***
В последнее время я все чаще ловлю себя на мыслях о том, что я что-то ненавижу. Совсем недавно я поняла, что ненавижу утро. Не какое-то конкретное, а вообще. Потому что каждый раз открыв глаза, понимаю, что мне снова придется пережить очередной мучительный день, которых после расставания с Богданом в моей жизни прибавилось… А прошло всего несколько дней… Что же я буду делать дальше? Через пару недель, а через месяц? Это сводит меня с ума, но я должна сделать для него хотя бы что-то… Вдруг мои мысли прерывает какой-то раздражающий звук, доносящийся из включенного ноутбука Нел. Да какого мудака угораздило звонить ей в восемь утра, когда нормальные люди еще спят? Лениво потягиваюсь и, перекатившись на другой бок, принимаю сидячее положение и ретируюсь на стоящий рядом стул, подпирая подбородок рукой и нажимая на «Ответить с видео». — И почему я не удивлена увидеть твою рожу на экране? — закатываю к потолку глаза, как только видео прогружается, а там вместо какого-нибудь сексапильного классного парня сидит какой-то Белов. Недовольно фыркаю, как только вижу улыбающуюся физиономию Олега, который только сейчас осознает, что по ту сторону экрана сидит далеко не Нелли. — Одинцова, твою мать, — сплевывает юноша, — уйди нахрен отсюда и Каменскую позови, — рукой взмахивает он, давая мне понять, что я могу начинать выполнять его поручения. — Отсоси, потом проси, — показываю ему фак, на что тот лишь делает «фейспалм». — Твоя ненаглядная в ванной, тебе ноут прямо туда отнести? — расплываюсь в улыбочке я, видя, как Белов начинает закипать. — Передай ей, чтобы перезвонила, как освободится, — а я задумчиво смотрю в экран, видя за спиной Олега диван, из-за спинки которого виднеются женские ноги. — Слышишь, Белов, а ты там случаем не охуел? — моя бровь изгибается в удивлении, как только вижу встающую с дивана длинноволосую блондинку, расхаживающую по квартире в майке и спальных шортиках. — Ты хотя бы шлюх своих в шкафы прячь, когда девушке своей по скайпу звонишь… — щурюсь, пытаясь разглядеть ее лицо. — Одинцова, ты сначала разберись во всем, прежде чем советы тут раздавать, — проводит он рукой по светлым волосам и откидывается на спинку стула. — Это сестра моя, Оля, — и довольно улыбается, а я хмурюсь, недоверчиво глядя на его улыбающуюся физиономию. — Что, Олег? — подбегает девчонка к Белову, даже не удосужившись посмотреть на экран. — Звал меня? — Познакомься, та самая Саша, — интонационно выделяет мое имя парень, — а это — Оля, — и блондинка садится на соседний стул и впивается глазами в экран. Нужно отдать должное сестре Белова: красоты ей не занимать. Светлые длинные волосы, растрепанные после сна, собраны в какой-то неаккуратный хвост; карие глаза, светящиеся задорным огоньком (как когда-то у меня), смотрят с интересом на монитор ноутбука; слегка пухленькие губки растянуты в улыбке; а аккуратно выщипанные бровки приподняты вверх, придавая ее заспанной мордашке невинное выражение лица. Девушка сгибает ноги в коленях и прижимает их к себе, слегка хмурясь и явно о чем-то думая, после чего над ее головой словно лампочка загорается, как это бывает в мультфильмах, когда главному герою приходит какая-то гениальная идея. — Саша… Та самая, которая тебя бесит? — услышав ее слова, в «удивлении» прикрываю рот рукой и начинаю качать головой. — Не думала, что ты такого мнения обо мне, Белов, — и наигранно вздыхаю, на что юноша лишь пропускает смешок. — Таки это же взаимно, Одинцова, — играет бровями Олег, ехидно усмехнувшись, и скрещивает руки на груди, задумчиво глядя на меня, после чего дает сестре, которая немигающим взглядом смотрит на меня (что уже конкретно начало меня бесить), знак, чтобы та ушла из гостиной. — Что-то ты хреново выглядишь, Саш, — да уж, этот тип всегда был чересчур прямолинейным, почти как я. За исключением одного: у меня в голове есть мозги. — На себя бы сначала посмотрел, — пытаюсь отшутиться я, но в ответ получаю лишь скептический взгляд серых глаз, которые пристально смотрят на меня, отчего становится крайне неловко. Откашливаюсь и заправляю прядку спутанных после сна волос за ухо, отводя взгляд. Интересно, как давно я стала