***
Отцом Оксаны был удалой казак Микола Кравчук по кличке Чуб, а матерью красавица Ганна, дочь хуторского кузнеца. Познакомились они, когда проезжавший через тот хутор по пути в сечу Микола остановился у кузнеца коня подковать. Пока кузнец подковы менял, вынесла девушка гостю воды и разговорились они. Одного взмаха темных ресниц, одного взгляда чудных темных очей из-под тонких изящных бровей хватило для того, чтобы пропал казак. То, чего не удавалось сделать несчетным полчищам турок, удалось нежной, стройной как ива красавице, с черными как ночь косами, — впервые за всю свою нелегкую боевую жизнь в плену оказался Микола. Уехал, он но забыть ее так и не смог, забрала она его сердце. Не прошло и года, как вернулся он свататься. Только отец девушки этому не обрадовался и принялся его отговаривать. Да, прекрасна, кротка и нежна была Ганна, но недолго суждено ей было прожить на этом свете. Точил ее тело изнутри злой неизлечимый недуг, проявлявший себя пока только чрезмерной бледностью, выступавшими временами красными пятнами на щеках и быстро накатывающим изнеможением, но грозившийся со временем только ухудшиться. Лучше бы Миколе здоровую и сильную жену себе под стать поискать, которая и за домом следить, как положено, и сыновей здоровых нарожать сможет. Однако казак твердо стоял на своем — богат он достаточно, чтобы работниц нанять и жену не переутруждать, да и с детьми, даст Бог, как-нибудь сложится. Ганна тоже с ним заодно была, полюбился ей Микола. В конце концов уступил кузнец и дал благословение на брак. Сыновей Ганна действительно родить так и не смогла — первым и единственным ребенком осталась Оксана у своих родителей. Но отсутствие наследников Миколу не расстраивало. Дочь и жену он любил до безумия. Жене, потихоньку гасшей год от года, несмотря всю заботу, которой она была окружена, он в свои редкие приезды не гнушался вместе с работницами помогать, за что иногда посмеивались над ним за спиной соседи — неслыханное ведь это дело, чтобы казак бабьими делами занимался. Осторожно и за глаза, конечно, потому что в лицо упрекать в немужественности человека, который голыми руками мог без труда разогнуть подкову или скрутить кочергу в бараний рог, лихо рубил врагов в бою, да еще и слыл в народе характерником [1], никто бы не осмелился. Поговаривали про Миколу, что простые пули его не берут, что из самых жестоких боев умудрялся выходить он без единой царапины, что раны, от которых обычный человек давно бы дух испустил, на нем за одну ночь заживают, и что умеет он в волка и сокола оборачиваться и сквозь стан врагов может пройти, не прячась, и никто его не заметит... Много еще чего говорили, где правда, где вымысел уже не разберешь, но какие-то необыкновенные способности у Миколы точно были. Однажды маленькая Оксана, когда отец сидел у окна и курил трубку, залезла к нему на колени и спросила: «Батьку, а ты правда колдун и пули руками ловить умеешь?" На что тот только хмыкнул, усмехнулся, потрепал ее по голове и снова уставился в окно, не ответив, ни да, ни нет. Бывал отец Оксаны дома нечасто, но она хорошо помнила каждый его приезд. Возвращался домой он обычно в сумерках. Заслышав во дворе конское ржание, возвещавшее о его прибытии, мать и дочь оставляли все дела и бросались его встречать. Оксана помнила громкий стук в дверь, рослую и широкоплечую фигуру отца в дверном проеме. Помнила, как с радостным писком устремлялась к нему и бросалась на шею. Отец подхватывал ее на руки и крепко обнимал, а потом, опустив девочку на пол, обнимал, уже чуть осторожнее, ее мать. От отца всегда пахло крепким табаком. У него было загорелое лицо, светлые, как и у дочери, глаза, в чьем взгляде жесткость и внимательность уступали место теплу и легкой усталости, когда он оказывался в кругу семьи. Оксана помнила его грубые мозолистые руки и железную хватку