Коронованный наемник

Тяжкие снеговые облака громоздились над Тон-Гартом. Серые, дымчато-синие, там и сям роняющие из взбухших недр неряшливые клочья, цепляющиеся зыбкой рванью за верхушки леса и шпили древнего замка. Воздух замер стылым студнем, неохотно вволакивающимся в легкие и часто рвущимся назад надсадным кашлем. Где-то вдали синеватая масса облаков незаметно сливалась со стеной гор, и казалось, что горизонт обрывается в холодную сумрачную бездну. Сарн торопливо шагал по тесной кривой улице, запруженной народом. Переполненная столица походила на улей: спасаясь от стужи, люди суетились, стремясь поскорее покончить со всеми уличными хлопотами и вернуться в тесные, кое-как обогретые, перенаселенные помещения. …Наученный тяжким опытом первых дней командования фортом, на сей раз Сарн сразу же и без всяких церемоний заключил жизнь Тон-Гарта в жесткие рамки. Вступив в должность коменданта, он незамедлительно мобилизовал боеспособных мужчин на оборону города, распределил караулы, установил строгую очередность выезда отрядов охотников и лесорубов. Сарн уже знал, что, в отличие от эльфов, людей бытовые лишения быстро озлобляют, а потому стремился в первую очередь оградить столицу от голода и нехватки топлива. Теперь, располагая помощью большего числа соплеменников, он задался целью сколотить из неумелых, но крепких крестьян сносный гарнизон. Плацы были переполнены с рассвета и до полной темноты, эльфы обучали людей стрельбе, метанию копий, фехтованию и прочим воинским навыкам. Но этого было мало. Скученность и ограниченность свободы передвижения тяготила людей, а это грозило беспорядками. Скрепя сердце, Сарн отбросил колебания и установил суровые меры наказания за драки, воровство и насилие. Он не хотел настраивать ирин-таурцев против себя, стремился показать, что действует в их интересах, а потому, прежде всего, оградил новыми порядками женщин и детей, сразу перетянув тем самым на свою сторону семейных мужчин, опасавшихся покидать дома, оставляя родных без защиты. Сарн не отгораживался от людей, не жалея времени, носился по столице. Он никогда не отмахивался, удержанный вдруг за руку сморщенной старушечьей ладонью, терпеливо опускался на колено на плацу, помогая неуклюжему крестьянскому мальчишке натянуть лук, чутко прислушивался к разговорам на улицах. Он помнил, как презрительно отзывался о крестьянах в те недавние дни, теперь казавшиеся бесконечно далекими, когда Леголас, еще здоровый и крепко держащий в руках бразды власти, упрекал его за пренебрежительное отношение к крестьянам. Тогда он сказал Сарну, что, отвечая за чью-то судьбу, нельзя опускаться до мелочного презрения к чужой слабости… Теперь десятник оживил в памяти каждое слово того тяжелого разговора и поминутно напоминал себе о нем… …Двое хлопотливых суток канули, словно осыпавшись меж пальцев. Сарн, не сомкнувший за эти дни глаз, спешил в замок: ожидая обещанной атаки на столицу, доклады дозорных он принимал только самолично. Эру, всего двое суток… Четыре дня, как Леголас покинул свой отряд… Они промелькнули, будто Анор, забавляясь, вприпрыжку несся по бледно-латунному небосводу, а десятнику казалось, что минули четыре месяца. Двое суток, как восемнадцать отступников ушли из столицы… Где они сейчас? Живы ли еще, добрались ли целыми до границ этого страшного, кишащего опасностями, вероломного княжества? А Леголас? Сарн не верил, что его несгибаемый друг мог погибнуть, но тревога не покидала его ни на миг, словно ворон, сидящий на плече и то и дело сквозь камзол впивающийся когтями в плоть. Ветер налетел из-за угла, швырнув в лицо пригоршню золы вперемешку с колкой снежной крупой. Сарн подхватил разлетевшиеся полы плаща, вскидывая глаза к небу: тучи налились чернильной синевой и неслись над самой головой, словно кренясь под собственной тяжестью. Драные клочья обратились сизой пеной, будто барашки на гребнях волн. Воздух вибрировал низким неровным гудением – то стонали на ветру шпили городских