Деньги не пахнут

      Выхожу из кабинета, ненароком хлопнув дверью так, что телохранитель, караулящий снаружи, машинально оборачивается на звук.       Чёртов Мэтт!       Кто он такой, чтобы ставить мне условия?! Спроси любого, как зовут Фостера, и что он ответит? Не Мэтью и даже не Ральф. Уильям! Уильям Фостер! Никто и не вспомнит других имён! Так кто он такой, чтобы ставить условия самому Фостеру?!       Пролетаю коридор за коридором.       Чёртово пари!       Мэтт продаст десять процентов Томпсону? Серьёзно? Несколько минут назад с трудом согласился играть на пятнадцать и вдруг – ни с того ни с сего – решился почти отдать больше половины! Нет, правда? Конечно, брат говорил, что ему терять нечего и что это его последний шанс оставить трём дочерям хорошее наследство, но в таком случае ему придётся делить между ними всего пять! Почему бы не выклянчить акции у Томпсона?       Сбегаю по винтовой лестнице вниз.       Чёртов… Ачи!       Как он не вовремя… Да и неправильно это. Убил Норму за Алекс? Ну, допустим. А теперь захотел и меня похоронить? Тогда почему не сделал этого, когда я сидел у него под носом и распивал лимончелло? Идеально же – ни свидетелей, ни телохранителей! Почему без проблем расплатился за Николь? Может ли быть такое, что он купил её лишь для того, чтобы продать Ренару? В таком случае, Николь выступает в роли заложницы (а не наложницы), а Кристоф, как любящий отец, разрывается от чувства беспокойства за единственную дочь. И может ли быть такое, что Ренар, которому я поручил поиск убийцы Нормы, просто-напросто решил стравить нас, чтобы отомстить итальянцу?       Извини, Мартин, но ты, кажется, не до конца выполнил свою работу, и мне придётся доделывать её самому.       Вместо Джека у двери со звукоизоляцией, за которой свои последние деньки доживает предатель-дворецкий, хмурым взглядом встречает неизвестный телохранитель – и тут же отводит глаза.       — Какого чёрта? Где Джек?       Недоверчиво косится в мою сторону, секунду молчит.       — Какой Джек?       — Такой Джек! Который с этого момента здесь больше не работает! — и уже тяну руку, чтобы открыть дверь, как громилу озаряет:       — Так его Джоном зовут.       — Джек, Джон – какая разница! Его задача – охранять… — и замолкаю.       «Я возьму с собой Джона», — проносится в голове фраза Ренара, забирающего досье на Ачиля. И что я ему ответил? «Бери кого хочешь».       Незаконченное предложение так и остаётся висеть в воздухе. До меня, наконец, дошло, что личного телохранителя забрал Кристоф, чтобы с его помощью выковырять Ачи из пчелиного улья, а громила иной раз убедился, что даже Дже… Джон остаётся для меня безымянным.       Дверь открываю с меньшей уверенностью и злостью, чем намеревался минуту назад… но за ней меня ожидает ещё один сюрприз.       Единственное зарешеченное окно под потолком, в которое с трудом протиснется даже кошка, приоткрыто. К прутьям решётки привязана бечёвка, другой конец которой узлом затянут на посиневшей шее Найджела. По его опухшему лицу, на котором застыла гримаса боли и отчаянья, становится понятно, что умирать он передумал уже тогда, когда кольцо врезалось ему в глотку. Об этом свидетельствует и беспалая рука, ставшая такой благодаря Мартину и зацепившаяся за петлю в самый последний момент. Другой рукой, с которой лоскутом свисает срезанная кожа, он тщетно хватался за воздух, да так и замер – с согнутым локтем и сжатыми в кулак пальцами. Но пытки, оставившие на теле дворецкого неизлечимые раны, он больше терпеть был не намерен.       — Ну, и что это? — сдерживая новый приступ злости, оборачиваюсь на телохранителя.       Тот позволяет себе заглянуть в помещение.       — Повесился, видимо.       — Правда? А зачем ты там стоишь?       — Охраняю, — с меньшей уверенностью в голосе, но с тем же тупым упрямством отвечает приспешник.       — Труп?       — Ну… нет.       Замечаю вопрошающий взгляд двух телохранителей, спустившихся к нам, чтобы стать полезными, но не решающихся приблизиться без надобности. Жестом приглашаю скромняг подойти ближе. И когда они встают по разные стороны от своего товарища, правильно поняв моё намерение его наказать, слегка киваю.       К сожалению, жест понимают не только они, поэтому, когда подмога предпринимает попытку схватить провинившегося телохранителя, тот успевает ударить одного в живот, а от другого ловит сам. А я терпеливо стою в стороне и жду, когда два верзилы, ничем не отличаясь друг от друга, поборют или убьют третьего.