пальцев, когда они в шутку мерились силой. С тех пор как девочке исполнилось четыре года, завелся у них такой обычай. Микола ставил согнутую в локте руку на стол, а Оксана хваталась за нее и, пыхтя, пыталась пригнуть ее к столешнице. Отец посмеивался и приговаривал, что еще годок-другой — и точно положит она батьку. Иногда в шутку учил он свою дочь кулачному бою — показывал, как правильно кулаки сжимать и бить. Всякий раз мать, когда заставала их за этими занятиями, всплескивала руками и осуждающе качала головой. - Да что же ты это творишь, Микола? С ума сошел совсем! Она же тебе не хлопец. Вот научишь сейчас чему попало, а потом женихи ее бояться будут — всех переколотит и поразгонит. Что мы с ней тогда делать будем? Вон, давеча она соседскому сыну подзатыльников надавала, за то что он ей, балуясь, репья на косы нацеплял, а он разревелся и старшим побежал жаловаться. Так я потом чуть со стыда не сгорела, когда с ними разговаривать ходила. — Ну и черт с ними, — добродушно усмехался на это отец, — сама подумай, Ганна, накой нам сдались такие женихи, которых девка побить может, и которые к мамке жаловаться бегают? Верно я говорю, Оксана? - и подбрасывал хохочущую дочь в воздух. Ганне оставалось лишь украдкой виновато вздыхать. Не смогла она сыновей родить — вот муж теперь дурью и мается, из дочки казака в юбке воспитывает. Оксане повезло — матушкина хворь на нее не перешла. От матери она унаследовала лишь красоту, а от отца ей достались крепкое здоровье и удалой нрав. Уже очень скоро ей пришлось принять на свои плечи мелкие дела по дому, так как мать с каждым годом становилась все слабее и слабее. Умерла она, когда Оксане было семь лет. В воспоминания девочки о том дне накрепко впечатались гнусавый заунывный голос попа, читавшего молитвы, причитания женщин, лицо матушки, которая, лежа в гробу со скрещенными на груди руками, выглядела так, как будто только что заснула и вот-вот проснется, поднимется и будет по-прежнему хлопотать по дому и с теплой лаской улыбаться мужу и дочери. Большую часть похорон Оксана провела как будто в тумане, все происходившее казалось ей дурным сном, от которого она обязательно проснется, стоит только подождать еще чуть-чуть. Девочка никак не могла осознать до конца, что матушки действительно не стало, и что она никогда ее не увидит, никогда не заговорит с ней и не обнимет. Такого просто не могло быть! Осознание настигло Оксану только на кладбище, когда гроб начали опускать в могилу, и она с ревом бросилась к ее краю, чтобы не позволить навсегда упрятать матушку под землю. Кто-то поймал ее и потащил прочь, как оказалось, это был отец. Она вырывалась и плакала, пока сил не осталось только на то, чтобы тихо всхлипывать, прильнув к груди отца. Микола повидал на своем веку много смертей, да и самому ему случалось убивать не единожды, но тихая и мирная, хоть и внезапная смерть жены, похоже, потрясла его больше, чем все, что он успел до этого пережить. Крепко держа дочь в объятиях, он рассеяно гладил ее по голове, а лицо его было бледным как смерть, глаза потухли, и сам он выглядел не краше покойника. Потом девочку увели работницы, и она, еще раз выплакавшись в волю, кажется, заснула. Отца в это время дома не было, домой он пришел под вечер и от него крепко пахло хмелем. Однако он не вел себя так, как обычно ведут себя пьяные — не шатался, не рыдал, не бузил, взгляд его был совершенно ясен, будто он и не пил вовсе, только выражение лица стало еще угрюмее и мрачнее. Несколько дней Микола не отходил от дочери, а потом вернулся в сечу, оставив ее на попечение работниц. В следующий свой приезд он привез с собой Оксанину мачеху и ее сына. Мачеху звали Домной, она была вдовой кого-то из соратников отца. Умирая, он попросил Миколу позаботиться о его жене и сыне, и тот женился на Домне для того, чтобы исполнить волю