гвадал откинул капюшон, и я сразу понял – что-то неладно. Он приехал один. На его лице было два странных уродливых шрама, и я поначалу решил, что случилась атака, отряд перебит, а Гвадал – единственный уцелевший, которого пытался лечить какой-нибудь смертный олух. Я обнял его, засыпал вопросами, а он отвечал невпопад, его руки подрагивали, а в глазах было отчаянное тревожное ожидание. Такое я видел на лицах тех, кто склоняется над телом раненного брата, ища в нем искру жизни. Я не буду пересказывать наш разговор… Он был тяжелым. Гвадал рассказал мне, что его поразило проклятие. Худшее из проклятий, что могут выпасть на долю эльфа. Он не знал, как с ним случилась эта беда. Но знал, как ее одолеть, и пришел ко мне за помощью. Я никогда не забуду, как он протянул мне старинный свиток, и его рука была холодной, как камень, а на спокойном лице глаза горели страданием и мольбой. Эру… Трандуил наклонил над кубком кувшин, но тот исторг последние капли. Эльф задумчиво поставил его обратно на стол и продолжил, пристально глядя на край кубка, словно обращаясь к вычеканенной на нем фигурке волка. - Он пришел ко мне, тайно, в лютую ночь, когда даже часовые прячутся под выступами стен. Он стыдился своего недуга и лишь мне доверил эту тайну, что считал позорной. Я мог его спасти. Я знаю, мог. Его орк был юн и слаб. Вдвоем мы одолели бы его. Но в тот миг я думал лишь о том, что… как ты сказал? Что-то может пойти не так. Что я не знаю истинной силы гнездящегося в Гвадале орка. Что проклятие может не отступить, поразив и меня. Что Гвадалу всегда было более свойственно милосердие, нежели война. Что если во время обряда его сущность отойдет в сторону, оставив меня с орком один на один? Что если орк, напитанный невероятной мощью его души, окажется сильнее? И тогда погибнем мы оба. Голос короля звучал все глуше, и последние слова он проговорил почти шепотом. Наконец оторвавшись от серебряного волка, Трандуил поднял взгляд на сына. Трудно сказать, чего он ждал – осуждения ли, удивления или чего-то иного. Но Леголас молчал. И Трандуил вдруг вскочил, едва не опрокинув кресло: - Да!!! – взревел он, - да, я смалодушничал!!! Но я не только эльф, не только друг, я король!!! Я не мог рисковать, я был не вправе!!! Быть может вероятность провала была невелика, но кто мог знать!!! И что бы случилось, окажись на троне обращающийся переродок?!! Я предатель, мерзавец, кто угодно!!! Но Лихолесье для меня священно, и я не мог рисковать его будущим!!! - он с размаху ударил кулаком по столу, пустой кувшин со звоном рухнул на бок, - давай, осуждай меня!!! Пот блестел на лице короля, несколько прядей прилипли к вискам и шее, хриплое дыхание разрывало грудь. Но Леголас лишь спокойно покачал головой: - Я не для того прошу рассказать мне правду, чтоб осуждать тебя, отец. Я вообще не вправе тебя судить. Но мне очень нужно понять Гвадала. Разобраться, что руководило им. Если я научусь понимать его – мне легче будет понять и себя. Прости, отец, я знаю, что этими словами причиняю тебе страдание. Но от этого нельзя просто отворачиваться, закрывать глаза и делать вид, что все по-прежнему. Я должен найти и запомнить прямые и понятные тропы в своей душе до того, как в ней… стемнеет. Трандуил закусил губу, вскидывая голову, и снова ударил по столешнице обоими кулаками. Леголас же поднял упавший кувшин и мягко промолвил: - Продолжай, отец. Все это мне уже в общих чертах было известно. Но дело этим не кончилось. Куда ты ездил той ночью? Король медленно осел в кресло, стиснул поручни так, что побелели фаланги пальцев. - Я поехал за Гвадалом, - глухо ответил он. Его губы искривились, как от сильной горечи, и Трандуил сглотнул. Леголас видел, что отцу невыносим этот разговор, но его необходимо было