* * *

      — Билли, к тебе можно? — в комнату заглянула мать. Судя по её беспокойному лицу и привычке спрашивать разрешение в тех случаях, когда ей что-то надо, разговор предстоял не из приятных. Но я лишь пожал плечами, мол «если надо – заходи».       Она присела рядом, сбоку от письменного стола, и ещё пару минут хранила молчание, то ли делая вид, будто заинтересовалась квартальными налоговыми отчётами, то ли собираясь с мыслями.       — Работой надо заниматься на работе, а не дома, — в конце концов, сдалась она, отложив первый подвернувшийся под руку лист бумаги. — Ты когда-нибудь видел, чтобы отец корпел над документами до поздней ночи? Я – нет. А всё потому, что он корпит над ними где? На-ра-бо-те!       Ноль реакции.       — Билли?       Пришлось оторвать уставший взгляд от стола и посмотреть ей в глаза – всё равно ведь не отстанет.       — Дорогой, тебе нужен отдых. Не хочешь отправиться со мной на Карибы? Подруга очень рекомендовала. Говорит, ей там понравилось больше, чем на Мальдивах. Ну, а мы чем хуже, правильно? Билеты уже на руках. Правда, я думала полететь с Ральфом, но ему, похоже, не до Карибов.       — Мне тоже.       — Ой, да брось! То, что не доделал ты – доделает Мэтт. На то и даны братья, чтобы помогать! Верно?       Грубить не хотелось, но она как будто нарывалась. Впрочем, как и все остальные за эти полгода после смерти Алекс.       — Мне некогда. Уйди, — сквозь зубы процедил в ответ, но мать это не остановило:       — Как только ты согласишься на поездку. Давай так: ты кивнёшь, и я отста…       — Уйди отсюда, пока по-хорошему прошу!       Повисла пауза.       Я снова уткнулся в бумаги, не желая понимать, что обидел единственного по-настоящему беспокоящегося обо мне человека, а мама… Она набралась мужества поговорить со мной открыто:       — Прости. Прости, что влезаю в твою жизнь, на которой ты уже успел поставить крест… Но молчать я больше не могу. Я понимаю, что тебе больно, что тяжело, что Алекс была единственной, кто…       Но я не дал закончить полную сочувствия фразу, с каждым словом всё сильнее царапавшую засыхающую рану:       — Напомни, как зовут девушку, с которой я был фиктивно помолвлен?       — Кажется, Норма… Норма Плеттер, — растеряно вспомнила мать и уточнила: — А что?       — Я хочу на ней жениться.