чувствовать такую неуверенность в себе? Раньше я бы ни за что не позволила себе отвернуться, показав свою слабость. Уж точно не перед Беловым…Вспомнить хотя бы ту ситуацию в библиотеке, когда ему в голову книжка прилетела… Вспомнить любую ситуацию, когда мы сталкивались с этим блондинчиком рогами, каждый раз покрывая друг друга матом, доводя ситуацию чуть ли не до драки и весь последующий день косясь один на другого, словно на врага народа. А что сейчас? Горько усмехаюсь. Очень грустно и больно наблюдать за тем, как ты гаснешь с каждым днем. Как твои качества и черты характера постепенно теряются и исчезают, как твоя личность растворяется в серых буднях. А страшнее всего то, что я уже смирилась с этим и даже не пытаюсь ничего сделать. Не пытаюсь жить. Не пытаюсь чему-то радоваться. Потому что все вокруг утратило какой-либо смысл с того момента, как я выбежала из мужского общежития, ни разу не оглянувшись. В тот момент мой мир померк, утратив остатки красок, которые хоть как-то помогали мне чувствовать себя живой. — Са-а-а-ш? — поток моих не самых весёлых мыслей прерывает Олег, который как-то озабоченно глядит на экран. — А? Что? — потерянно смотрю по сторонам, прежде чем фокусирую взгляд на экране ноутбука. — Говорю, выглядишь ты крайне хуево, — повторяет юноша, хмурясь. — А как ты предлагаешь мне выглядеть в восемь утра? Из-за твоего звонка мне пришлось сползти с кроватки, чтобы на экране увидеть твою рожу, Белов, — тычу указательным пальцем в экран. — А ты, поверь, не относишься к той категории людей, с которыми я получаю удовольствие общаться. Особенно с утра. И не будь ты чуваком, по которому сохнет Нел, я бы тебя прикончила уже давно. — Закончила свой монолог? — недовольно спрашивает Олег, буравя меня презрительным взглядом, коего я уже давно не видела. Хоть что-то в этой жизни остается неизменным. А именно: Белов, его невыносимый характер, гордость, высокомерие и презрение, плещущие через край, а вдобавок ко всему — дерьмовое отношение к людям и его манера поведения. — Закончила, — ядовито отвечаю я. — Тогда передай Нел, чтобы перезвонила, как освободится, — после чего светловолосый парень исчезает с экрана. Откидываюсь на спинку стула, скрестив руки за головой в замочек, и прикрываю глаза, тяжко вздыхая. Зря наехала на него. По факту, он ничего даже не сделал — просто спросил, что со мной. Да уж, я уже наблюдала за собой, что порой срываюсь на людей, и только потом осознаю, что сделала это зря. Правда, к тому моменту обычно поздно икру метать и пытаться что-то исправить. Перемещаюсь на кровать и устремляю взгляд на светлый потолок, снова погружаясь в свои мысли и уходя в себя. Иногда мне этого очень не хватает: просто лечь вот так, не опасаясь того, что через пару секунд снова выпадешь из реальности, и просто подумать обо всем и ни о чем. Как я это любила делать раньше. На самом деле, мне очень многого не хватает сейчас. Мне безумно не хватает той Саши, остатки которой доживают свои последние дни или недели. — Саш, — слышу голос подруги, стоящей в дверном проеме ванной комнаты. — Я все, конечно, понимаю, но собираться-то ты будешь или нет? Поворачиваю к ней голову, встречаясь взглядом с голубыми глазами, смотрящими на меня с любопытством и озабоченностью. Оценивающе смотрю на девушку, которая вытирает непослушные вьющиеся волосы и что-то ворчит себе под нос, явно негодуя на «подарок» природы. А мои губы трогает слабая улыбка. С самой первой нашей встречи тогда, на входе в школу, я поняла, что она — тот человек, с которым мне будет комфортно, на которого я смогу положиться и с кем смогу найти общий язык, несмотря на то, что первое время Нелли сторонилась меня. Хотя это было неудивительно: столько времени жить и расти в одиночестве — даже я бы, наверное, стала с недоверием относиться к людям. Только даже это не сломило ее: она выросла самодостаточным человеком, который прекрасно знает, чего хочет. Да, она очень долго открывалась мне. Да, между нами были какие-то недопонимания. Но сейчас я с уверенностью могу сказать, что ближе нее у меня никого и никогда не было. За исключением одного человека… При одном лишь воспоминании