друга и для того, чтобы было кому вести хозяйство и приглядывать за Оксаной, за домом и за работниками с работницами. Домна была еще молода и весьма хороша собой, однако было что-то надменное и по-неприятному властное у нее во взгляде и чертах лица, что немного портило ее красоту. Своего нового мужа она вскоре полюбила, но тот относился к ней уважительно и прохладно. Не было в его сердце места для других женщин, кроме жены и дочери, и теперь, когда Ганны не стало, вся его забота, тепло и любовь доставались Оксане. Домна видела, что муж любит свою дочь больше, чем ее, и сердце ее начали сжигать обида и ревность. Но пока жив был Микола, скрывала она свою неприязнь и вела себя с Оксаной спокойно и ласково. Однако Микола надолго жену не пережил. После ее смерти стал он заметно сдавать, и однажды не спасли его характерничьи силы. Спустя полтора года после смерти жены уехал он очередной раз в сечь и обратно не вернулся, сложил голову в бою. Вот тогда и стала вести себя Домна с Оксаной, как ведут себя обычно с падчерицами злые мачехи. Принялась она нагружать ее тяжелой работой, бранила не переставая, кормила дурно, каждым куском хлеба попрекала. Но что удивительно, Оксана, вместо того, чтобы от такой жизни зачахнуть, только краше и сильнее становилась. И вскоре начало из-за этого мачеху Оксаны мучить подозрение. А уж не передал ли Микола дочери, умирая, свою силу? "Да чушь все это! Не бывают ведь бабы характерниками!" — успокаивала она себя. Да вот только со временем, наблюдая за падчерицей, она все сильнее убеждалась в обратном. За четыре часа могла Оксана накосить столько, сколько взрослый человек за день косил, и после целого дня за тяжелым плугом усталости не чувствовала, с любой трудной работой в два счета справлялась. Неладное в этом что-то было, чертовщина какая-то, и чем дальше, тем больше пугало это Домну. «Ишь, характерница!» — шипела она, со страхом наблюдая, как падчерица без труда перетаскивала тяжелые мешки с зерном. Видно и правда передал Микола свою силу дочери, чтобы смогла она защитить себя в мире, где не осталось никого, кто бы мог за нее вступиться. Именно благодаря силе отца справлялась Оксана с работой, которой нагружала ее мачеха, и благодаря ей же, не владея космо, смогла отбиваться в лабиринте от гидры. Убедившись в правоте своей догадки, мачеха лучше стала обращаться с девочкой, боясь, как бы, войдя полную силу, не отмстила она ей и ее сыну за свои обиды. Хоть Оксану больше не притесняли, голодом не морили и не бранили, относились к ней по-прежнему холодно. Со временем все сильнее стала тяготить ее жизнь с мачехой. А может, просто тесно было пробудившийся в ней силе среди домашних обязанностей, захотелось девочки вольной воли, степного ветра, потянуло мир посмотреть и себя показать. Однажды собралась Оксана и ушла из дома. Путешествовала она, пока не поймал ее татарский работорговец. Так как девочка со временем обещала превратиться в красивую девушку, решил он отвезти ее в Крым и там попытаться продать в гарем какому-нибудь высокопоставленному вельможе, а то и крымскому хану. Строго-настрого запретил он своим слугам бить ее, чтобы не попортить товар. Да только она столько крови попортила своим надсмоторщикам, в то время пока хозяин в пути отлучался по делам, что те однажды не выдержали и ни хана, ни султана дожидаться не стали. В отсутствие хозяина продали ее на базаре какой-то еврейке, которая заинтересовалась девочкой и предложила за нее хорошую сумму. Так что не суждено Оксане было стать новой Роксоланой. Еврейкой той была Орел Лия, ее будущая наставница. Вот так Оксана попала к ней в ученицы и оказалась в Святилище.***