башен. Там, наверху, ураган бушевал не на шутку… Сарн до боли прикусил губу. Моргот бы вас побрал, мерзавцев… Где вы сейчас, восемнадцать олухов? Что будете делать, если пурга застанет вас в лесу? Как продерётесь сквозь снежный ад, когда ледяное крошево когтями впивается в лицо, ослепшие перепуганные кони ржут, мотают головами и рвутся из закоченевших рук, а тугие плети студеного ветра перехлестывают дыхание, заставляя хрипло втягивать скупые глотки воздуха, обдирающие горло? Стиснув зубы, Сарн зашагал дальше. Они сами выбрали путь… Они взрослые сильные лесные эльфы… Они справятся… Справьтесь же, умоляю, справьтесь, сукины сыны, ради Всеблагой Элберет… Надвигающаяся непогода в одночасье распугала с улиц людей. К замку комендант подходил, уже встречая по пути лишь караульных, задрапированных по самые брови. Войдя в гулкий холл, Сарн невольно перевел дыхание, сбрасывая отяжелевший от налипшего снега плащ на руки лакея. Караулы еще не сменились, самое время заглянуть на кухню, где застенчивая хлопотунья Марджи, под аккомпанемент своего неизменного «извольте, милорд, не побрезгуйте, иззябли-то как!» непременно нальет ему хорошего вина и угостит чем-нибудь горячим. Длинный коридор, освещенный рядом факелов, привел эльфа в уютный, пышущий паром и пропитанный пряными запахами мирок, но Марджи комендант не застал. Видимо, кухарка отлучилась в кладовую. У очага же стоял, зябко потирая руки, молодой человек среднего роста в щегольском лиловом кафтане. Не потревоженный бесшумной поступью эльфийских сапог, он не обернулся. - Доброго дня, - машинально проговорил Сарн, наслаждаясь теплом кухни, а юноша от неожиданности резко вздрогнул, издав испуганный возглас. - И вам не хворать, комендант, - досадливо отрезал он, видимо, смущенный своей реакцией, эльф же отметил, что голос щеголя ему знаком. Юноша же вдруг обернулся и двинулся навстречу Сарну. Прямые брови хорошего рисунка чуть подрагивали на породистом лице, а в глазах гнездилась неожиданная неприязнь. - Не ожидал увидеть вас здесь, комендант, вы же целый день мечетесь по Тон-Гарту, суя нос в каждый угол. Неужели вы тоже снизошли до удовлетворения низменного голода? Речь юнца была правильной, выговор – безупречным, но наглость тона рассмешила Сарна. Мальчишка опасался, что проявил слабость перед иноземным служивым, и теперь отчаянно топорщил загривок, стараясь показать оппоненту, кто здесь хозяин положения. Право, люди подчас до странности напоминают щенят… - Да, представьте, снизошел, - пряча улыбку, ответил лихолесец и прошагал мимо юноши к огню, - близится пурга, а потому метаться сейчас без надобности, только лоб расшибешь. Но в примирительном тоне юноше лишь послышалась насмешка. Снова подойдя к очагу, он сжал губы и пристально посмотрел эльфу в глаза. Учитывая, что Сарн возвышался над ним на добрый фут, молодому человеку пришлось вскинуть голову, что придало ему особенно запальчивый вид. - Вы так благодушны, комендант, - отчеканил он, - а ведь пурга непременно застанет в пути ваших соратников, которых вы так равнодушно послали к Морготу там, на поляне. Вы, должно быть, не спрашивали стариков, сколько народу гибнет в наших землях зимою от непогоды. Я слыхал прежде больше лестного об эльфийской преданности землякам. Сам того не зная, юнец попал в уязвимое место, и снисходительная улыбка исчезла из глаз Сарна: - Друг мой, - процедил он мягким тоном, за которым отчетливо слышалось холодное предостережение, - вчера я был у старого Мартина, чинил разорванное голенище. И знаете, мне и в голову не пришло учить сапожника мотать дратву. Подбородок юноши дернулся, словно какая-то новая резкость уже готова была сорваться с его языка, но он лишь угловато и саркастически улыбнулся: - Ну конечно. Я понял, милорд. Холопья ли забота в барские дела соваться? Разрешите тогда всемилостиво откланяться! С этими словами, молодой человек шутовски раскланялся перед эльфом и быстрым шагом вышел за дверь, прямо у порога столкнувшись с входящей Эрсилией. Пробормотав