Dozing Green

Над лесом и гостиницей сгущались прохладные, чуть сиреневатые весенние сумерки. Теру оставил окно приоткрытым, чтобы впустить в комнату маленький кусочек этих сумерек, пахнущий свежими листьями и рекой... Где-то в лесу пели птицы, так и недопевшие днем свои нехитрые песенки. На столе горела лампа, стилизованная под керосиновую, освещая тусклым желтоватым светом лишь альбом с незаконченным портретом Масаши. Она почему-то стояла на правом краю стола, и резкая тень от руки мешала рисовать дальше. Теру собрался было переставить лампу на левую сторону, как вдруг дверь тихонько приоткрылась. -Не спишь еще? – Хизаки осторожно, подобно еще одной частичке сумерек, просочился в комнату. – Что делаешь? -Ничего особенного... – Теру поспешно перевернул альбом рисунком вниз. Не то что бы он боялся, что Хизаки может неправильно понять... Просто не любил показывать незаконченные рисунки. А тому портрету Масаши было пока что очень далеко до совершенства... -Рисуешь... – почти безразлично протянул Хизаки. Потянулся руками вперед, со скучающим видом прошелся по комнате, по-хозяйски отсмотрел минибар. Пока гитарист размышлял о том, чем ему хотелось бы скрасить сегодняшний вечер, Теру в конце концов переставил злополучную лампу, при этом едва не снеся со стола все остальное. Руки предательски дрожали. Где-то в глубине души он надеялся, что Хизаки просто возьмет что-нибудь выпить и вернется к себе, а он просто спокойно закончит свой рисунок. А возможно даже вырвет завтра его из альбома и отдаст Масаши. Но Хизаки не спешил уходить. Он пришел не просто потому, что в его минибаре закончилась выпивка. Он пришел потому, что... Никто из них двоих не помнил, когда и каким образом это вошло в привычку. Кажется, когда Хизаки впервые посетила подобная идея, еще существовал Hizaki Grace Project. Впрочем, тогда это не было идеей. Это было порывом, потребностью... Хизаки вынул из шкафчика маленькую бутылочку Кампари, открутил пробку. Теру старательно делал вид, что смотрит в окно. Предстоящие вечер и ночь обретали все более конкретные и осязаемые очертания, и он не мог понять, нравятся ли они ему или нет. -Так ты говоришь, это был дух леса? – Хизаки сделал пару больших глотков, даже не морщась. Теру покачал головой. Ему не хотелось снова возвращаться к этому... -Ты пришел, чтобы поиздеваться? Тогда лучше иди к себе. Можешь хоть весь минибар вытрясти, только прекрати здесь ошиваться. Я не могу рисовать, когда у меня стоят над душой. Они уже давно перестали обижаться друг на друга за эти мелкие резкости. В тот раз Теру тоже пытался прогнать Хизаки, всучив ему какую-то вожделенную бутылку. Но кончилось все тем, что они выпили ее вдвоем, сидя на жесткой гостиничной кровати и отчаянно – до коликов в животе – хохоча над какой-то пошлой глупостью, случайно возникшей в воспаленных рассудках. -Я не над душой, - Хизаки сделал символический шажок назад, протянул Теру полупустую бутылочку. – Будешь? -Нет, спасибо. Хизаки никогда не забывал предложить Теру выпить, хотя тот почти всегда отказывался. Пить Теру не умел, и учиться не особенно хотел, потому что каждый раз, когда он соглашался, происходило что-нибудь феерически не то. И это самое не то Теру жутко не нравилось, и он спешил избавиться от него как можно скорее – замести следы, спрятать куда-нибудь в самые дальние уголки памяти, а еще лучше – забыть совсем, вместо этого выучив какое-нибудь очередное гитарное соло. Теру в очередной раз попытался вернуться к портрету Масаши. Вынул угольный карандаш из коробки, провел несколько линий по контуру волос... Но сумерки больше не были такими кристально чистыми. К запаху прохладного спящего леса примешивался тонкий терпкий запах Кампари. А к стрекотанию кузнечиков – мерное дыхание Хизаки прямо за спиной. Теру бездумно мусолил карандаш в руках, не решаясь провести следующую линию. А тут еще пальцы испачкались. Он терпеть не мог, когда они пачкались, в особенности углем... -Нэ, Теру... -Что? Хизаки не то, чтобы очень любил постоянство. Он любил его выборочно. Например, каждый раз перед концертом прикусывал цепочку колье и держал ее во рту пару минут. Или каждый раз просматривал твиттер перед тем, как лечь спать. Так и каждый раз начинался с этого короткого диалога – одни и те же выражения лиц, одни и