Жизнь в нетрадиционном стиле

Джордж думает, что жизнь катится к такой-то матери. Все в его жизни рушится, словно песочный замок на берегу моря — легко, без лишних слов, будто и не существовало ничего, будто просто не было счастья. «Нора» кажется затхлой червивой дырой под стать своему названию. Мебель в этом гребаном доме рассыхается и разваливается на куски, скрипят хлипкие двери, звонко дребезжат под порывами ветра мутно-грязные окна, а из кранов вытекает ржавая вода. Джордж подходит к окну своей комнаты и видит тонкую длинную трещину на стекле. Отворачивается, бредет в угол, чтобы постоять там немного, и взгляд натыкается на толстый слой паутины, внутри которого отвратительное насекомое шебуршит, что-то сооружает, перебирает мохнатыми лапами. Джордж не боится пауков как Рон, ему плевать, сколько живности заведется в этой постылой комнате, в этом чертовом доме. Джордж садится на стул, и тот отзывается протяжным скрипом. Стул тоже разваливается, и диван в гостиной, и кухонный стол, и гнилые ступени крыльца, и трухлявые деревянные балки, которые поддерживают крышу веранды. Джордж ловит себя на мысли, что уже мечтает о том, как обвалится наконец вся эта ветхая, негодная конструкция, как вспыхнет сухая солома в курятнике, как все вокруг утонет в бесконечном болоте и исчезнет бесследно, будто и не существовало никогда. Джордж думает, что все в его жизни идет неправильно: тогда, пять месяцев назад, он должен был лежать рядом с Фредом — плечом к плечу, как и всегда. Но что-то пошло не так. Джордж медленно опускается на узкую кривоногую кровать — свою или Фреда, не важно, теперь обе кровати принадлежат ему одному. Немедленно отзываются протяжным стоном ржавые пружины, скрипит рассохшееся дерево, и облако пыли поднимается к потолку. Джордж опускает голову на влажную подушку, провонявшую потом и дешевым мылом. Неизмеримо давно — а может, совсем недавно, но будто бы в другой жизни — он кусал эту подушку зубами, заглушая стоны, пока Фред вставлял ему. Джордж никому не говорил, что они с Фредом были настолько близки, да никто и не спрашивал, иначе — как знать — он проболтался бы только для того, чтобы поглядеть на ошарашенное лицо Ли Джордана. Для них с Фредом это была игра, не более, и братья вовсе не отказывались гулять с девчонками, а однажды они так напились, что замутили тройничок с Анжелиной Джонсон, которая вместе с Алисией и Кэти пришла к ним отмечать открытие магазина. Фред тогда, помнится, утром же похвастался Ли, и Джордан, бедняга, едва не разрыдался от зависти. Мать поймала их незадолго до свадьбы Билла. В ту ночь духота в Норе стояла невыносимая, окна были распахнуты, а дверь в комнату притворена неплотно и от легкого сквозняка постукивала о косяк, и ритмично ударялась о спинку кровати голова Фреда, когда Джордж, взгромоздившись на него верхом, методично втрахивал брата в матрас, выкручивал соски, глухо шлепаясь промежностью о его задницу. Молли на пороге они не сразу заметили. Мать так кричала потом, а утром, укрывшись вместе с отцом на кухне, рассказала ему обо всем, и с лица ее ни на минуту не сходило выражение праведного гнева. — Это переходит всякие границы, Артур, — говорила она, понижая голос до свистящего шепота. — Нам нужно что-то делать с этим немыслимым кошмаром. Фред и Джордж, налезая друг на друга, толкались у замочной скважины. — Думаю, они просто дурачились, — осторожно отвечал мистер Уизли. — Просто дурачились?! — Молли невольно повышала голос. — Значит, так это теперь называется?! Они братья, Артур, и к тому же мужчины! Джордж, отвоевав наконец место у скважины, пристроил к ней глаз и увидел, как отец пугливо втянул голову в плечи под грозным взглядом матери, но возразил он вполне спокойным тоном: — Не стоит забывать, что они близнецы, Молли. Такая связь прочнее какой бы то ни было — прочнее даже супружеской. Это ничего не значит, дорогая. Все, что происходит за дверьми спален, там пусть и остается. — Да неужели?! — парировала миссис Уизли. — Сегодня Фред и Джордж занимаются этими… у меня даже слов подходящих не находится… этими извращениями, а завтра и младшие последуют их примеру! Я буду делать уборку, зайду в спальню