скомканное «доброго дня, ваша светлость», он исчез в темноте коридора, а княжна удивленно проводила его глазами. - Сарн… - чуть неловко проговорила она, оборачиваясь к эльфу и слегка натягивая на правую сторону лица палевое покрывало, - вы ждете Марджи? Простите, я задержала ее в погребах, она сию минуту подаст вам все, что пожелаете. - Не стоит беспокоиться, княжна, я подожду, - поклонился эльф, все еще ощущая не перегоревший гнев на развязного мальчишку, - а не скажете ли вы мне, что за юноша только что вылетел отсюда, словно оголодавший назгул? - Назгул? – растерянно переспросила Эрсилия. Похоже, она не знала этого слова. – Это Родерик, сын отцовского сенешаля. - Сын Вардена? – приподнял брови эльф, - я не видел его раньше в замке… Хотя, впрочем, много ли времени я успел здесь провести. Губы Эрсилии слегка исказились: - Он не живет в замке, у него нелады с Варденом. Не знаю, в чем причина их раздора, но Родерик живет в городе с дядей, пожилым и очень богатым купцом. Сейчас город перенаселен, брат Вардена принял в свой дом несколько крестьянских семей – он весьма добрый человек. А потому Родерик решил переселиться на это время в замок. Он, вероятно, надерзил вам… Не обращайте внимания. Рико – избалованный мальчишка, мнящий себя невесть кем. Варден – прямой потомок Бервира, и Рико очень этим горд. Он забывает, что княжество мало, и в каждой деревне найдется по три-четыре семьи, ведущие свой род прямиком от воеводы и его потомков. Губы княжны снова болезненно дрогнули, и Сарн почувствовал неловкость: - Простите, миледи, похоже, я затронул неприятную вам тему. Как поживает ваш батюшка? Я давно не видел его, ему нездоровится? - Да, отец сильно сдал, - глухо ответила княжна, отворачиваясь к очагу, - от принца есть вести? - Нет, миледи, - Сарн ощутил уже привычный укол боли, - я бы сообщил вам. - Ну что ж, будем надеяться, - ответила княжна, но эта нарочитая светскость прозвучала неестественно. Резкий порыв ветра гулко хлопнул ставней, и княжна вздрогнула, как от холода. Сарн молчал, глядя в огонь, но явственно слышал, как Эрсилия бессмысленно перебирает на столе какую-то утварь, словно ища, какими словами заполнить тишину. Но вот звякнули, складываясь, свечные щипцы, будто ставя точку, и княжна решительно повернулась к эльфу, снова украдкой натягивая на лицо край покрывала: - Марджи, бедняжка, совсем закрутилась. Садитесь, Сарн, я мигом подам вам обед сама. Десятник смутился: - Миледи, право, не стоит так хлопотать. У меня полно дел, я прекрасно могу подождать общего обеда. - Вздор, - отсекла Эрсилия, деловито гремя чем-то у огромного ларя, - я уже знаю вас. Вы, конечно, унесетесь проверять караулы, принимать донесения или еще куда, а через неделю мне останется лишь оплакивать ваш хладный труп, поскольку вы непременно забудете не только об обеде, но и обо всех возможных завтраках и ужинах. Командуйте, сколько вам угодно, на крепостной стене, но в кухне верховодят женщины. Так что садитесь сию минуту, рыцарь, и не спорьте со мной. Уголки губ Сарна дрогнули: эльфийский воин почти трех тысяч лет отроду, прошедший несколько сотен смертельных битв, без возражений сдался восемнадцатилетней особе в шелковых юбках. Что ж… Все еще улыбаясь, он послушно сел, а Эрсилия уже сноровисто накрывала на стол, словно всю жизнь провела на кухне. - Вы удивительно умелая хозяйка, миледи, - искренне проговорил он, а Эрсилия строго потрясла крышкой внушительного котла, источавшего запах мяса и трав: - Не зная даже, где лежат вилки и как резать каравай, как-то неприлично пытаться отдавать кому-то распоряжения. С этими словами, она закрыла котел, подхватила с бочонка кувшин и склонилась над кружкой, стоящей перед Сарном. Держа тяжелый кувшин обеими руками, она не успела подхватить плотный палевый шелк, скользнувший по плечу за спину… - Княжна, - негромко обронил Сарн, но Эрсилия уже поставила кувшин на стол, снова хватаясь за край покрывала. Однако эльф решительно встал, отводя шелк с лица