Оксана еще много чего рассказывала о своей родине, а иногда, когда все темы для разговоров были исчерпаны, или когда просто уставала болтать, она устремляла мечтательный взгляд вдаль и начинала потихоньку что-нибудь напевать на своем родном языке. Дефтерос вслушивался в странные, протяжные напевы, сложенные из слов, смысл которых он не мог понять, и ему сквозь полудрему представлялись то бескрайнее ночное небо, то дымок, плывущий над крышами хат далекого поселения, то согнувшиеся в полях за работой жнецы, то бескрайние степи и скачущие по их просторам свирепые и бесстрашные воины, в чьих обычаях брить голову налысо, оставляя только одну прядь, чтобы вытащил их Бог за нее из адского пламени, куда они несомненно попадут за беспощадность на поле брани и пролитую кровь. Те самые воины, к числу которых принадлежал отец Оксаны. Земли, где ему никогда не суждено побывать, люди, с которыми ему никогда не суждено встретиться, пускай и ненадолго, становились вдруг ближе, и он мог почти коснуться их, когда слова и напевы, сплетаясь в единое полотно, превращались магический мост, по которому его вела за собой в ту далекую, неизведанную сторону непоседливая ясноглазая проводница. — Дефтерос, ты что, спишь, что ли? Да это ничего, ты спи, спи если устал. Я тебя уже, наверное, утомила. — Нет, не утомила,- приподнявшись на локте, отвечал он, нисколько не кривя душой. – Расскажи еще про что-нибудь. — Ну, что бы тебе еще такого рассказать... — И она снова начала говорить, но потом вдруг внезапно замолкла. — Дефтерос… — Что? — Вот увидишь, когда-нибудь, когда тебе можно будет покидать Святилище, я обязательно возьму тебя с собой на задание, мы отправимся туда вместе, и тогда ты сможешь сам на все это посмотреть. Так и будет, обещаю тебе! Дефтерос хмыкнул и, повернувшись набок, закрыл глаза. Хоть Оксана и Аспрос умудрялись поцапаться при каждой встрече, было кое-что, что их объединяло. Оба они — большие мечтатели. Хотя скажи он об этом брату, тот бы, конечно, возмутился до глубины души и начал кричать: «Не смей сравнивать меня с этой!» или что-то вроде того. Но что поделать, если это действительно так. Однако далеко не всегда их встречи проходили так спокойно. Оксана не была бы Оксаной, если бы ей в голову то и дело не приходили гениальные идеи касательно того, как можно поразвлечься. На прошлой неделе, например, она уговорила его пойти с ней в воскресенье с утра пораньше на рыбалку. Нет, Дефтерос, конечно, был готов к тому, что придя в условленное время на берег реки, узнает, что червей ему придется копать в одиночку, так как Оксана заблаговременно ими не запаслась, хотя и обещала, потому что «испужалась». Это было вполне предсказуемо. Разобравшись с червями, они как два дурака сидели на берегу, ежась от утренней прохлады. Рыба долго не клевала, Оксане стало скучно, и она не нашла ничего лучше, чем начать ерзать и хихикать. Он несколько раз шикал на нее, чтобы она не распугивала рыбу, но Оксана не унималась, и в конце концов он, выйдя из себя пригрозил ей, что если она не успокоится, то он сбросит ее воду. Ничего в то утро они, естественно, так и не поймали. Сегодня же ей вдруг вздумалось идти в лес, несмотря на надвигающуюся грозу, и она потащила его с собой, не желая слушать никаких возражений. До леса они так и не дошли, гроза застала их посреди дороги. Они бросились бежать обратно в Святилище, потому что поблизости укрыться от дождя было негде, Оксана с визгом и радостным хохотом, а Дефтерос с воплем: «Я же говорил!» От размышлений его отвлек шум — со стороны кухни доносились гневные вопли и стук посуды. Оглядевшись и не найдя девушку поблизости, Дефтерос тяжело вздохнул. Ну ведь просил же по-хорошему, придем домой — к Аспросу не лезь. Нет, все равно, что в лоб, что по лбу. Пока он думал, Оксана успела отогреться, придти в себя, заскучать и пошла искать, чем бы себя занять. А в это время Аспрос решил заняться ужином, чтобы не тащиться по ливню в столовую. Оксана, конечно же, не могла не сунуться помогать, и в итоге все