довести до конца… - Погоди, - негромко сказал принц, - ты поехал за ним, говоря, что едва не совершил страшную ошибку и теперь намерен ее исправить. То есть, ты передумал? Неужели ты все же решил попробовать исцелить Гвадала? Через два дня привезли тело. Но Гвадал жив, вместо его тела привезли убитого орками лориэнца, он сам мне рассказал. Я еще удивился, как ты мог не заметить, несмотря на все повреждения, что тело чужое. Ведь ты так хорошо знал Гвадала… Значит, о подлоге тебе было известно. Более того, на погребении ты сказал: «это моя вина, я не сумел тебя защитить». Так что же, - Леголас нахмурился, - он не по доброй воле вернулся к оркам? Его на твоих глазах захватили в плен, а ты не смог ему помочь? Вроде складно, но что-то во всем этом не сходится… Ты был искренне потрясен, увидев Гвадала живым, а значит, был уверен в его гибели. Трандуил снова глубоко и хрипло вздохнул: - Да. Не сходится. Я хотел бы, чтоб все было по-твоему, Леголас. Однако тебе нужна правда… Да, я передумал и помчался за Гвадалом. Но не затем, чтоб его исцелить… Повисла тишина. Звонкая, гулкая, будто вибрирующая тонкими стеклянными нитями. А потом принц медленно проговорил, словно выписывая слова в воздухе незримым пером: - Ты погнался за ним, чтобы убить его. Еще несколько секунд молчания осыпались в пустоту, и Леголас негромко спросил: - Почему, отец? Как, балрог подери, это вышло? Я могу одобрять или не одобрять твоего решения не исцелять Гвадала, однако это решение мне понятно. И пожалуй, если отбросить все, что ты упоминал выше… например, мои взгляды на справедливость… оно разумно. Но эта погоня… Я не понимаю, отец… Трандуил сдвинул брови и снова закусил губу, на которой успели выступить несколько крохотных алых бисеринок крови: - Это было одно из тех решений, которые раздирают надвое душу, Леголас. Когда-нибудь потом половинки вновь соединяются, но рубец остается навсегда… *** Король стоял у пылающего камина, а в ушах все еще раздавался хлопок двери, навсегда отсекший от него его единственного друга. Друга, который был рядом так долго, что казалось, он был всегда. Который неизменно был тем, чем не был сам Трандуил, и потому вместе они составляли некий единый, лишенный брешей доспех. Друга, который сейчас стремительно уходил прочь по коридорам дворца, еще недавно бывшего его домом. И которого он только что предал, растоптал, собственной рукою вышвырнул за порог своей жизни, не оставив ему ни надежды, ни обратного пути. Гвадал выслушал отказ молча, и ни один мускул не дрогнул на все еще одухотворенно-красивом лице, только бездна все шире разверзалась в глазах, превращая их в мертвые провалы. Трандуил говорил жестко, сухо, уверенно, а на щеке бился нерв, и пальцы мяли рукав, и он знал – Гвадал все это видит. Видит, что лучший друг, к которому он пришел за помощью, осознает свое малодушие и теперь прячется за суровым тоном и высокопарными словами о долге перед королевством. Король сжал пальцы, унимая их предательские движения, но не мог унять гадкого трепета правой щеки. - Прости, - глухо отрезал он, - я знаю, это низко. Но я не могу. Цена слишком высока. Будь я… кем угодно, только не правителем, я не пожалел бы жизни, чтоб спасти тебя. Клянусь. Гвадал медленно поднялся из кресла, и Трандуил ощутил, как ему непреодолимо хочется сжаться под взглядом дымчато-синих неживых глаз. - Я верю, - ровно и мягко проговорил Гвадал, - я знаю, ты не бросил бы меня в беде. Но ты прав. Риск слишком велик. - Ты презираешь меня? – отрывисто спросил король, поддавшись безотчетному порыву. - Эру с тобой, брат, - покачал головой Гвадал и медленно натянул мокрый капюшон, - это себя я презирал бы, сделайся ты жертвой моего собственного проклятия. На все воля Валар, мой король. Прощай. Если