девушки: на правой щеке отчетливо багровел вспухший кровоподтек. Эрсилия шагнула назад, вспыхивая, а Сарн сдвинул брови: - Кто? – коротко спросил он. Секунду помолчав, княжна мягко улыбнулась: - Пустяки. Мне так неловко, что вы это увидели. На улице чудовищно скользко. Нынче утром я, словно малое дитя, рухнула на заднем крыльце, да аккурат щекой перила обнаружила. Право, срам, да и только. Сарн с укором покачал головой: - Я не раз бывал на заднем крыльце замка, миледи. Резьба на перилах даже отдаленно не напоминает ладонь. Кто-то поднял на вас руку, а вы покрываете его. Эрсилия сжала губы: - Я не барышня, что с визгом вскакивает на сундук при виде мыши, Сарн. Я сама умею позаботиться о себе. Вы очень добры, но поверьте, если бы мне нужна была защита – вы первый в этом замке, к кому бы я обратилась. Сарн задумчиво посмотрел в серые глаза. Ему хотелось настоять на своем, но он знал, что Эрсилия права – она действительно умеет сама стоять на своих ногах. Уже не в первый раз эльфа охватило странное чувство, что он не знает, как относиться к этой полной противоречий девице. А та уже скрыла след пощечины и нахмурилась: - Рыцарь, остывшее мясо отвратительно. Отвлекитесь, наконец, от моего лица, вы меня смущаете. - Простите, миледи, - пробормотал Сарн, снова садясь за стол. К счастью, в этот момент в кухню вихрем ворвалась запыхавшаяся Марджи, своим присутствием прервав эту тягостную сцену. *** Покуда Сарна все глубже затягивал водоворот забот о Тон-Гарте, Леголас по-прежнему скрывался в убежище мятежников. Но не стоит думать, что в этом мрачном углу отверженный принц предавался безделью и меланхолии. Несколько дней, проведенных лихолесцем в штабе Йолафа, установили между ними подобие дружбы. Рыцарь по-прежнему оставался для Леголаса во многом загадочен, и лихолесец готов был поклясться, что Йолаф и по сей день немало от него скрывает. Но все же принц подспудно чувствовал к рыцарю доверие, а на свои инстинкты он всегда предпочитал полагаться, ибо, даже идя вразрез со здравым смыслом, они чаще всего оказывались правы. Помимо этого обстоятельства, каждому, даже самому сильному и независимому гордецу, нужен друг. Леголас устал от одиночества, вольного и невольного, на которое обрекла его болезнь. Йолаф же нимало не смущался отталкивающими чертами недужного принца, не робел периодических приступов ярости, а вдобавок был неглуп и весьма занятен в беседе. А потому лихолесец, тоскуя по Сарну, охотно искал общества опального рыцаря и с удовольствием коротал вечера за общим ужином и разговорами. Днем они виделись редко – ренегат часто еще затемно уезжал из штаба, встречался с дозорными из разных частей леса, разузнавал, не ли новых известий об орочьих отрядах, а так же охотился, поскольку, несмотря на положение главнокомандующего армией мятежников, наравне со всеми участвовал в добыче пропитания. Но и сам Леголас не раз ощущал, что Йолаф приглядывается к нему, и не мог с уверенностью решить, сомневается ли рыцарь в его личной надежности или же опасается новых непредсказуемых проявлений орочьего начала. Приступы боли не тревожили больше принца, но он знал, что последний этап его обращения еще впереди, и каждый вечер в уединении своей тесной каменной кельи надсекал кожу на предплечье, желая убедиться, что кровь его все так же красна. Он несколько раз выезжал из пещеры, убеждаясь, что солнце еще тягостнее теперь для его глаз. Но Йолаф догадывался о тревогах лихолесца, потому что на следующий день после того, как меж ними состоялся второй разговор, рыцарь принес в келью Леголаса плотно заткнутую пробкой бутылку. - Вот, возьми, - спокойно промолвил он, ставя бутылку на стол, - это вода из Плачущей Хельги. Она снимает боль от обращения. Именно поэтому у источника часто бывают Рабы Слез. И непременно дай мне знать, если скверно себя почувствуешь. В такие минуты опасно оставаться одному, можно навредить себе. По крайней мере, у людей так. - Спасибо, - кивнул Леголас, - Эрвиг говорил мне, что