те же умирающие нотки в голосах... Хизаки резко развернул Теру к себе вместе со стулом (ножки пронзительно скрипнули по старому паркету), наступил коленом на стул между его ног. Вообще-то применять силу Хизаки не любил. Нигде и никогда. Ему больше нравилось провоцировать на это других. Сначала просто стоять за спиной, потом долго красиво курить, стоя у окна. Теру сначала терпеть не мог запах его сигарет, но как-то незаметно для себя привык. Потом гитарист обычно подходил вплотную и обнимал – иногда по-детски доверчиво, а иногда похотливо, как ночная бабочка в поисках добычи... -Неужели ты так сильно нервничаешь? – Теру наконец-то отложил карандаш. Сейчас его волновал не столько нависший над ним Хизаки, сколько то, что пальцы на правой руке были совсем черными... ... Впрочем, иногда он позволял себе пропустить один или несколько пунктов... -Есть немного. Вкус губ Хизаки смешивался с привкусом Кампари. Чистота и прозрачность весеннего вечера была разбита в пух и прах с пронзительным скрипом ножек стула... Теру совсем не хотелось упасть на пол вместе со стулом, да еще и оказаться придавленным коллегой. А еще больше ему не хотелось, чтобы Хизаки опять довел его до состояния, когда рассудок превращается в мутную липкую кашу, и остается только схватить принцессоподобного гитариста и оттрахать жестко, без подготовки, не удосужившись ни раздеться до конца, ни хотя бы переместиться на кровать... Так было два или три раза, и каждый раз, разглядывая потом пятна крови и спермы на простынях или на полу, Теру чувствовал себя смертельно виноватым. Несмотря даже на то, что Хизаки сделал все для того, чтобы это было именно так. А значит, сам хотел. Теру поднялся со стула, сжимая пальцами запястья Хизаки – на левом отпечатались черные пятна угля. Руки у гитариста дрожали. Закономерность была довольно простой – чем больше Хизаки волнуется, тем более жесткого секса он хочет. Но еще не прошла легкая обида за незаконченный портрет и испачканные пальцы, и сумерки за окном приобрели такой нежный фиолетовый оттенок... -Нет, Хи-чан. Сегодня будет так, как я хочу. «Хи-чан» - это была целиком и полностью идея Хизаки. В тот раз, когда они ржали и пьянствовали в гостинице со всеми вытекающими, он сам попросил его так называть. Теру не знал, насколько сильно и почему он тогда волновался – дело было после концерта, и нервничать можно было разве что из-за возможности схватить простуду при переезде. Но зато он был уверен, что не он один называет Хизаки Хи-чаном. Камиджо, возможно, Жасмин Ю или Джука... Но тогда ему было решительно все равно. Теру провел подушечками пальцев по щеке Хизаки – специально чтобы измазать углем. Четыре черные полоски на бледной коже... -А по-моему, красиво. -Иди к черту... – выдохнул Хизаки и снова прильнул к его губам. Хизаки не помнил, когда это вошло в привычку – вот так вот разбивать прозрачные вечера чистого вдохновения, которые так любил Теру. А Теру понятия не имел, когда он привык поддаваться и позволять это делать. Одно было ясно – это случилось когда-то очень давно, пожалуй, целую вечность назад. А теперь оставалось только повалить Хизаки на кровать, помочь ему раздеться левой – чистой – рукой, а правой исчертить все его тело бессмысленными черными узорами. В фиолетовых сумерках желтоватым светом горела лампа. Точно так же в весенней вечерней прохладе тело Хизаки источало какое-то особенное тепло... Вязкое, липкое, и почему-то медово-сладкое. И от этого пот выступал на спине и под мышками, а внизу живота начинало нестерпимо ныть... Но Теру решил, что этот рисунок он обязан закончить. Просто назло Хизаки... и самому себе тоже. Склонившись над Хизаки и наступив коленями на кровать по обе стороны его бедер, он прочертил по его предплечью две волнистые линии от черных пятен на запястье. От шеи – завитушками и спиралями вниз к животу, совсем близко к паху (Хизаки судорожно вздохнул) и снова наверх замысловатыми узорами ко второй руке... Оба они были возбуждены, оба дышали часто и неровно, но никому и в голову не приходило прервать этот странный творческий процесс, переходящий в какое-то подобие ритуала... Хизаки с интересом поглядывал на измазанные углем пальцы Теру, тщетно пытаясь сжать губы и изобразить недовольство. -Что за мастер класс по боди-арту ты устроил? Мог