бы друг бушевал, клеймил его трусом и подонком, то ответно вспыхнувший гнев защитил бы Трандуила. И он тоже нашел бы, что проорать в ответ. Но от этого спокойного понимания, столь свойственного Гвадалу… и несвойственного самому Трандуилу, на душе короля стало так холодно, скользко и слякотно, словно колотящий в ставни дождь лил свои зябкие струи прямиком на его собственную совесть, съежившуюся, как бесприютная промерзшая нищенка у трактирной коновязи. «Я знаю, ты не бросил бы меня в беде…» Эта фраза утешала бы, если бы Трандуил не знал: ему действительно не по себе при мысли о страшном обряде исцеления. Король был храбр. Даже его враги признавали это. Особенно враги. Но то была другая храбрость. Несгибаемая эльфийская отвага перед лицом понятных опасностей. А это стояло за гранью любой отваги. За гранью мужества и бесстрашия. Это был тот глубинный темный ужас, что гнездится в природе любого живого существа. Ужас перед поруганием самой своей сути, и он тем непереносимее, чем совершенней эта суть. Гвадал ушел, а Трандуил все стоял у огня, обхватив плечи руками, словно сдерживая дрожь. Где-то внутри гулял стылый сквозняк, выдиравший из души нескончаемую мозаику дорогих воспоминаний, уходивших навсегда вместе с Гвадалом. Сегодня он в последний раз видел его… Еще немного, считанные месяцы, и один из благороднейших эльфов умрет в искажающейся оболочке, уступая место злобному, кровожадному, примитивному монстру. Чудовищу, не знающему ни милосердия, ни чести, ни любви. Живущему лишь хаосом и смертью. И вдруг король резко вскинул голову, словно между лопаток ударил кнут: последняя мысль отозвалась уже другим, тревожным звоном недоброго предчувствия. Гвадал ушел раздавленный, но не унес в сердце гнева. Он понял неверного друга и не затаил зла. Но, как бы ни был он мудр и чист душою, это не та обида, что скользнет в памяти, не оставив следа. Она затаится, заляжет на дне памяти, будто прошлогодний желудь у корней дуба. Гвадалу осталось недолго, на его место вскоре придет совсем другое существо. А потом нанесенное лихолесским королем оскорбление отрастит ядовитые шипы в изуродованной душе, и тогда застарелая обида поднимет голову и потребует мести. Орки мстят легко и беспощадно, не разбирая тяжести нанесенного им поругания. И едва ли у Гвадала не найдется сторонников – разве нужны чернокровым тварям какие-то сложные причины для того, чтоб атаковать ненавистное племя? Особенно если во главе их легионов встанет тот, кто знает Лихолесье, как свою собственную ладонь… Кто поведет их за собой, обходя заставы и ловушки, избегая прямых троп и кратчайшими путями ведя легионы убийц в самое сердце когда-то родного королевства… Да, оркам не удастся незамеченными продвинуться далеко. Но хватит и нескольких прорвавшихся отрядов, чтоб разразилась бойня, заполыхали леса, погибли сотни эльфов… Трандуил оттолкнулся руками от облицовки камина. Моргот, даже если не сотни. Даже десятки, единицы… даже если это будет один единственный его подданный – и эта единичная смерть тоже будет его виной, его недосмотром, кровавым плодом его сентиментальности. Этого нельзя допустить. Он должен остановить Гвадала. Сейчас, пока не поздно. Пока он не успел далеко уйти. Король рванулся прочь из кабинета. Двадцать минут спустя, в кирасе прямо поверх туники, в наскоро накинутом плаще, он уже спускался к конюшне. Сын, не к месту встретившийся ему у стойла, попытался задавать какие-то бесполезные вопросы, но Трандуил лишь отмахнулся от наследника, вывел из станка своего свирепого длинногривого коня и вскоре уже несся по раскисшему лесному тракту сквозь пелену дождя, поблескивающую холодным стеклярусом в редких отблесках луны, пробивавшейся порой сквозь тяжелые тучи. Шелковые рукава туники