о котором на глаза сразу же наворачиваются слезы. Начинаю быстро моргать, чтобы прогнать подступившие слезы, и принимаю сидячее положение, начиная наблюдать за копошившейся в шкафу Нелли. Выбрав одежду, которую собирается надеть в школу, девушка снимает с себя пижаму, оставаясь в одном нижнем белье. Честно говоря, Нел никогда не отличалась хорошей фигурой, однако это мое личное мнение. Но чего уж там греха таить, подруга у меня слишком худая — при росте ста шестидесяти сантиметров весить около сорока девяти килограммов… Вздыхаю, бросая взгляд на ее худенькие ножки, на ярко выраженные ключицы и тазобедренные кости. Да, возможно, кто-то и тащится от таких фигур, но только не я. Хотя за последний месяц, когда начался активный процесс прогрессирования моей болезни, я сама скинула прилично, из-за чего теперь мне противно смотреть на себя в зеркало: эти впалые щеки; огромные мешки под глазами; бледный цвет лица; тусклый взгляд — все это ни на секунду не дает мне забыть о том, что со мной происходит. — Саш, — рыжеволосая девушка стоит передо мной, скрестив руки на груди, и недовольно топает ножкой по деревянному полу, — собирайся уже, а? Я тебе даю двадцать минут. — Л-а-а-а-дно, — отмахиваюсь я и, скорчив недовольную рожицу, встаю с кровати и, схватив из шкафа черную плиссированную юбку, колготки и белую рубашку, медленно направляюсь к комнате, плавно покачивая бедрами. И прежде чем закрыть дверь, бросаю: — Тебе, кстати, привет из Германии, — и, подмигнув подруге, скрываюсь в белом помещении.***
Сижу в кабинете, уставившись на распечатанный вариант ЕГЭ, о котором я напрочь забыла. Интересно, как давно я вообще делала какую-либо домашку или готовилась к экзаменам? Кажется, с того самого дня, как я узнала обо всем происходящем в этой чертовой школе, я не садилась за нее ни разу. Хотя, какая разница — буду я готовиться к ЕГЭ или нет, если я до этого светлого момента все равно не доживу. Горько усмехаюсь и поднимаю голову, услышав свое имя. И тут же сталкиваюсь взглядом с черными глазами, в которых прекрасно улавливается боль, грусть, перемешанные со злостью и раздражением. Откидываюсь на спинку стула и киваю: — Что-то случилось? — Пойдем, поговорить надо, — спокойно отвечает брюнет, который всегда отличался прекрасной выдержкой. А я лишь качаю головой. — Никуда я с тобой не пойду, Неридов. Нам не о чем с тобой разговаривать. Плюс, скоро начнется урок. Только вот Богдан, видимо, уже все решил за меня, как только подошел ко мне, и не собирается принимать отрицательного ответа. Резко нагнувшись ко мне, парень с грохотом ставит руки на парту, тем самым привлекая внимание любопытных одноклассников, которым только дай повод кого-нибудь обсудить, и приближается ко мне настолько, что между нашими лицами остаются считанные миллиметры. Нервно сглатываю в надежде, что на моем лице отражается лишь спокойствие и хладнокровие. — Одинцова, — сквозь зубы цедит он, — либо ты поднимаешь свою задницу с этого гребаного стула прямо сейчас, либо я вытолкаю тебя из кабинета ногами, поняла? Богдан говорит слишком медленно, смакуя каждое слово, и так холодно, что, наверное, у всех наших одноклассников по спине пробегается озноб. Только вот никому не нужно это его напускное равнодушие и спокойствие. Мне не нужно. И я прекрасно знаю, какие усилия прикладывает парень, чтобы не сорваться и не наорать на меня прямо здесь. При всех. И если бы это не касалось чего-то настолько личного, он бы разнес тут все вокруг… — Богдан, отвали. Я тебе уже все сказала. И больше мне нечего добавить, увы и ах, — пожимаю плечами и развожу руками, пытаясь вздохнуть, как актриса Большого театра. В этот момент парень хватает меня за руку и, дернув на себя, тем самым заставляя встать со стула, резко подхватывает меня под ноги и поднимает, закидывая на плечо. И уже неважно: брыкаюсь ли я, сопротивляюсь, визжу, как резаная, чтобы он отпустил — Богдану абсолютно все равно. Он спокойно идет к выходу из кабинета, бросив на оторопевших одноклассников взгляд, предупреждающий о том, что нам лучше сейчас не мешать. — Неридов, мать твою! — выкрикиваю я, как только парень ставит меня на пол в пустом