только Хельга может облегчить причиненные ею муки. Тогда я не понял его. - Эрвиг… - Йолаф нахмурился, словно потревоженный какой-то давно преследующей его мыслью, помолчал, а потом поднял глаза, - Леголас, я должен показать тебе нечто важное. Подожди меня. Рыцарь стремительным шагом скрылся в темноте, оставив лихолесца заинтригованным и невольно встревоженным. Но не более чем через двадцать минут Йолаф вернулся, неся в руках нечто, плотно обернутое кожаным чехлом. Захлопнув грубую дверь, рыцарь положил свою ношу на стол. - Вот. Здесь несколько документов, которые, я думаю, тебя непременно заинтересуют. Они попали ко мне в разное время, и некоторые разъяснили мне что-то, некоторые еще больше запутали, один же я вовсе не смог прочесть. Начни с этого… Йолаф расстегнул пряжку на чехле и вынул свернутую стопу свитков. Отделив один, он бережно провел по нему пальцами: - Пока я был в Тон-Гарте, ожидая, проявится ли болезнь Эрсилии, я тешил себя надеждой, что в библиотеке замка могут найтись упоминания о Волчьем безумии и методах его излечения. Ведь эта библиотека собиралась веками, там могло найтись многое, о чем все давно позабыли. Пожалуй, это был единственный случай, когда князь согласился со мной без возражений. Несколько недель мы исследовали библиотеку, первые две недели с нами была и Эрсилия, затем ей стало хуже… Увы, мы ничего не нашли, но и обследовать всю библиотеку не успели, она слишком велика. Я полагаю, и после того князь продолжал поиски. Но наши отношения к тому времени разладились совсем, и ни в какие открытия, если таковые и были, Иниваэль меня более не посвящал. Когда же подмена была совершена, я снова начал бывать в библиотечных подземельях. Теперь в замок меня проводила сестра, она же отпирала засовы. Камрин хотела тоже принять участие в поисках, но ей приходилось постоянно быть начеку. Если бы меня поймали, трудно сказать, что решил бы князь. Я тоже не нашел никаких новостей относительно лечения. А вскоре мне пришлось прекратить свои визиты. У Кэмми нет своих ключей от подземелий, поначалу ей удавалось похищать их у князя и возвращать после моего ухода. Иниваэль был тогда очень рассеян, мучился головными болями, и Камрин удавался ее трюк. Позднее же здоровье Иниваэля ухудшилось, он почти перестал спать ночами, и более доступа к ключам у сестры не стало. Но и за этот срок я нашел нечто любопытное, хоть и не слишком продвинувшее меня в поисках. Прочти. Этот документ, по сути, краденый, но в общем тюке прегрешений еще один камень мало прибавляет к моему счету. Я не нашел первого свитка этой истории, не успел, как не нашел и продолжения. Это лишь отрывок, но мне кажется, здесь есть, над чем подумать. Пододвинув к Леголасу убористо исписанный свиток пергамента, темно-желтый и местами насквозь проеденный временем, Йолаф развернул оставшиеся два. - А это я получил от Эрвига. Меня всегда удивлял этот необычный старик. В свое время мне довелось оказать ему небольшую услугу, и Эрвиг запомнил меня. - Небольшую услугу? – Леголас покачал головой, - ты спас его от верной смерти. Услуга, по мне, не пустячная. - Откуда ты знаешь о той ночи? – Йолаф вскинул голову, но Леголас поднял ладони в примирительном жесте: - Не нужно подозрений. Эрвиг вел дневник, который после его смерти достался мне. Там упоминается ночь, когда ты спас его. - Стало быть, Эрвиг все же мертв, – невпопад обронил Йолаф, - я видел его в последний раз еще до исчезновения сестры. Случайно встретил на охоте. Эрвиг очень изменился, постарел… К тому же в нем появилась некая горечь, которой не было прежде. Даже тогда, когда я отирал полотном кровь с его лица, а он бранил меня сквозь изуродованные губы и требовал оставить его умирать… В ту встречу Эрвиг долго говорил со мной о всяких пустяках, а потом вдруг заявил, что хочет подарить мне несколько старинных бумаг, которые я сейчас сочту просто пыльной рухлядью под стать самому дарителю. Но придет, дескать, время, когда я, возможно, оценю его дар, хотя