напитались ледяной влагой, плащ мокрым парусом тяжело хлопал за спиной, а лицо короля пылало, и ему казалось, что капли дождя шипят, ложась на его лоб. А внутри клокотал вулкан чувств, сплетшихся воедино и породивших ослепляющее, разрушительное неистовство, какого грозный правитель Лихолесья не знал ни в кровопролитных боях, ни в горчайших утратах. Он знал, что собирается совершить ужасное. И он знал, что поступает правильно. Но он не знал, как дальше будет с этим жить. Или не будет… Ведь Гвадал, как бы ни был он добр, оставался отважным и многоопытным воином… И Трандуил остервенело хлестал коня – чего никогда не позволял ни себе, ни другим – и гнал от себя мысли, пуще всего боясь задуматься, отчего так несется вслед за своим несчастным другом: чтоб предотвратить грядущую угрозу или чтоб просто все, наконец, случилось, и причиняющая эти муки раскаленная головня в груди остыла. Ну же, еще немного. Прочь все сомнения, он король, и лишь ему судить о долге и справедливости. Он все решил верно… Он прав… Эльф не знал, сколько времени длилась погоня, когда вдали замелькал такой же мокрый плащ и глянцевый круп скачущего коня. Слева чернел глухой неприютный лес, справа виднелись Круглые Холмы, расплывчато проступавшие сквозь завесу непогоды. Трандуил снова дал скакуну шенкеля, и тот рассержено фыркнул, разметав дождевые капли. Наконец-то. Наконец-то он его настиг. Сейчас он остановит его. Сейчас он спасет многие жизни, предупредит страшные события. Сейчас он сделает то, ради чего и унаследовал трон: защитит свое королевство. - Гвадал!!! Стой!!! Остановись!!! – эхо раскатилось в холмах. Конь Гвадала резко сбавил аллюр, фонтаны грязи брызнули из-под копыт, всадник развернул скакуна и стремительно вскинул руки. Трандуил резко пригнулся, готовый пропустить над головой стрелу… и вдруг захлебнулся дыханием. Он мчался вперед, так обуянный своими мыслями о грядущих злодеяниях Гвадала, что уже готов был увидеть орочий хищный оскал. А тот лишь откинул обеими руками капюшон, открывая лицо, сияющее неверием и проснувшейся надеждой. И в этот миг в эльфийском короле что-то оборвалось. Он осадил коня, в несколько секунд нагнал друга, спрыгнул наземь, выхватил меч и прохрипел срывающимся голосом: - Защищайся… А Гвадал сидел верхом, все так же машинально сжимая складки капюшона: - Что ты, Трандуил… - проговорил он недоуменно, а в глазах еще не погасла улыбка, - зачем?.. А короля трясла дрожь, и сердце колотилось в горле. Он шагнул к коню Гвадала, вцепился в мокрый плащ друга и рванул его вниз. Гвадал едва не рухнул в грязь, но устоял на ногах и уже с раздражением отшвырнул руки Трандуила: - Какого Моргота? – рявкнул он, - какого Моргота тебе еще надо? Ты указал мне на дверь, так оставь меня в покое!!! А король, тяжело дыша, смотрел в перечеркнутое бороздами лицо, лоснящееся искрами холодных капель, и меч ходуном ходил в руке: - Защищайся, Гвадал… - повторил он и бросился на друга. Тот среагировал мгновенно и тоже выхватил клинок… Это был странный бой. На скользкой обочине в неверных лоскутах лунного света топтались в глине две лошади, и два плаща набухали грязной водою, брошенные наземь. Прямо посреди тракта статный эльф в изумрудной короне неистово атаковал другого, с уродливыми шрамами на бледном лице. А тот лишь парировал, отступая все дальше под натиском нападавшего и что-то отрывисто, увещевающе говорил, но звон клинков заглушал его голос. Брызги дождя бились о светлую сталь и разлетались серебряной пылью, чавкала под сапогами грязь, а меж звона и взвизгов мечей падали в пустоту обрывки фраз: -… безумие… ничего дурного… зачем… очнись… уйду… не услышишь… умереть… А Трандуил не слышал. Мозг застилала густая пелена, горело лицо, и воздух едко и жгуче входил в