Джинни и обнаружу Рона, который… Ох, Артур! Отец устало потер блестящую лысину. — Молли, дорогая, ты же знаешь, что Джинни влюблена в Гарри. — Пусть так, — нехотя согласилась миссис Уизли. — Но что-то же нужно делать! — Мерлина ради, Молли, мальчишкам по двадцать лет, — вздохнул мистер Уизли, которому явно надоел этот разговор. — Если ты не заметила, нормы морали им прививать уже поздно. Так ничем определенным и не закончился этот скандал. Отец поворчал для порядка, мать, разумеется, покричала, и о происшествии забыли — главным образом потому, что хотели забыть. * * * Оливеру кажется, что жизнь катится к херам — или давно уже там оказалась, съехав по наклонной неторопливо. Все хорошее, что когда-то присутствовало в его жизни, исчезло, испарилось без следа, будто и не существовало совсем, будто всегда была только эта маленькая съемная квартирка в каменном двухэтажном строении, маггловский район, грязный и вонючий, свалка мусора под окном, и над подъездом — тусклая табличка с номером восемь. Когда Оливер был маленький, мать однажды объяснила ему, что, если восьмерку перевернуть, получится символ бесконечности; миссис Вуд даже подарила ему серебряный кулон в виде этого знака, сказав: — Носи его. Он обладает защитной магией. Что ж, возможно, побрякушка и уберегла его от возможной опасности, но от самого себя — не смогла. Оливер думает, что застрял в этой Мерлином забытой дыре надолго — до чертовой бесконечности, а проклятому кулону вечность или чуть больше гнить на свалке под окнами; кто станет ее убирать и когда?.. Все началось с того, что его выперли из команды. Оливер никогда особенно не афишировал свою ориентацию, не желая нарываться на неприятности, но парней трахал исправно — или они его, уж когда как. Один из первых любовников рассказал Оливеру о существовании гей-клуба на грязных задворках Лондона, и с тех пор он стал частым посетителем этого места — во многом очень удобного: мало кто из волшебников о нем знал, а если и знали, то посещали заведение с аналогичными целями и, встречая там кого-то знакомого, не распространялись об этом на каждом углу. «Искра», так назывался клуб изначально. В коридорах его вечно накурено до такой степени, что невозможно разглядеть что-либо на расстоянии вытянутой руки, в зале гудит паршивая музыка прошлого десятилетия, в туалете тайком ширяются нарики, коктейли отдают дешевым спиртом, после которого во рту остается вкус, будто туда нагадили кошки, а однажды Оливер поскользнулся на чьей-то блевотине и чуть не упал, ухватившись за барную стойку в последний момент. Перед матчем с «Соколами Сеннена» Оливер в очередной раз наведался туда, пребывая, как всегда, в слегка взвинченном состоянии накануне игры и надеясь снять напряжение. Парень, с которым он поднялся в комнаты отдыха, оказался пронырливым журналистом «Ведьмина досуга», чье имя постоянно вертелось вокруг крупных скандалов и сплетен и потому пользовалось определенной известностью в магомире. Колдографии появились уже наутро, и разгневанный тренер «Паддлмир Юнайтед» перехватил Оливера прямо на пороге спортивной раздевалки, чтобы уволочь его в свою каморку. — Да что ты себе позволяешь, Вуд? — зашипел он, с ненавистью глянув на игрока. — Аккурат перед матчем! Понимаешь ли ты, что если мы не обыграем сегодня «Соколов», то не попадем даже в полуфинал?! — Мистер Теренс, мы обыгрываем «Соколов» уже много лет, и сегодня победа будет за нами, — отвечал Оливер, не понимая пока, с какой стати тренер на него так взъелся. — Если мои игроки вытворяют такой беспредел, да еще и прилюдно, — Теренс нервно пощипывал седеющие усы, — не видать нам победы, как собственных ушей. Ты этого добивался? Оливер начал злиться. — Да в чем вы меня обвиняете-то?! Вместо ответа тренер потянулся к полке над головой и, подцепив газету кончиками пальцев, с отвращением швырнул ее перед своим игроком. — Как ты думаешь, сколько возмущенных писем от болельщиков с требованиями немедленно вышвырнуть тебя я получу за эту неделю и сколько раз вы с ребятами перегрызетесь, прежде чем закончится матч? Ты хоть представляешь, как много шуму наделал этой своей… выходкой?! Оливер поглядел на