кабинете, дверь которого он закрыл на ключ. — Ты совсем охренел, что ли?! Ты, больной ублюдок! Ты чего себе позволяешь?! — топаю ногой. — Я тебя предупреждал, — спокойно ответил Богдан, с интересом наблюдая за мной. — Если ты со мной поговорила и тебе нечего мне сказать, это не значит, что я думаю так же, как и ты, ясно? А теперь, милая моя, — тут он толкает меня, заставляя вжаться в стену, и ставит руки по обе стороны от моей головы, — слушай и запоминай: ты можешь сколько тебе будет угодно выебываться, говорить, что я тебе нахрен не нужен, пытаться показать, что у тебя все охуенно, но меня ты не обманешь. И даже если все, что ты делаешь — не дешевая фальшь, за которой ты пытаешься скрыть от меня то, насколько тебе хуево, ты все равно будешь моей. Это тебе понятно? — а я слышу, как его голос насквозь пропитан болью и горечью, и сердце мое начинает обливаться кровью. — Богдан, — тихо говорю я, — дай пройти, — слабо толкаю его в грудь, прекрасно понимая, что он никуда меня не пустит. Не сейчас. — Я не закончил, — тут он хватает мое лицо за подбородок, заставляя смотреть прямо ему в глаза. — Почему ты не смотришь на меня?! Почему ты отталкиваешь меня?! Я же не дурак, все вижу, Саш, — его голос срывается на шепот. — Просто дай нам еще один шанс. Пожалуйста. — Отпусти меня, — слезы уже вот-вот хлынут из глаз, а комок, стоящий в горле, не позволит и слова сказать. — Ты ничего не понимаешь, Богдан. Поэтому нам не быть вместе, — я отворачиваюсь и, оттолкнув его от себя со всей имеющейся во мне силой, быстрым, насколько это возможно на каблуках, шагом, направляюсь к выходу. Правда, отпускать меня явно никто не собирается. Брюнет хватает меня за руку и снова, поставив руки на мои плечи, вжимает в стену. И смотрит на меня обезумевшим взглядом, которого раньше я никогда не видела. И мне становится страшно… — Одинцова, блять! — выплевывает он мне в лицо. — Ты думаешь, я не знаю, почему ты так себя ведешь?! Я вижу, как тебе плохо. Почему ты не позволяешь мне быть рядом?! Почему?! Объясни! Да я глотку за тебя любому перегрызть готов, лишь бы ты счастлива была… — Да отъебись ты от меня, Неридов! — начинаю кричать я, пытаясь вырваться, только вот он вцепился в меня мертвой хваткой, не давая и в сторону двинуться. — Неужели не понимаешь, как абсурдно твои слова звучат?! Да не буду я уже счастливой, блять! Не буду, понимаешь?! — и слезы начинают течь по моим щекам, но мне уже все равно. — Потому что я сдохну через пару месяцев! Все! Меня не будет уже, просто не будет! И что тогда делать будешь?! — начинаю смеяться ему в лицо, уже не контролируя себя. Нет-нет-нет, пожалуйста, только не сейчас. И я снова выпадаю из реальности. Снова мой разум покидает мое тело, а я плыву где-то в облаках… только почему-то я не могу надолго остаться наедине с собой и своими здравыми мыслями, когда меня не держит на этой земле ничего. Что-то словно тянет меня вниз, заставляя прощаться с тем наслаждением, которое ты испытываешь, находясь в здоровом теле, которое позволяет тебе дышать полной грудью и думать о завтрашнем дне, которое позволяет тебе строить планы на будущее, любить и быть любимым. Вдруг чувствую чьи-то губы, соприкасающиеся с моими, и резко открываю глаза, постепенно приходя в себя. И как это было всегда: одной рукой он держит меня за талию, прижимая к себе еще ближе, а другой — гуляет по телу: по спине, задирая рубашку и водя длинными холодными пальцами по оголенной коже, по ногам, приподнимая юбку и сжимая ягодицы. И как это было всегда: я начинаю постепенно сходить с ума, растворяясь в Богдане без остатка. И сейчас мне наплевать на все: на то, что я умираю, на то, что, выйдя из этого кабинета, я все равно скажу ему, что между нами все кончено, на то, что я в очередной раз сделаю ему больно, на то, что на секунду в нем затеплится надежда. Сейчас мой разум постепенно отключается, уступая место наслаждению и чувствам. Обхватываю его торс ногами и прижимаюсь к нему всем телом настолько близко, насколько это возможно. А парень, не отрываясь от моих губ, сажает меня на ближайший подоконник, начиная покрывать поцелуями шею, ключицы и зону декольте. Чувствую себя