закончилось как обычно. Еще раз вздохнув, Дефтерос поплелся на кухню, разнимать. Пока он шел к кухне, до него донеслись обрывки разговора: — Ой, да ладно! Ну чего вы, мальчишки, накошеварить-то можете? Смех один... Вот ты даже рыбу неправильно чистишь. Ну куда это годно? — А ну, положи на место! Не смей ничего трогать! Без тебя как-то обходился и сейчас обойдусь! А потом последовал шлепок, как будто кому-то по лбу стукнули ложкой, и яростный возглас. Дефтерос ускорил шаг, подошел к двери и решительно толкнул ее. Когда дверь распахнулась, он обнаружил, что все уже утряслось без него. Злой как черт Аспрос и совершенно невозмутимая Оксана, перемазанные чешуей, сидели рядом возле печки, изредка толкая друг друга плечами, и следили за, судя по запаху, запекающейся на противне рыбой. Облегченно вздохнув, Дефтерос вернулся в главный зал и, снова устроившись у очага, принялся смотреть на весело пылающий огонь.***
— Может, все-таки проводить тебя? — поинтересовался Дефтерос, распахивая двери храма. — А то смотри, время уже позднее. — Нет, спасибо, — покачала головой Оксана, - не нужно. Ничего со мной в Святилище не случится. Перешагнув через порог, она на мгновенье замерла, затем внезапно обернулась, схватила Дефтероса за руку и, воскликнув: "Пойдем скорее!"— потянула его за собой — Ну что там еще такое? – ворчливо осведомился Дефтерос, следуя за ней. — Сейчас увидишь… Они миновали портик и, спустившись по ступенькам вниз, остановились на площадке перед храмом. — Вот, — Оксана подняла руку и указала куда-то в небо — смотри! Красота-то какая! Дефтерос поднял голову. После грозы тучи успели рассеяться и теперь в чистом небе над Святилищем тихо мерцали бессчетные россыпи звезд. Оксана раскинула руки и, рассмеявшись, звонко воскликнула: — До чего же жить хорошо! "Да, действительно, неплохо," — подумал Дефтерос, вдыхая прохладный после дождя воздух и подставляя лицо приятному дуновению ветра. Ему вспомнилось, как когда-то он вместе с братом смотрел на звезды, и Аспрос сказал ему, что сделает все возможное для того, чтобы стать сильнее и подарить им обоим свободу. А потом ему вспомнился укоризненный взгляд Аспроса, которым тот наградил его минуту назад, и в котором ясно читалось : «Я терплю все это только потому, что тебе оно зачем-то нужно.» И правда, зачем? Дефтерос посмотрел на девушку, все еще заворожено любующуюся звездами, и его губы слегка тронула улыбка. Ответ на этот вопрос был прост. Он ведь тень, не так ли? А тени для того, чтобы существовать, необходим свет. В первую очередь, конечно, яркий свет, горящий в душе его брата. Свет, подобный сиянию путеводной звезды, зовущий вперед и помогающий Аспросу идти к намеченной цели несмотря на бури и невзгоды. А теперь, с некоторых пор, и свет Оксаны, совершенно другой, похожий на свет горящего в очаге пламени. Пламя в очаге, в отличие от путеводный звезды, никуда не зовет и не ведет, а просто пылает, трещит и бестолково скачет по поленьям, рассыпая искры… но возле него так приятно греться.***
Между тем годы шли. В пятнадцать лет Оксана отвоевала доспех своей погибшей наставницы, и этим ознаменовалась новая веха в ее жизни. Она стала полноправной святой, хоть и по-прежнему оставалась в подчинении у Малики. Круг ее обязанностей расширился. Ей теперь тоже приходилось оправляться на миссии в разные части света, когда где-нибудь пробуждалось какое-либо зло. Ее встречи с Дефтеросом стали происходить намного реже. После очередного долгого отсутствия она всегда возвращалась, переполненная чувствами, и с сияющими глазами увлеченно рассказывала своему другу о том, где ей удалось побывать и что пришлось пережить. Иногда она внезапно замолкала на длительное время, ее взгляд становился рассеянным. Глядя на нее в такие моменты, Дефтерос понимал, что хоть Оксана и пришла к нему, сейчас она была не с ним. Она