лучше бы это время так и не пришло. Он велел мне снова приехать на то же место назавтра. Каюсь, мне показалось, что старик повредился рассудком, живя в одиночестве, но я все же приехал. И Эрвиг передал мне два документа. Я спросил его, почему он дарит их мне. Эрвиг же усмехнулся на свой манер… Ты наверное видел эту усмешку, от нее сразу на душе тепло делалось… Словом, он сказал, что ежели то самое время все же придет, то сведения эти пригодятся более всего лишь настырному служаке, вроде меня, который не умеет не соваться в чужие дела… - Йолаф секунду помолчал, отрешенно глядя куда-то в угол, но тут же встряхнул головой, - да. Один я прочел увлеченно – не часто встретишь столь старинный документ, да еще с подписью самого основателя Бервира, но ничего ценного я тогда в нем не усмотрел. Второй же написан на синдарине, а я, увы, не знаю этого языка. Прочти, Леголас. В наш первый разговор я сказал, что попытаюсь помочь тебе. Не знаю, так ли это, но надеюсь, ты найдешь здесь что-то, что будет тебе полезно. И не забудь рассказать, я извелся весь от собственного невежества. Если я переживу эту войну – попытаюсь освоить синдарин. Положив документы на стол, Йолаф исчез за дверью: он даже не брал с собой факел, как нетопырь уверенно кружа по темным коридорам своего укрытия. Леголас же взял со стола первый свиток, ощущая шершавую жесткость старинного пергамента, и задумчиво развернул. Похоже, Йолаф все более проникается доверием к нему. Ведь он просто оставил эти наверняка ценнейшие документы у него в келье. А глаза уже жадно впились в первые строки, выписанные знакомым ему вычурным почерком воеводы Бервира… « Эру, милосердный мой творец… Уже давно дозорные отбили полночь, сапоги все в грязи, и от голода сводит нутро, а я все не могу покинуть его комнату. Камень, что так долго лежал пудовым бременем на сердце, истаял, и слезы льют по щекам, и мне не стыдно, хоть бы сейчас все подданные мои глядели мне в глаза. Он так исхудал… И пальчики изранены, и личико бледно. Но это пустяки, родной. Все раны твои заживут, ты забудешь эти страшные дни и снова будешь заливисто хохотать, когда я подбрасываю тебя к потолку. Моя Ашлин спит, даже не сняв сапог и барбетта, поверх одеял. Я не помню, когда в последний раз видел ее спящей. Спи, милый мой друг. Твоей душе нужен покой. А мне все одно не уснуть до утра. Как пережили мы все это? Как устояли? Как мало знал я прежде о горе, о боли… и о стойкости женщин. Ашлин впервые заплакала лишь сегодня, снова обняв Верна. Все эти страшные дни она держалась, словно скала, а я чувствовал, что горе вот-вот обрушит меня, разорвет изнутри, и я смогу лишь с воем биться в стену, пытаясь телесною болью заглушить душевную. Все пустяки. Войны, плен, ранения. Нет худшей муки, чем видеть, как твое собственное дитя, плоть твоя и кровь, бесценнейший из даров судьбы, обращается чудовищем. Как страдает, как изнемогает от боли, как плачет и просит помощи, а ты не знаешь, как облегчить его мук, и ни меч твой, ни власть, коими ты так кичился, не дадут ему исцеления. Я не могу оставить Верна в эту ночь. Он спит, положив голову мне на колени, утопая в складках моего кафтана, и его светлые волосы, как прежде, мягки, и так трогательны тени ресниц на щеках… Все позади, и его седьмая весна придет в мире. Храни тебя Эру, Маргаур, брат мой. Пусть отныне каждый, кто скажет мне, что орки – бессердечные жестокие твари, сам откусит свой поганый язык…» Леголас оторвался от чтения и потер глаза подрагивающими пальцами, чувствуя, как быстро колотится сердце. Так вот он, первый случай Волчьего безумия в Ирин-Тауре… Это был маленький сын воеводы Бервира и княгини Ашлин, чей потемневший от времени портрет висит в парадной зале замка Тон-Гарт. Вероятно, сейчас нужно было думать о чем-то другом, более важном и имеющем отношение к его собственной беде, но Леголас сидел, недвижно глядя на огонек свечи, не в силах отогнать мысли, что должен испытывать шестилетний ребенок во время обращения… За