* * *

      Говорят, можно бесконечно долго смотреть на три вещи: как горит огонь, течёт вода и бегут облака. И ведь не поспоришь. Я так давно сижу перед камином, наблюдая за красными языками пламени, облизывающими догорающие поленья, что потерял счёт часам… А в голове одна лишь мысль:       Аверс или реверс*?       Тело дворецкого давно снято с петли и вывезено за город, где было надёжно "спрятано" моими людьми. Невнимательный телохранитель, допустивший его преждевременную кончину, уже наказан. И если Найджела отдавать родственникам было ни в коем случае нельзя, даже несмотря на причину смерти, вроде бы от меня независящую, то с горе-охранником всё было гораздо проще – он же телохранитель; самый "расходный материал". Родственники дворецкого наверняка задались бы вопросом относительно внешнего вида покойного: отрубленный палец, срезанная кожа и сломанная нога слишком очевидно говорили о причине суицида. Зато прострелянное брюхо телохранителя можно было списать на неудачное покушение, случившееся прошлым утром.       Машинально поворачиваю левое запястье; всматриваюсь в циферблат наручных часов – давно за полночь. Значит, позапрошлым.       В комнате стоит приятный полумрак. Через распахнутое окно, едва касаясь тюля, доносится слабый ветер и, хотя он по-прежнему пахнет озоном, небо – чистое, звёздное, без единого дождевого облака.       Несколько часов назад звонил Ренар. Плохие новости – незаметно "выкрасть" Ачиля им не удалось; итальянцы дали отпор; с обеих сторон есть раненные и погибшие. Я отправил к ним ещё с десяток наёмников, но, признаться, уже мало верю в положительный для нас исход спецоперации.       Теперь ещё Мэтт. Благодаря ему, нерешённых вопросов стало больше. Да, запас в пять лет обнадёживает и позволяет отложить пари на год-другой, но неприятная тяжесть незавершённости шершавым песком всё же осела в душе́, ни на секунду не давая забыться.       С одной стороны, что плохого в том, что я буду играть по правилам? Ещё не прошло и дня, а у меня на примете как минимум три достойных жениха для Келли. Сколько же их будет через месяц? А через год? А через пять? Останется только выбрать самого богатого – и дело в шляпе! Даже если у Мэтта козырь, уверен, я смогу переманить его к себе. И в самом деле, на ком "козырь" женится охотнее – на дочери главного или третьего акционера «Фостер Индастриз»?       А с другой стороны: что, если брат пришёл не на авось? Вдруг он подобрал для Мэгги такого жениха, которого ни за что в жизни не переплюнуть? Мэтт же согласился играть ва-банк – значит, на девяносто процентов уверен в победе. И кем я буду после проигрыша?       С каждой секундой огонь становится всё меньше и меньше; в комнате – темнее и темнее. Вместо поленьев – догорающие угли. Вместо уверенности в завтрашнем дне – усталость… Всё это время прокручивая между пальцами пятьдесят пенсов, я думаю только об одном:       Аверс или реверс?       Есть два варианта, по своей сути одинаково сомнительные: один – честно следовать правилам игры; другой – убрать Мэтью… И, признаться, второй мне нравится больше.       Его смерть можно списать на несчастный случай. Возраст, нездоровый образ жизни, плохая экология – да что угодно! Автокатастрофа, самоубийство, убийство жаждущими наследства детьми! После кончины брата про пари можно забыть. И про обещание продать десять процентов акций Томпсону тоже. Его долю в «Фостер Индастриз» поделят между собой дочери, таким образом уменьшив процент влияния в отцовской компании в три раза – если, конечно, Мэтью не догадается отдать всё одной из них… В любом случае, выбрав второй вариант, я ничего не потеряю. Кроме, разве что, человеческий облик… Пожалуй, только поэтому я кручу в руке монету и думаю:       Аверс или реверс?       Теперь комнату освещает только луна. В её свете едва различимы профиль Елизаветы и королевский герб, что, впрочем, не мешает мне принять решение подкинуть монету в воздух, но… Но как только она отрывается от руки, тишину – словно сигнал парохода в открытом море – нарушает внезапный звонок мобильного телефона. От неожиданности я вздрагиваю; пенс со звонким стуком падает мимо ладони, катится куда-то в сторону и, растворившись в темноте, останавливается у стены.       — Уилл, сука! — кричит в трубку Ачиль, как только я отвечаю на вызов. — Это твои люди? Твои?! Можешь не сознаваться, я уже и так знаю! — тяжело дышит; сплёвывает. — Что тебе надо, паскуда? Неужели нельзя было договориться? Где я тебе перешёл дорогу?       — Приезжай – там и поговорим, — неохотно поднимаясь с кресла, отмахиваюсь я и бреду к месту, где, по моему мнению, лежит монета.       — Ну уж нет… Живым вам меня не взять…       — Значит, возьмём мёртвым.       — Вот как? — нервно смеётся. — Так уверен? Ты даже не представляешь, против кого начал войну.       Поблёскивая в лунном свете, пенс и в самом деле лежит у стены. Беру его так, чтобы верхняя сторона осталась верхней.       — Против горстки сутенёров? — брезгливо бросаю в ответ и, усевшись обратно в кресло, обращаю внимание на монету, с верхней стороны которой на меня смотрит профиль королевы. — В любом случае, против остальных я ничего не имею. Мне нужна только твоя шкура, Ачи.       Он начинает что-то говорить, но первое же слово обрывается упорным хриплым кашлем. Слышу сбившееся дыхание; слышу, как отхаркивает и снова сплёвывает.       — Я член семьи, Фостер, — спустя минуту, продолжает Дамико осипшим голосом. — Тронул меня – задел всех нас. Поэтому дружеский совет: будь готов к тому, что не доживёшь до конца месяца.