легкие. Прошлое и будущее исчезли, отчеркнутые стеной дождя и этим единственным страшным мигом, мигом злодеяния во имя добра, предательства во имя справедливости. Он атаковал, как одержимый, почти бессознательно шепча, словно заклинание: «Защищайся… защищайся…», и слова эти звучали почти умоляюще. А Гвадал отступал и отступал, парируя удары, обороняясь, но ни разу не сделав выпада. Он уже ничего не говорил, лицо застыло неподвижной маской, взгляд замерз, и только меч порхал в руке. Вот королевский клинок со свистом рассек воздух, ринувшись вперед, и мокрый камзол на незащищенной груди Гвадала словно распялился кривой ухмылкой, выплюнув россыпь кровавых брызг, в полутьме казавшихся черными. - Сражайся, болван! – зарычал Трандуил, - какого балрога ты не атакуешь?!! - Ты мне не враг, - негромко и твердо ответил Гвадал, отбивая очередной выпад. - Моргота с два!! – ярость пополам со страданием оглушали Трандуила, лишая остатков здравого смысла, - я предал тебя, ты не простишь!!! Так мсти!!! Атакуй меня!!! Он удвоил напор, мечи замелькали, как крылья мельниц в ураган… Король так и не понял, как это получилось. В какой миг нога Гвадала оскользнулась во влажном глиняном месиве, он пошатнулся и упал, не успев отклонить рвущийся навстречу клинок. Холодная сталь, усеянная каплями, в свистящем замахе обрушилась на эльфа и наискось рассекла лицо… Трандуил застыл, сжимая в онемевшей руке эфес меча. Мир замедлил вращение, время споткнулось, и король безмолвно смотрел, как Гвадал медленно рушится назад, как ладонь врезается в грязь, ища опоры и скользя в жирной дорожной слякоти, а кровавые ручьи бегут по щекам, подбородку и векам, скрывая уродливые следы болезни. Он не кричал, не стонал, лишь мерно и хрипло втягивал стылый осенний воздух. Одна рука еще держала клинок, другая судорожно шарила в грязи. К горлу подкатил ком, набат загрохотал в висках, грудь стянул тугой раскаленный обруч. Трандуил медленно сделал два шага вперед, глядя в залитое кровью лицо. А грудь Гвадала мерно вздымалась, со свистящим хрипом всасывая в легкие влажную стыть, и разрез на камзоле издевательски ухмылялся кривым ртом. Король ощутил, как темнеет в глазах, а во рту разливается едкая горечь. Проснуться… Проснуться прямо сейчас… Но пробуждение не наставало, и Трандуил закусил нижнюю губу так, что по подбородку заскользили теплые капли. А потом деревянными руками поднял меч и вертикально всадил его Гвадалу в живот. Эльф издал низкий утробный стон, дважды содрогнулся и затих, распростершись на дороге. Трандуил же вырвал меч и обессиленно уронил его наземь. Колени подломились, и лихолесский король рухнул в глиняную жижу, обхватив руками убитого друга и крепко прижав к себе. Дождь усиливался, он промывал светлые пятна в кровавых ручьях на лице Гвадала, хлестал в открытую рану, и та снова извергала алые потоки. Трандуил неподвижно стоял на коленях, чувствуя, как его одежда пропитывается горячей влагой, а внутри застрял холодный стержень, причиняющий невыносимую боль, словно это в его плоти сидели шесть дюймов эльфийской закаленной стали. Где-то вдали ухнула одинокая сова. Небо над лесом сгустилось чернильной предрассветной тьмой… *** - Я отвез тело к реке, пристегнул к поясу меч, обернул в плащ и бросил в воду, - монотонно проговорил король, - бросил, как убитого волка падальщикам на пропитание. Я не должен был… так с ним поступать. Но Гвадала не должны были видеть эльфы. Кто знает, кто и что разглядел бы в его ранах и в отметинах на лице. В тот миг я был, как в бреду. Я забыл все молитвы. Я просто уехал, я мчался назад, словно за мной гнался сам Моргот. Я очнулся уже в замке. Оказавшись в своих покоях, я сжег все, что на мне было. Я не мог даже напиться. Боялся, что во хмелю наложу на себя