мысленно возвращалась в те места и к тем людям, с которыми были связаны впечатления, оставившие в ее душе такой большой след. И в его сердце постепенно поселилось тяжелое и тоскливое предчувствие. Сначала это предчувствие было смутным, еле заметным, но со временем оно становилось все сильнее и все тяжелее давило на него. Дефтеросу стало казаться, что Оксана постепенно все больше и больше отдаляется него. Это было не удивительно. Она училась, завоевывала доспех, путешествовала, заводила новые знакомства, получала новый опыт, ее жизнь текла, изменялась, а у него все оставалось по-прежнему, разве что по силе он теперь почти полностью сравнялся со своим братом, но на этом в общем–то и все. Дефтерос так же вынужден был жить в тени и скрываться, поэтому особым разнообразием его существование не отличалось. Оксана шла вперед, он стоял на месте, и, возможно, однажды она уйдет настолько далеко, что оглядываться или возвращаться назад у нее не возникнет никакого желания. Ничего с этим Дефтерос поделать не мог, ему оставалось лишь смириться. И он смирился, по крайней мере, ему так казалось. У Оксаны было полно подруг и приятелей в Святилище, и они часто гуляли все вместе большими компаниями. Иногда, когда Дефтерос в одиночку от нечего делать бродил вечерами по Святилищу или его окрестностям, ему случалось натыкаться на эти компании, либо гуляющие по Святилищу, либо сидящие всем скопом возле костра за его пределами или на скамьях где-нибудь в переулке или на площади. До него доносились обрывки разговоров и смех. Чаще всего он проходил мимо, но иногда, если была возможность, подбирался поближе так, чтобы его нельзя было увидеть, и наблюдал за этим маленьким миром со своими маленькими дрязгами, интригами, печалями и радостями, путь в который ему был закрыт. И все чаще Дефтеросу казалось, что видится он с Оксаной редко еще и потому, что эти совместные гуляния с друзьями для нее важнее, чем встречи с ним, и им она уделяет свое время с большей охотой. "Ну конечно, зачем ей теперь, когда у нее такая интересная жизнь, вспоминать о старых друзьях" — с горькой усмешкой думал он, однако когда девушка снова возвращалась к нему, ничего ей не говорил и делал вид, что все как обычно и его ничего не беспокоит. Вот только в его душе, помимо его воли, чем дальше тем больше копились обида и раздражение. Мало того, спустя некоторое время к этим неприятным чувствам прибавилось еще одно, не менее значимое. Однажды Дефтерос заметил, что в компании, с которой гуляла Оксана, все чаще и чаще можно было увидеть этого придурка-ученика Его Святейшества — Манигольдо. И судя по тому, как этот нахальный пятнадцатилетней сопляк, недавно получивший золотой доспех Рака, а потому так и лопающийся от самомнения, беззастенчиво пытался подкатить к Оксане при любой возможности, нисколько не смущаясь того, что девушка старше его на два года, случайностью это не было. Дефтерероса всякий раз переполняло бешенство, когда он замечал, как Манигольдо оказывает ей всевозможные знаки внимания, а то и пытается облапать мимоходом. В такие моменты от того, чтобы пойти и оборвать к чертям новоиспеченному Раку любящие цепляться за что попало клешни, его удерживало только то, что Оксана Манигольдо всерьез не воспринимала и все поползновения пресекала, попутно не забывая высмеять малолетнего наглеца, да то, что подставлять себя и брата для того, чтобы замарать руки об какого-то несчастного молокососа было слишком глупо.***