бы хотя бы раздеться для начала... -Всему свое время Хи-чан. Теру мягко вывел на правой руке Хизаки такой же волнистый узор со спиралями-листьями, провел двумя пальцами по сонной артерии, плавно переместился на губы, оставив маленькое круглое пятнышко в уголке рта. Хизаки послушно обхватил пальцы губами, еще сильнее испачкавшись углем. Теру заворожено наблюдал за ним, за своим творением, и эти черные узоры на бледной коже что-то напоминали ему. Напоминали сильно, до головной боли, но именно эта боль не давала углубиться в закоулки сознания. Эта – и еще та, что обосновалась внизу живота, мешала сосредоточиться, назойливым звоном отдавалась в ушах. Теру быстро стянул футболку и джинсы. -Ну наконец-то, - Хизаки никак не мог угомониться. Но ирония в голосе была уже совсем неубедительной... Теперь он откровенно нагло любовался силуэтом Теру, подсвеченным золотистым светом лампы, его тонким, но сильным телом. - Еще чуть-чуть, и я бы подумал, что ты стесняешься. Теру ухмыльнулся. Из открытого окна веяло ночным холодом, и он поспешил вернуться обратно к медово-теплому Хизаки, провести рукой по его бедру, стараясь не размазать узор, требовательно впиться в чувственные припухшие губы. -Я бы в твоем положении не очень-то язвил, - Теру резко закинул ноги Хизаки себе на плечи. Медово-желтое тепло превращалось в пурпурно-красный жар. Теру вошел слишком резко – совсем не так как он себе представлял, но ждать пришлось слишком долго... Судя по тому, как стонал и метался Хизаки, кусая губы, сжимая побелевшими пальцами уголки подушки, все в конечном итоге вышло так, как хотел он. Эта его страсть к красному цвету... В светло-карих широко раскрытых глазах прыгали пурпурные искры, и переливалась расплавленная медь. Теру даже на мгновение показалось, что сейчас вычерченные им узоры тоже обретут красно-рыжий оттенок, как струящаяся между камней лава. Хизаки трепетал, горел, плавился, заставляя гореть и плавиться Теру тоже... Порыв ветра снопом фиолетовых искр ударил обоим в головы, жар и красные пятна за веками куда-то пропали. Когда фиолетовая дымка рассеялась, комнату снова залил тусклый свет «керосиновой» лампы, а Теру обнаружил себя ничком лежащим на кровати, уткнувшись в теплое плечо Хизаки. «Чуть не вырубился – бывает же...» - с шумом и помехами пронеслось в голове. Все оставалось на своих местах – гитариста почему-то всегда удивляло это: как такое возможно после такого грандиозного взрыва сознания? Лампа на столе, рисунок, угольный карандаш, пустая бутылка, открытое окно. «А может, каждый раз мир ненадолго рушится, а потом чудесным образом успевает восстановиться? Может, даже лес на это время проснулся, а мы не заметили?» Хизаки пошевелился, сбросив с себя Теру, тяжело уселся на кровати. -Ты куда? -В душ. Смывать твои произведения искусства. -Жаль... может, оставишь до конца съемок? Я ведь всю душу вложил. -Душу, как же, - Хизаки внезапно добродушно хихикнул и потрепал Теру по волосам. Для этого ему пришлось обернуться... и только тогда Теру осенило. Размазавшиеся от пота рисунки на коже были почти точной копией узоров, которыми была испещрена статуя духа леса на краю обрыва. Гитарист едва не задохнулся от изумления и какого-то слабого отголоска ужаса. Сердце провалилось куда-то вниз... Этого просто не могло быть. Рисуя Масаши сегодня днем, он сидел спиной к статуе и взглянул на нее лишь пару раз! Этого достаточно, чтобы просто запомнить, но слишком мало, чтобы воспроизвести... -И чего ты так вылупился? – Хизаки нахмурился, но руку с волос Теру не убирал. «Вот так и держи. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста...» -Ничего. Просто ты мне кое-кого сейчас очень сильно напомнил... -Молчи. Ничего не хочу знать о твоих пассиях. Хизаки не без труда поднялся с кровати и поковылял в ванную. Вскоре оттуда раздался глухой звук льющейся воды, стук от падения какого-то флакона с полки, тихая покорная ругань. Все такое земное, знакомое, нерушимое, повторяющееся из раза в раз. В этом тоже проявлялась любовь Хизаки к постоянству, и в этом Теру был с ним полностью солидарен. Все эти звуки, полоска света под дверью ванной, стрекотание кузнечиков и ночная прохлада успокаивали и усыпляли его. Дух леса спал где-то там, высоко над рекой. Слишком далеко, чтобы сейчас думать о нем...