Что если?..

Остагар… Остагар наполнен болью. И разбитыми надеждами. Еще вчера бравые солдаты плечом к плечу со Стражами из Орлея топтались на пепелищах, давя сапогами гнилые черепа Моровых Тварей, еще вчера Кайлан торжественно вещал перед своими верноподданными, что Мор будет побежден здесь, на последнем рубеже… и вот он финал грандиозного сражения – воздух наполняет пепел, запах горелой плоти, смерти и животного страха. Орлейцы разбиты, кровожадно гогочущие гарлоки поднимают на копья их головы, и копаются в кишках. Голодное воронье, пораженное скверной, с остервенением клюет бельма ферелденских солдат, в куче тел которых при всем желании нельзя отыскать короля… но вовсе не потому, что тот спасся. Кайлан висит на пиках, высоко над мостом, взирая на место побоища с выражением тусклого ужаса застывшего в мертвых глазах. Его предали и обманули. Весь Остагар наполнен болью от этого предательства. С поля боя спаслись не многие. Дезертиры, те, кто испугался в самом начале, те кто был на периферии и каким-то чудом оставшиеся незамеченными Ордой. Те, кого увел за собой безразличный тейрн Гварена. И Мариан с Карвером. Они держатся рядом с самых начал, еще тогда, когда на площади у церкви банн объявляет о призыве на войну. Держатся рядом и после, в каждой битве… но они не близки более. Уже год с той самой ночи. С тех самых пор они всего лишь брат и сестра, избегающие смотреть друг другу в глаза. Они дерутся бок о бок, прикрывая один другого, но не в силах более протянуть руку для ласкового касания… или пощечины. Что бы не думали и чего бы не ощущали. Остагар на время сближает их. Когда они бегут через лес, широкая косая рана на боку, рассекающая Карверу кожу и мясо почти до самых ребер, мешает держать темп. Мариан и сама не уходит из битвы невредимой – все руки исполосованы порезами, а глаза слезятся от какой-то едкой дряни, которую недруг бросал под ноги. Брат и сестра поддерживают друг друга – бредут, в одной руке держа оружие, другую же опуская на крепкое плечо. Они не признают, но ужасно боятся друг за друга. Они и не ушли бы далеко, если б не пес Мариан – большой, серый, мощный, как волк, он поднимает их во время привалов громким воем, и бросается в атаку, спасая от разведчиков Порождений и диких зверей, чьи кровожадные, наполненные пеной пасти кричат о том, что скверна расползается все дальше и дальше от места проклятого побоища. С завидной скоростью. Оба Хоука отлично понимают, что если эта дрянь доберется до Лотеринга раньше них – все потеряно, мать и Бетани не выстоят и не спасутся. Когда усталость становится непосильной, они падают на землю и кое-как стараются отдохнуть. Поесть. Развести костер. Мариан собирает все съедобные и лечебные травки с корешками, которых становится все меньше в погибающих от скверны местах. Карвер пробует найти хоть какое-то мясо, пересиливая внутреннее отвращение к собаке сестры, берет Бейлифа на охоту. Почти все, что они делают – проходит в тягостном молчании, которое изредка прерывается лишь встревоженным лаем мабари. Им тяжело вдвоем. Особенно по ночам. Приходится дежурить по очереди, даже полагаясь на острый слух пса они не могут позволить себе послабление. Карвер не может спать. Ему проще сидеть и бесцельно пялиться на костер, прижимая к себе оружие, изводя себя до нервной дрожи. Иногда он засыпает, но просыпается почти сразу же, иногда дремлет с открытыми глазами и перед мысленным взором его воспаленного сознания проносятся мириады мыслей. О битве и о доме. О воинах, на которых он хотел быть похожим, но не мог, посрамляемый сестрой, прикрывающей его от любой угрозы в каждой драке. О знатных господах, пришедших на зов короля, среди которых он каким-то образом пытался отыскать того…. Того самого. Проклятого собачника, чье незримое присутствие ощущалось в воздухе с тех самых пор, как Мариан рассказала о нем. Ненависть, ревность, глубокое разочарование и боль, перекрывающие усталость… они не дают уснуть. А старшую Хоук клонит в сон куда чаще, чем ей хотелось бы. Во сне Мариан всякий раз видит одну и ту же жуткую сцену. Нападения на лучницу, которую Твари тащат за ноги, за руки, за волосы… куда-то вглубь своей копошащейся массы. Она совсем еще молоденькая, не старше Мэри, белокурая, как сама королева… Эти прекрасные локоны дерут клочки и орошают кровью, хватая оскверненными лапами, впиваясь когтями цвета блевотины в белоснежный лоб. В единственном не заплывшем глазу девушки, зеленом, как первая весенняя трава, Мариан видит бесконечный, засасывающий в себя и всепоглощающий ужас, от которого можно провалиться в беспамятство. Крик несчастной девушки теряется где-то на полпути к сорванным связкам, а перебитые кости конечностей не дают сопротивляться … И Мариан подсознательно понимает, что будет с той девчонкой. Она не отдает себе отчета, когда кидает кинжал точно рассекая исполосованное царапинами бледное переносье. И вместе с этим разбитым челом в волне Порождений исчезает гномий клинок, тот, что подарил Мариан брат. Всякий раз просыпаясь в поту Мэри натыкается на пустой взгляд Карвера в тусклом свете затихающего костерка. И ей хочется прижаться к нему, заплакать, почувствовать его тепло, утешиться и утешить его. Но они не близки более. Они настолько чужды друг к другу насколько вообще могут себе позволить. Когда они, наконец, возвращаются домой, времени, чтоб отдохнуть почти не остается. Деревня встречает их тихо, но радушно. Такая же, как и всегда, не смотря на порядевшие, обесплодившие земли. Лотеринг словно застыл во времени, лениво текущем по тихой речушке, вдоль приземистых деревянных домишек. Только небо выдает приближение огромного горя… серое, полное набрякших облаков, больное и словно натянутое… кажется, пусти в него стрелу и, как старая тряпка, оно с треском прорвется, обрушивая на ферелденские земли ледяной, полный скверны и крови, ливень. А может, оно кажется таким лишь парочке дезертиров, едва ли способных избавиться от воспоминаний Остагара. Но времени мало. И оба Хоука это знают. Они идут кратчайшим путем, через поле Барлина, где Карвер усталости едва не наступает в свежий капкан. - Стой! – Мариан хватает его за локоть и одергивает, как малое дитя. Но едва ловит его злой взгляд и убирает руку, встряхивая ею так, словно обожглась. Хотя ладонь наоборот – холодная, а в промежутках между пальцами мгновенно становится липко от пота. - Свои ноги лучше береги, - тихо, словно оправдываясь, бросает брат сестре вместо спасибо. Мариан поджимает губы и взъерошивает волосы усталым жестом, обходя блестящий от яда капкан. А перед глазами всплывают тонкие губы, целующие ее щиколотку. В груди что-то тупо ноет, но старшая Хоук упрямо идет вперед, обгоняя брата, и младшему приходится ускорить шаг, чтоб не отстать. Они врываются в дом, избитые и уставшие, не дают ожидающим их женщинам даже обнять себя, поторапливая резкими, короткими фразами. Сборы проходят крайне быстро. С собой – лишь самое необходимое. Небо затягивается мрачной, серой поволокой, темнеющей к югу. Они бегут, теперь уже все вместе. И поначалу их преследователей выдает только ветер – он доносит вонь прогорклого, тухлого мяса. Потом становится слышно, где-то там, за холмами выжженой земли, смех, похожий на утробное ворчание диких зверей… а потом Бейлиф убивает первого генлока, бросившимся с кривым серпом наперерез Лиандре. - О, Создатель, Создатель милосердный! – в ужасе бормочет на бегу, выбивающаяся из сил мать троих детей. В тот момент, когда стайка порождений тьмы вдруг оказывается в плену у огненных шаров и ледяных стрел, Лиандра – возможно впервые – думает о том, что родить ребенка-мага было не такой уж ужасной вещью. Малькольм гордился бы своей малышкой Бетани, уверенно и твердо водящей посохом по воздуху, защищая родных. Малькольм гордился бы всеми тремя. Не смотря на раны и усталость Карвер по-прежнему бьется с запалом и отчаяньем, как и Мариан. Как и Мариан. Они натыкаются по дороге на трупы и на живых. Раненный храмовник и крепкая женщина с тугим жгутом, обвязанным вокруг морковной копны волос, становятся небольшим подспорьем к этому маленькому отряду Лотерингских беглецов. В какой-то момент им даже начинает казаться, что они сумеют скрыться и окажутся в том чуждом иноземном мире, по ту сторону моря, где когда-то Лиандра Амелл крепко спала на мягкой перине, плотно ела и не утруждала свои белые руки работой сложнее художественного шитья. В какой-то момент, в крохотный, незначительный, блеклый и мимолетный момент… перед тем как… - Карвер! Стой! Тварь появляется из ниоткуда, брызгая слюной и низко опуская рогатую, угрожающую голову. Алчно раззевывая пасть, огр сотрясает землю, надвигаясь на толпу людишек. Разве может один уставший и израненный мальчишка с мечом что-то противопоставить этой громадине… - СТОЙ! – Мариан слишком далеко, чтоб одернуть его за руку. Слишком далеко, чтоб помочь в этой бессмысленной схватке, отвлечь зверя на себя, отдать себя в жертву, не его – не мальчишку, которому нет и полных девятнадцати. Кости хрустят, в ушах звенит визг вперемежку с криком боли. Меч выпадает из рук, а кулаки молотят, продолжают молотить, куда придется, потому что глаза застилает красная пелена… весь левый бок пронзает ужасная боль, удар за ударом, когда рогатый деспот, словно капризное дитя игрушкой, лупит по земле искалеченным человеческим телом. Чудовищное сравнение. Чудовищная боль! Но эта боль… ничто, по сравнению с мыслью о Мариан. Она останется одна… Больше никто не сможет вот так глупо и безрассудно, пускай и неудачно, до слез обиды защищать ее честь и жизнь… от кого бы то ни было, от огра или пошлого мальчишки из деревни. Карвер умирает. С невысказанной мукой на лице. Видит ли он как разъяренная сестра убивает Порождение Тьмы, так жестоко, как будто демон Гнева вселился в нее? Уже нет. Видит ли он, как она рычит надрывно, и бьется в истерике над его бездыханным телом, судорожно икая, беззвучно крича, повторяя его имя, как заклинание? Уже нет. Слышит ли он признания в любви и угрозы самоубийства, роящиеся в голове Мариан Хоук, на языке превращающиеся лишь в набор нечленораздельных, резких звуков и беспорядочных поцелуев? - Карвер… Карвер! Пожалуйста! Я прошу тебя! Карвер! Вернись… вернись… – темноволосую женщину, измазанную в крови и скверне будто разрывает изнутри, когда она прижимает тяжелую, чуть сплющенную и опухшую голову мертвеца к своей груди и воет раненным волком. Ей вторит большой серый мабари. А безутешная мать, и прозревшая сестра, и люди, оказавшиеся случайными свидетелями этой сцены они… они понимают. То, что нельзя понять.