Обида и раздражение не могли копиться бесконечно и выплеснулись одним весенним днем, когда Оксана пришла к Дефтеросу после особенно долгого отсутствия. В ответ на ее приветствие, Дефтерос бросил на нее мрачный взгляд исподлобья, а потом отвернулся и с безучастным видом проговорил: — Да, давненько же тебя не было. Я уже и надеяться перестал тебя вообще когда-нибудь здесь увидеть. Даже думал, что сам не приду сюда больше — чего ради сидеть тут, как последний дурак, когда можно вместо этого время на что-нибудь полезное потратить? Оксана так и застыла на месте. — Дефтерос, ты что? Какая муха тебя сегодня укусила? — удивленно пробормотала она. Не обратив внимания на ее вопрос, Дефтерос повернулся и, равнодушно взглянув на нее, спокойно продолжал: — Знаешь, если я тебе надоел, если тебе со мной не интересно, не нужно заставлять себя ходить ко мне из чувства признательности за то, что было в прошлом. Просто скажи все, как есть, поверь, я не обижусь, и удерживать тебя не стану. Нет, правда, по отношению ко мне так будет честнее, да и тебе не нужно будет больше помирать здесь со мной от скуки. Все свое время ты сможешь проводить с теми людьми, с которыми тебе весело. Так что смотри, решай сама. Только от меня тебе совет — держись подальше от Манигольдо. Не нравится он мне. Ничего хорошего от него ты не дождешься. Глаза Оксаны сердито блеснули, она резко выпрямилась, гордо вскинула голову, сложила руки на груди и чуть дрожащим от плохо сдерживаемого возмущения голосом произнесла: — Так вот оно что… Это тебе Аспрос про Манигольдо рассказал, да? Ну, что еще он там про меня наговорил? — Аспрос здесь ни при чем, - раздраженно ответил ей Дефтерос. — Я сам, своими глазами видел, как он к тебе лезет. Оксана взглянула на него с удивлением и недоверием. — Как это «своими глазами видел»? Ты что, следил за мной, что ли? Дефтерос почувствовал, как кровь приливает к щекам. — Нет, — неловко пробормотал он, отводя взгляд, — я за тобой нарочно не следил. Я случайно на вас наткнулся, когда шел по Святилищу и заметил… — он замялся, подбирая слова. Девушка вздохнула, села на траву возле него, сорвала растущий рядом цветок и принялась рассеяно перебирать его лепестки. — Ну скажешь тоже — Манигольдо…. — чуть помедля, произнесла она. — Он же зеленый еще совсем, кровь во всю играет, вот и неймется ему. Что с него взять-то? Да и вообще, он ведь не только ко мне, он и ко всем другим девчонкам пристает. — Меня другие не волнуют...— резко оборвал ее Дефтерос. — Вот как… — все еще не глядя на него, мягко перебила его Оксана. Цветок в ее руках дрогнул. — Значит, другие девушки тебя не волнуют. Только я, да, Дефтерос? Дефтерос растерянно молчал. Он понял, что его ответ только что повернули против него какой-то не той стороной и вложили в него какой-то совершенно иной смысл. Пока он лихорадочно соображал, что с этим делать, девушка наконец подняла голову и посмотрела ему пряма в глаза. И было в ее взгляде что-то такое, отчего дыхание перехватило, а мысли в голове смешались еще больше. — Дефтерос, как ты думаешь, я красивая? — внезапно спросила она, по-прежнему глядя ему в глаза. Этот странный вопрос прозвучал как гром среди ясного неба. Дефтерос даже вскочил на ноги от неожиданности. — Ты… это к чему сейчас? — проговорил он, чувствуя как в горле отчего-то пересохло, а лицо снова нестерпимо запылало. — Да ни к чему, — пожав плечами, задумчиво произнесла Оксана, — интересно просто. Другие парни говорят, что красивая. Да только вдруг врут они все и так говорят, просто чтобы посмеяться надо мной? Вот и решила я у тебя об этом спросить. Кто ж еще кроме друга правду в лицо скажет? Ну так что, красивая я или нет? — повторила она вопрос, с лукавой улыбкой глядя на Дефтероса. — Это-то еще здесь причем? Мы, между прочим, сейчас совсем о другом говорим! — попытался он уйти от ответа, не в силах побороть вдруг полностью завладевшего им странного смятения. Но девушка не собиралась сдаваться. — Нет, ты скажи всю правду, как есть! Красивая я или нет? — Отстань со своими глупостями! Я не собираюсь отвечать на твои дурацкие вопросы! — беспомощно огрызнулся Дефтерос, совершенно смущенный и сбитый с толку. Оксана заливисто расхохоталась, а затем