руки. Гвадал так ни разу и не атаковал меня, Леголас… Ни разу. Даже сегодня. А ведь он мог одним движением сломать мне руку в тот миг, когда перехватил мою кисть. Но он просто позволил мне вырваться, словно по носу щелкнул… Напомнил мне, кто я такой. Теперь ты знаешь… И я... не понимаю, как после этого кошмара… он остался жив. Леголас, съежившийся в кресле, зябко обхватив себя руками, пробормотал: - Это из-за обращения. Рабы Слез очень живучи. Даже люди. Я сам… там, в пещере, где я столкнулся с Вигге… я едва ли пережил бы эти муки, когда был эльфом. Они замолчали. Это было уже не то напряженное молчание, что прежде. Теперь это была усталая, обессиленная тишина. Трандуил заново переживал внутри себя одну из самых страшных ночей в своей жизни. Леголас замер в тяжелом отрешении. Перед внутренним взором стоял Сармагат, иногда машинально проводящий ладонью по косому шраму на лице. Прав ли был отец? Прав. Лихолесье священно… Прав ли был Сармагат? Леголас стиснул зубы, судорожно вдыхая. Когда ты предаешь друга, ты хочешь верить, что некая высшая, главная цель все равно делает тебя правым. Но когда друг предает тебя, тебе безразлично, прав ли ты. Ты просто хочешь мстить. Мстить и мстить, пока сидящий в тебе зверь не насытится и не уснет, дав тебе покой. Он хотел понять обоих. И теперь он понял. Свечи догорели, и только очаг озарял зал. Погрузившись каждый в свой внутренний омут, отец и сын разом вздрогнули, когда резко скрипнула дверь. Сармагат неторопливо вошел в зал и молча заменил свечи в шандале, так спокойно и безмятежно, словно у камина сидели двое старых друзей, ожидавшие ужина. - Гвадал, - ровно вымолвил Леголас, поднимая глаза, - отец рассказал мне о той ночи у Круглых Холмов. Как тебе удалось уцелеть и покинуть Лихолесье живым? - К чему тебе это? – мягко и буднично ответил орк, - я выбрался, прочее неважно. - Это важно, - отсек принц. Сармагат досадливо нахмурился: - Изволь. Я не истек кровью по дороге лишь чудом. После мне объяснили, что доконать обращающегося эльфа намного сложнее, чем здорового. Холодная вода привела меня в сознание. И лучше тебе не знать, каково это – очнуться на каменной отмели с распоротым животом и щелью в роже. Но теперь мне хотелось жить. Хотелось так, как два часа назад я и не помышлял. Одно дело – умереть при попытке исцелиться от мерзкого недуга. И совсем другое – сдохнуть в прибрежной тине. Я не успел ни о чем подумать и снова потерял сознание. Трудно сказать, что было бы дальше, но оказалось, что я уже тогда был не один. - Не один? – в голосе принца прозвучало изумление, а Сармагат усмехнулся краем губ: - Придя в сознание опять, я обнаружил, что я уже на противоположном берегу реки в Ирин-Тауре, кровь остановлена, а боль притупилась. В Лихолесье меня ожидали у переправы жена Сигвура Эльда и имладрисец Айрос. Они видели, как Трандуил избавлялся от моей потрепанной оболочки, немедленно подобрали меня и перевезли в Ирин-Таур, где оставили Тахру. Она целительница клана. Ей ведомо совершенно невероятное искусство – Тахра может врачевать обращенных, как прежде могла лечить эльфов. - Ты еще не был членом клана. Откуда такая забота? – пробормотал Леголас. - Я спросил о том же, - Сармагат опустился в кресло напротив хранившего молчание Трандуила, - мне ответили очень просто: «Магхар не бросает своих». - То есть, Сигвур заранее знал, что твой вояж не кончится добром? - Эру с тобой, Леголас, - бегло пожал плечами орк, - неужели ты думаешь, что я первый, кто приполз обратно еле живой? Увы, соплеменники не больно жалуют нашего брата. Трандуил поднялся из кресла и оперся спиной о горячий бок каминной кладки: - Хватит, Гвадал, - глухо промолвил он, - прейдем к делу. Ты ненавидишь меня, и я признаю справедливость этой ненависти. Но