все месяцы его пребывания здесь он не слышал ни об одном случае болезни среди детей и сейчас вдруг отчетливо понял, что не уверен, смог ли бы выдержать подобное зрелище. Неустрашимый воин, видевший так много крови и смертей на своей долгом веку, Леголас не выносил вида убитого ребенка. В отряде знали об этом, но никто и никогда не думал счесть это слабостью. Встряхнув головой, Леголас потер лоб и потянулся к кувшину с водой. В сторону сантименты. Сейчас он узнал еще и то, что маленького Верна спас некий орк Маргаур, а значит, снова подтверждается то, что секретом исцеления владеют именно орки. Что же дальше поведает Бервир? На каких условиях таинственный благодетель Бервира оказал ему эту услугу? Принц отставил наполовину опустошенный кувшин и снова склонился над пергаментом. « Сегодня Маргаур приехал ко мне со своими сыновьями. Забавно, но Верн совсем не боится ни Ситалка, ни Атейфера, хотя они старше его, намного сильнее, да и, признаться, выглядят превельми устрашающе. Но дети не знают условностей и расовых раздоров. Я гляжу из окна, как во дворе замка Атейфер вырезает для Верна из деревяшки какую-то игрушку, а мой сын подпрыгивает от нетерпения. Я надеялся, что Маргаур прольет свет на причины страшной болезни Верна. Но он лишь пожимает плечами, клянясь, что корень зла таится в источниках, бьющих в пещерах под замком. Я в недоумении. Все население Тон-Гарта, пусть пока деревенька и невелика, пьет из источников, и по сей день лишь Верна настигла беда. Я думаю, Маргаур ошибается. Орки смертельно боятся источников, а потому наверняка готовы приписывать им все несчастья Арды. Право, я не знаю, что мне делать. Я опасаюсь новых случаев болезни, а как оберечься от нее – не ведаю. Но в княжестве есть любители пыльных хартий, уверен, я смогу призвать на помощь умы, более ученые, чем мой…» На этих словах свиток обрывался, и пергамент махрился по нижней кромке. Что ж, здесь и правда, было над чем подумать. Почему Маргаур – а он, похоже, на свой лад был неплохим парнем, что бы ни думал Леголас о Чернокровых – утверждал, что болезнь таится в Бервировых источниках? Это звучало совершенной бессмыслицей. Весь Тон-Гарт испокон веков качал воду из ключей, и никто в столице не слыхал о Волчьем безумии. И именно Тон-Гарт был единственным в княжестве местом, которое болезнь обошла стороной. Он сам заразился далеко от столицы. Так в чем же здесь неувязка? Вероятно, воевода был прав, и Маргаур действительно лишь шел на поводу суеверного страха перед источниками. Еще несколько минут поразмыслив над прочитанным, Леголас бережно свернул документ и взялся за второй, доставшийся Йолафу от Эрвига. Этот был писан на тонкой телячьей коже, богато отделан тиснением и уснащен печатью. Принц разгладил свиток на столе. Каллиграфические буквы, несомненно, принадлежавшие перу просвещенного человека, гласили: « В виду неоценимой услуги, оказанной княжеству Ирин-Таур и лично владыке его воеводе Бервиру, вождю орочьего клана Магхар, именованному Маргауром, обещано следующее: Отныне и до скончания своих дней владыка Бервир признает Маргаура своим названным братом и клянется прийти ему на помощь в любой войне, развязанной любым народом супротив клана Магхар, а так же в любом ином несчастии или нужде. Владыка Бервир клянется никогда не обращать против клана Магхар, равно как и против всех иных кланов, обитающих в Мглистых горах, силу чудодейственных источников, протекающих под замком Тон-Гарт. В свою же очередь вождь Маргаур клянется во всякий час нужды вновь оказать владыке Бервиру и его подданным услугу, оказанную им однажды Бервирову наследнику Верну. Да запомнят договор сей потомки, да не осквернят они памяти предков нарушением сего договора, и да воцарится вечный мир и согласие меж княжеством Ирин-Таур и кланом Магхар». Далее шла витиеватая подпись воеводы, странного вида письмена, видимо, означали подпись Маргаура, еще несколько инициалов, несомненно, принадлежали именитым свидетелям заключения