колдографии. — Блядь, — выдохнул он, бросив на Теренса быстрый взгляд. На мгновение тренер устало прикрыл лицо руками и, когда отнял их, глаза его снова сузились от гнева. — Скажи мне — и надо было тебе так оскандалиться накануне важнейшего матча? — Я не хотел, чтоб так получилось. Я такой, какой есть, вот и все, — произнес Оливер, потому что скрывать очевидное было бы теперь крайне глупо. Теренса передернуло, будто он увидел свежую кучу дерьма на своем столе. — Так. Сегодня посидишь на скамейке запасных, выпущу вместо тебя Пауэрса, — вынес он свой вердикт. — Но у Сэма левый глаз косит после того проклятья, — попытался возразить Оливер. Что он может вообще, хренов Пауэрс, почему нельзя просто забыть об этом досадном происшествии? — Знаю, — жестко ответил тренер. — С тобой, конечно, никакого сравнения, но у Пауэрса хоть задница цела, а ты… Тьфу! Оливер снова почувствовал вспышку гнева. Какого черта, чем он заслужил такую несправедливость? — То есть вы оцениваете человека исключительно по его заднице? Не по способностям, не по талантам — а по заднице? — Я-то, может, еще и способен закрыть на это глаза, а вот болельщики вряд ли, — отрезал Теренс, затолкав ненавистную газету в мусорное ведро. — Ладно, ступай пока на скамью запасных. После решу, что с тобой делать. Однако никакого «после» попросту не было. Матч для «Паддлмир Юнайтед» закончился неудачно, Пауэрс пропустил все мыслимые и немыслимые мячи, и команда, обозленная позорным поражением, всем скопом набросилась на Оливера, едва ввалилась в спортивную раздевалку — ребра потом срастались три месяца, потому что стало стыдно обращаться в больницу, и все это время он провел у Анжелины, лежа в постели и со скуки плюя в потолок. — Ты можешь оставаться у меня сколько хочешь, — говорила Джонсон, сочувственно улыбаясь. Но Оливер знал, что это в любом случае невозможно: подруга постоянно пропадала на своих тренировках, а по выходным в ее съемной двушке непременно ошивался угрюмый бритоголовый мужик, и Оливер каждый раз слушал, как они трахались за тонкой стенкой, как скрипела продавленная софа квартирной хозяйки, провонявшая сгнившим поролоном и кошачьей мочой, и как Анжелина выдавала такие трели, что слышали, наверное, даже соседи через этаж. Оливер подумал тогда, что, не будь он геем, тоже попытался бы приударить за Джонсон. Распрощались они тепло, Анжелина говорила, что ждет в любое время («Мы с Троем всегда тебе рады!»), и Оливер, поблагодарив ее, отправился восвояси. В команду он не вернулся — не из-за ребер, конечно, они-то благополучно срослись. Магическое сообщество уже отвергло Оливера Вуда, выблевало, словно инородное тело, и путей назад уже не существовало. Оливер не пошел и домой: отец и бабушка глубоко презирали геев и наверняка приходили в ужас от одной только мысли, что единственный сын и внук, гордость семейства Вудов, мог иметь к этому хоть малейшее отношение, а тут… Мать, всю жизнь прожившая с алкоголиком, возможно, проще восприняла бы, что сын тоже испорченный, но и она уже никогда не смогла бы относиться к нему по-прежнему. В таком случае, незачем больше общаться с семьей, решил тогда Оливер. Вещей у него при себе не было практически никаких, а то, что давала Анжелина, Оливер при ней и оставил. По счастью, на его счету в «Гринготтсе» лежала часть дедушкиного наследства и кое-какие собственные сбережения — этих денег должно было хватить на несколько лет, если загнать себя в рамки жесткой экономии. Впрочем, Оливер не хотел экономить. Он хотел ходить на работу, посещать «Искру» хотя бы по выходным и жить своей жизнью — пусть сначала будет непросто, пусть тоска по квиддичу и по дому никогда окончательно не отступит. Обменяв сикли с галеонами на маггловские фунты, Оливер снял однокомнатную квартирку в одном из самых нищих кварталов Лондона, где на улицах воняло канализацией, на дорогу разбитыми окнами смотрели многочисленные заброшенные дома и отовсюду раздавался галдеж выпивох. Оливер осознавал, что мог бы выбрать место и поприличнее, потратить все деньги, наложить на квартирную хозяйку Империус… Но так низко падать не хотелось, и какое-то время Оливер изо всех сил держался за свой «правильный» образ жизни, цепляясь за внезапно подвернувшуюся работу в маггловском супермаркете и стараясь не скатиться по наклонной на самое дно вонючей, кишащей крысами ямы, куда так сильно влекло. В магомире вовсю шла война с Вольдемортом, но Оливер говорил себе, что это касается теперь только их — никак не его, кто давно уже не часть магического сообщества, кого вышвырнули, точно мешок с мусором, потому что другой, потому что пятно на чужой репутации. Оливер был уверен, что, попросись он на службу к Темному Лорду, его бы и оттуда прогнали: мало того, что полукровка, так еще и грязный педик — из тех, что ездят по говну; наверняка Вольдеморт таких презирал. Когда Анжелина — единственная, кому он оставил свой адрес — неожиданно заявилась в квартиру Оливера в компании своего бритоголового Троя, Алисии Спиннет и Кэти Белл, он поначалу так растерялся, что забыл провалиться со стыда, когда они узрели убогую мебель, обшарпанные стены и сваленные в кучу гнилые банановые шкурки на столе; впрочем, стыд оказался неуместен: никто попросту не обратил внимания на предметы окружающей обстановки. — Оливер, они напали на Хогвартс, — сказала Анжелина прямо с порога. Она выглядела взбудораженной, из прически выбилось несколько африканских косичек. Кто именно были эти «они», разъяснять не следовало — Оливер помрачнел и машинально потянулся за волшебной палочкой, которая валялась на кровати в куче разворошенного белья. Спохватившись, он настороженно глянул на приятельниц по школьной команде, но не обнаружил в их глазах отвращения. — Я… ладно, — решился он. — Вы идите, а я догоню, присоединюсь чуть позже, мне нужно навести кое-какие чары… Хогвартс по-прежнему оставался чем-то святым, от него на расстоянии веяло теплом и уютом, и в данном случае Оливер не мог остаться в стороне, как бы этого ни хотел. — Нам нужно поторопиться, — произнесла Анжелина, заметно нервничая. В глазах ее появилось понимание. — Ты хочешь применить маскировочное заклятье? Он только кивнул, удивляясь ее догадливости. — Оливер! — Алисия Спиннет в порыве чувств бросилась вперед, схватила его за руку, и губы ее дрогнули. — Да это не важно… Нам все равно, с кем ты спишь! Мы любим тебя таким, какой ты есть! Кэти, все еще топтавшаяся в дверях, энергично закивала, а Трой, обычно хранивший зловещее молчание, неожиданно распахнул рот. — Ты это… Ну там… Бля, короче, завязывай ломаться, — басом проговорил он, нахмурившись от усердия. — Нам вообще срать… Мы так-то Пожирателей мочить идем, а не педиков. — Трой! — возмутилась Анжелина, виновато глянув на Оливера. — Не называй их так! — Идемте. — Оливер только махнул рукой и сунул палочку в задний карман штанов. Дверь он запирать не стал: красть все равно было нечего, холодильник пуст, а в кухонных шкафах только парочка ржавых вилок и тарелки с щербатыми краями, принадлежащие квартирной хозяйке. Наверное, что-то сломалось в нем в тот день, потому что потом жизнь усиленно покатилась под откос, не встречая никакого сопротивления. То ли сопротивление переломилось тогда, когда Алисия Спиннет, еще недавно так искренне заверявшая, что любит, несмотря ни на что, оказалась заживо погребена под руинами парадной лестницы, то ли тогда, когда один из егерей Вольдеморта — огромный такой и вонючий — взял Кэти Белл у Оливера на глазах и, едва он отбился от Пожирателя и подоспел на помощь подруге, торопливо бросил ее из окна прямо со спущенными штанами, то ли когда тот мальчишка с шестого курса, Колин Криви, умер у Оливера на руках, предварительно выблевав кровью ему на колени… Оливер не мог, не хотел смотреть в глаза Анжелине, когда все закончилось, потому что знал, что увидит в них отражение собственного взгляда — безысходного и отчаянного. Ни с кем не разговаривая и ни на кого не глядя, Оливер трансгрессировал на порог своей захолустной квартирки, толкнул хлипкую дверь и почувствовал нечто сродни облегчению, увидев родные стены с ободранными обоями. Главное, что с Анжелиной все было хорошо… Кажется, даже Трой не получил более серьезных повреждений, чем перелом руки, а Алисия с Кэти… Об этом не хотелось и думать, и Оливер, без сил упав в разобранную кровать, почти мгновенно уснул.