перед тобой виноват я. Так убей меня и отпусти моего сына. Сармагат поднял на лихолесца взгляд: - Морготово ребро, Трандуил, ты так ничего и не понял. Леголас может уходить хоть прямо сейчас. И твоя смерть мне ни к чему. Тугхаш поручилась за твою безопасность, не забудь. Лицо короля передернулось, и он процедил сквозь зубы: - Гвадал, довольно игр. Я в твоей власти, ты можешь сполна отплатить мне за все обиды. Ты можешь пытать меня, унижать и вообще отвести душу всласть. Я же знаю, ты не отпустишь меня вот так, не утолив своей ярости. Хотя сын рассказал мне о твоем плане. Я восхищен, Гвадал. Ты всегда был умен, а теперь ты еще и жесток. Это сочетание отличало многих великих злодеев. Он усмехнулся: - А ведь именно поэтому я погнался за тобой тогда. Именно этой мстительности я и опасался. Какой грустный парадокс… Сармагат спокойно выдержал полный горечи взгляд эльфа: - Тебя сгубила собственная прозорливость, Трандуил. Я никогда не стал бы мстить тебе за отказ исцелить меня. Можешь кривиться и грозно сверкать глазами, все это пустые гримасы. У жизни есть свои законы, и существуют услуги, о которых можно просить, но никто не вправе их требовать. Отпусти ты меня в ту ночь – и я жил бы в горах с моим кланом, где многие точно так же не нашли целителей, но даже не помышляют об обидах. Воевал бы с гоблинами, изучал науки… Я горевал бы по родине, по прежней жизни. И по тебе тоже, друг мой. Но не искал бы мщения. Здесь не работают ни эгоизм, ни принуждение, ни даже чувство долга. Однако ты поторопился. Ты решил покарать меня за будущие преступления – и сам накликал то, что так хотел предотвратить. Трандуил секунду помолчал: - Ты лжешь, - отрезал он вдруг, - нельзя утратить своего эльфа и не терзаться злобой. Тебе лишь хочется причинить мне муки совести, доказать, что я был несправедлив. В лице Сармагата ничего не дрогнуло, лишь в глазах проступило странное выражение, похожее на снисходительность: - Конечно, друг мой, - вкрадчиво произнес он, - верь в это. Верь всегда, и тогда ты никогда не усомнишься, что был прав. Как удобно, верно? Леголас слегка подобрался, ожидая от отца новой вспышки гнева, но Трандуил лишь устало потер виски: - Ты думаешь, что я не терзался этими муками? Что вернулся в замок и улегся спать? Нет. Я двадцать пять лет нес бремя этой вины, Гвадал. Твое окровавленное лицо по сей день снится мне порой. - Отец, - негромко окликнул Леголас, - и все же. Привезенное тело было чужим. Гвадала ты, как ты считал, убил собственной рукой. Как же ты не заметил, что перед тобой не тот? Губы короля болезненно скривились: - Не заметил… Я не хотел ничего замечать, Леголас. У меня не было ни тени сомнения. Сотенный сказал лишь, что тело, уже тронутое тлением, нашли в Ирин-Таурском лесу у реки. Лицо страшно изуродовано, смертельная рана в животе, еще несколько в боках и груди, уже посмертные. Я слушал лишь для вида. Сам я был уверен, что следы моего преступления просто выбросило течением на противоположный берег. Офицер что-то лепетал об орках, но мне было не до его теорий. Я должен был заметить, что плащ окровавлен, хотя кровь давно смыла бы река, а значит, раны еще кровоточили, когда Гвадал оказался на берегу. Но я не видел ничего, кроме руки с перстнем Гвадала среди складок плаща, да меча, лежащего поверх тела. Он снова осел в кресло, ссутуливаясь, а Сармагат хмуро посмотрел на него и громко хлопнул в ладоши. Вошел Таргис и тут же вышел, уловив беглое движение бровей хозяина. Через десять минут вассал вернулся, принеся Трандуилу еще вина. Эльф пригубил кубок и вновь поднял взгляд на вождя: - Что ж, похоже, все тайны вытащены на свет, - проговорил он мрачно, но спокойно, - давай начистоту, Гвадал. Чего ты хочешь? И что ждет меня, мое королевство