договора. Дочитав свиток, Леголас задумался. Он слышал и прежде о клане Магхар, но знал, что клан этот немногочисленный, поскольку почти полностью истреблен в войнах. Стало быть, прежде Магхар был силен и обладал многими знаниями, раз именно он хранил секрет исцеления Волчьего безумия. Какое отношение имеет к нему Сармагат? Судя по могуществу этого орка, в его распоряжении куда большие силы, нежели недобитки Магхара. Бервир называл Маргаура братом… Чудны дела твои, Эру… Отложив второй свиток, Леголас нетерпеливо схватился за последний. Отчего-то именно от него, так и не прочитанного Йолафом, он ожидал особых тайн. … Это не было письмом, не было страницей дневника, это был просто текст, начинавшийся без всяких обращений и оканчивавшийся без всякой подписи. Чернила слегка выцвели, свиток был мягок и хорошо выделан, этот документ написали намного позже, чем два предыдущих. Почерк был незнаком Леголасу, но, пожалуй, документ писал не эльф, а скорее, человек, хорошо сведущий в синдарине. Рука пишущего была нетверда, местами руны искажались и выглядели неуклюже. « Как слепы вы, клянущие Мелькора, праотца зла и порока, царствующего в этом несчастном мире. Он был велик и бесконечно мудр… Воистину мудр, как ни погляди. Мудр в злобе своей и в своих кознях. Право, что может быть всесильней и страшней, чем мудрое Зло… Он принес в Арду Смерть. Смерть любого, кто прикоснется к истокам ее, ее сути, ее воплощению. Не путайте ее с привычной вам Смертию. Это не та милосердная, ласковая мать, что черной кисеей укрывает наши раны и горести, забирая нашу боль и даря покой и отдых, прохладной дланью беря под руку и уводя в чертоги Мандоса. Эта Смерть иная. Это гибель души, сущности, природы. Это искажение начала, поругание духа и плоти. Мелькору не по силам разрушить то, что создал Эру Илуватар, здесь нет сомнения. А потому любое Зло имеет брешь, через которую может быть побеждено. Но вдумайтесь, всмотритесь и восхититесь… Что правит миром? Что правит душами? Что властвует над каждым живым существом? Желание жить… Жить, сохраняя себя и уберегая от разрушения. Лишь немногие, истинно любящие, безгранично преданные готовы пренебречь этим изначальным стремлением, дабы поразить Зло, довлеющее над ближним. Столь немногие, что едва ли, спросив себя, обладает ли он подобным другом, хоть кто-нибудь уверенно ответит: «Да, я обладаю». Все это вздор. Зло непобедимо. И покуда каждый лелеет свою эгоистичную душонку, свой жалкий комок плоти, который холит и именует «телом», Зло будет вольно и победоносно струиться в толще камней и глины, клокотать среди гальки, искриться в сладостных лучах Анора, напевая балладу вечной славы своему прародителю. Я преклоняюсь перед тобою, жестокий, беспощадный и мудрый. Как часто мы злоупотребляем словами «справедливость», «самоотречение», «любовь», «преданность». Выплюньте эти слова и позабудьте их. Все они на поверку мусор. И покуда Зло несет свой ледяной хрусталь в каменном ложе, любой из вас сможет проверить истинность моих слов и убедиться в моей правоте…». Уронив свиток на стол, Леголас зябко охватил руками плечи – его затрясла мелкая дрожь. Кто написал это? Что за несчастный выплеснул чернилами это отчаяние, сухое, сыпучее, словно остывший пепел костра. Безнадежность сквозила в каждом слове, настолько безграничная, что становилась отстраненной и созерцательной. Лихолесец чувствовал, что в словах этой поэтической бессмыслицы кроется больше, чем он успел охватить, прочтя документ за один раз, но отчего-то не мог заставить себя снова взяться за него, словно пропитывающая свиток безысходность могла грязью прилипнуть к рукам… Неизвестно, сколько просидел бы Леголас вот так, глядя на документ и машинально считая капли воска, упавшие на стол со свечи у самого свитка. Но вдруг за дверью гулко прогрохотала торопливая поступь сапог, и на пороге без стука возник Йолаф, сминающий в ладони клочок бумаги. - Леголас, едем со мной. Похоже, с твоими соратниками случилось несчастье.