поднялась, приблизилась к ничего не понимающему Дефтеросу и, снова взглянув ему в глаза, со вздохом произнесла: — Вот глупый... Неужели ты не видишь, что я тебя давно уже люблю? Приподнявшись на цыпочках, она легонько поцеловала его в щеку, а потом, смеясь, отпрянула на два шага назад, развернулась и бросилась бежать прочь. Опомнившись, Дефтерос растерянно провел ладонью по щеке и крикнул: — Эй! Ты это что вообще? — Догоняй! — донеслось ему в ответ. — Ну я тебе покажу, — пробормотал он и бросился вслед за Оксаной. Они неслись, удаляясь все дальше от Святилища, но Дефтероса отчего-то это совершенно не волновало. Не беспокоило его и то, что их могут заметить. Единственное, что для него было важно в тот момент, это не потерять девушку из вида. Его сердце бешено билось, за спиной как будто выросли крылья, а душу переполняло какое-то странное сумасшедшее и безграничное счастье. Ничего подобного в жизни ему до этого не приходилось ощущать. Он бежал, не чувствуя усталости и не видя ничего вокруг, и даже не сразу заметил, как они оказались в лесу. Там ему первый раз чуть было не удалось настигнуть Оксану, удачно сделав крюк и срезав путь. Столкнувшись с ней, он попытался ее схватить, но она со смехом ловко выскользнула из его рук и понеслась по тропинке дальше, а в его ладони осталась только соскользнувшая с ее косы красная лента. Сжав ленту в кулаке, Дефтерос снова бросился догонять девушку, и двум старым сатирам, мирно игравшим в карты на старом пне, после того как он пробежал мимо, уже второй раз подряд пришлось в тот день собирать разлетевшуюся во все стороны колоду. — В-о-о т, молод-е-ежь! — проблеял один из них. - Что поде-е-лаешь, ве-е-е-сна, — со вздохом ответил ему второй. Старики подобрали карты и с легкой завистью посмотрели вслед парню и девушке, вспоминая свою молодость и то, как они примерно так же носились в те благословенные времена за прекрасными нимфами. Наконец на одном из лесных пригорков ему удалось нагнать девушку. Вяло повозмущавшись для вида, Оксана сдалась и позволила заключить себя в объятия. Их первый поцелуй получился на редкость неуклюжим, так как опыта в этом деле у обоих не было. Рассмеявшись своей неловкости, они нечаянно оступились, свалились с пригорка в густую траву и так и остались лежать в объятиях друг друга. Прижавшись щекой к щеке Дефтероса, Оксана гладила его по волосам и тихонько шептала: — Дефтерос, миленький мой… Некоторое время они лежали, переводя дыхание и наслаждаясь охватившим их счастьем. Когда они поднялись, Дефтерос протянул Оксане ленту, и она повязала ее обратно. С полминуты они стояли, не говоря ни слова, просто смотря друг на друга сияющими глазами, а затем Оксана бросилась к нему на шею, и после того, как он снова неловко коснулся ее губ, прошептала: — Ты уж прости, но не могу я сейчас больше здесь с тобой оставаться. Мне идти нужно. Я ведь совсем ненадолго у Малики отпросилась, только чтоб тебя хоть чуть-чуть повидать. Но это ничего, ты приходи сегодня в полночь к нашему дому, подойди к моему окну и постучи тихонько, а потом смотри внимательно и жди, пока я тебе знак не подам. Увидишь в окне огонек свечи, знай – это и есть мой знак тебе. Как заметишь его — иди сразу же к входной двери, и я к тебе выйду. Дефтерос молча кивнул и разжал объятия. Девушка выскользнула и его рук и, несколько раз оглянувшись и крикнув: "Ты только обязательно приди! Слышишь?" — поспешила обратно в Святилище. А ночью, в назначенный час, он пробрался к дому, где Оксана жила со своей наставницей, и с замиранием сердца постучал в окно. Спустя несколько мгновений, показавшихся ему целой вечностью, во тьме по ту сторону зажегся маленький желтый огонек, и Дефтерос бросился к двери. Спустя еще пару мгновений, дверь распахнулась, Оксана оказалась в его объятиях, и затем они, никем не замеченные, поспешили от дома прочь.