и моего сына? Сармагат так же ровно ответил: - О Лихолесье не тревожься. Мой план пошел к балрогам… и, пожалуй, я рад этому. Тугхаш права, я слишком долго гоняюсь за призраками. Я устал. Что же до тебя – ты вошел сюда свободным, свободным и уйдешь. Мне больше ничего от тебя не нужно. Трандуил долго неподвижно смотрел на орка. А потом медленно промолвил: - Гвадал, в ту ночь ты показывал мне свиток. Я прошу тебя… дай его мне снова. Я верну его тебе, клянусь. Сармагат лишь кивнул: - Я дам его тебе, лишь только мне его доставят. Тебе нет нужды возвращать его мне. Кто знает, не понадобится ли он в Лихолесье. … Леголас не встревал в этот разговор, молча наблюдая за Сармагатом. Что-то в нем неуловимо изменилось со дня их недавней первой встречи. Словно сгладились какие-то углы, и теперь прежний Гвадал еще чаще, еще заметнее проступал сквозь орочью оболочку. Он не знал причин этой перемены, но чувствовал, что понимание совсем рядом, стоит лишь протянуть руку и ухватить его, словно пролетающего мотылька. А Трандуил обернулся к сыну: - Леголас, мой отряд совсем рядом. Я пошлю гонца в столицу, пусть Сарн приведет твоих дружинников, и мы покинем Ирин-Таур. Всего через несколько дней ты будешь дома, - король подался вперед, горячо сжимая руку сына, - когда-то я читал свиток. Я помню, горсть кристаллов сделает любой водоем пригодным для обряда. Я смогу, я знаю. Я непременно исцелю тебя. Все будет позади совсем скоро! Ты снова станешь прежним, и нам останется лишь постараться забыть эти месяцы! Трандуил побледнел, глаза горели. А Леголас встал и тихо опустился на пол у ног отца: - Погоди, - он мягко сжал королевские пальцы, и Трандуил умолк, - отец, выслушай меня. Ты лучший из отцов… увы, я не умел оценить этого раньше. Но ты не понимаешь. Это орк Гвадала был юн и не готов к борьбе. Однако ты не знаешь моего орка. Он зрел и ужасен. Он силен, злобен и упрям. Он цепляется за жизнь, как одержимый. Он ненавидит моего эльфа и знает его слабые места. Отец… Я люблю тебя. Я был непочтительным и своенравным сыном, но я всегда любил тебя, преклонялся перед тобой, и так будет всегда, сколько ни отмерил мне Эру. Прости меня, отец. Я причинил тебе страшное горе, пусть и невольно. Но я не могу принять от тебя эту жертву. Это бесполезно… и преступно. Моя кровь черна. Слишком поздно, шансы на успех ничтожны. Я никогда не обреку тебя на этот кошмар. Я также не вправе рисковать Лихолесьем, что может остаться без правителя. И я не хочу умирать. Еще недавно я был готов к этому. А сейчас мне хочется жить. Я не поеду в Лихолесье, отец. Не бойся за меня, умоляю. Я уеду с Гвадалом в горы и вступлю в его клан. Я научусь жить таким, каким стал. Я знаю, тебе сейчас кажется, что это малодушие. Но ты поймешь меня со временем. Жизнь бесценна, теперь я точно знаю это. И я хочу прожить ее. Любым. Прости меня… Леголас умолк, коснулся поцелуем отцовской руки, встал и медленно вышел из зала. Его душили слезы, которых не должны были видеть ни король, ни Гвадал… Оставшись наедине с орком, Трандуил несколько минут молча сидел, глядя в огонь. Потом повернулся всем корпусом, словно деревянный, и посмотрел на Гвадала: - Вот и все, брат, - бесцветно прошелестел он, - ты победил. Я бушевал, что-то доказывал, оправдывался, бросался на тебя с кинжалом. А оказывается, ты давно уже победил. Двадцать пять лет назад я тебя оттолкнул. А сегодня мой единственный сын… мой Леголас оттолкнул меня, предпочтя остаться с тобой… Что за блистательная месть, Гвадал… Что за великолепный реванш… Ничем иным ты не мог вернее меня уничтожить… Он смотрел в безобразное лицо, ожидая увидеть на нем удовлетворение или, быть может, злорадство. Но Сармагат молчал, остановив сумрачный взгляд на дымном огоньке догорающей свечи.