оголенным проводом, который извивается от подачи электрического тока — именно так я всегда реагировала на Богдана. Каждый раз он делает со мной что-то невероятное, что-то особенное, что-то, чего не делал со мной ни один парень. И как только мои руки тянутся к низу его поло, чтобы наконец-то его снять, юноша отстраняется от меня, шумно дыша. — Саш, я… — прикладываю указательный палец к его губам, давая ему понять, чтобы молчал. Я знаю, что он скажет. И знаю, что не отвечу ему так, как он того хочет. Поэтому я просто обхватываю его шею руками и прижимаюсь к нему, дрожа всем телом от переполняющих меня эмоций и чувств. От раздирающей на куски боли, от ненависти к самой себе и накрывающего меня дикого чувства вины перед ним. — Прости меня, — настолько тихо шепчу я, что Богдан даже не слышит моих слов. Просто обнимает меня и зарывается носом в мои волосы, успокаивающе гладя по спине. Поднимаю голову, и наши взгляды встречаются: его, полный непонимания и недоумения, и мой, полный ужаса и отчаяния. И так мы смотрим друг на друга на протяжении нескольких безумно долгих секунд, прежде чем я, поддавшись захлестнувшим меня эмоциям и переполняющим чувствам, подаюсь вперед и накрываю его губы своими. И за считанные мгновения поцелуй из робкого и нежного перерастает в поцелуй, полный страсти и безумия. Не помню, как моя рубашка была расстегнута, как мои колготки и трусики упали на пол, а я оказалась на парте — я не помню ровным счетом ничего, кроме его прикосновений к моей разгоряченной коже, кроме дикого желания, захлестнувшего нас обоих с головой, кроме рваного дыхания и тихих стонов, и кроме тысячи поцелуев, которые мы дарили друг другу. Почему все так сложно? Почему все это происходит именно с нами? Почему мое сердце разрывается от любви, но я не могу сделать с этим ничего, кроме как самой молча захлебываться в своих же чувствах? Кажется, наши поцелуи не могут быть более глубокими и откровенными. Кажется, что время вокруг остановилось, а в мире нет никого кроме нас. Вожу узоры по его спине, зарываясь руками в его шелковистые темные волосы, а от каждого его движения вздрагиваю, как от укола. Меня трясет от желания, а внизу живота так неистово тянет, что каждый поцелуй, каждое прикосновение, каждый его вздох и шепот на ухо — все это сопровождается тихими стонами, срывающимися с моих губ. Парень немного наклоняется, заставляя меня лечь на парту, а сам проводит рукой по обнаженной коже от шеи, через животик к влажной промежности, тут же наклоняясь и оставляя мимолетный поцелуй на моих губах. Богдан каждый раз доставлял мне невероятное удовольствие, и этот не исключение. Я, извиваясь на парте и вцепившись пальцами в деревянную столешницу, тяжело и прерывисто дышу, словно задыхаясь. Чувствую, что я уже на пределе, и в следующее мгновение парень со всей силой дергает меня на себя, заставляя встать с парты и толкает к подоконнику, о который я опираюсь руками. Правда, на этом он не останавливается: надавив мне на спину, брюнет заставляет меня нагнуться и грудью лечь на пластмассовый подоконник, схватив меня за волосы, тем самым приподнимая мою голову к себе. — Я тебя порой ненавижу, — рычит он мне на ухо и, не дав мне возможности съязвить, толкает обратно и, намотав мои волосы на кулак одной руки, а другой — придерживая за бедра, резко входит в меня, заставляя широко распахнуть глаза и громко вскрикнуть от неожиданности. — Неридов, — произношу на одном лишь выдохе, — ты урод… — сжав руки в кулаки и стиснув зубы, шепчу я, — полный, — каждое мое слово сопровождается очередным с каждым разом все более глубоким толчком. — Скажи еще, что я нахрен тебе не нужен, давай, — шипит мне на ухо Богдан, с силой потянув меня за волосы, отчего я приближаюсь к нему, изогнувшись, насколько это было возможно, в спине и оперившись о край подоконника руками. — Ну же, давай, Одинцова. — Ты, — стон наслаждения, — ты мне очень, — очередной толчок выбивает воздух из моих легких, — нужен, Богдан, — по глазам уже текут слезы. Не знаю, почему я плачу: то ли от того, что я не могу держаться от него на расстоянии, ненавидя себя за свою любовь и слабость; то ли от своей беспомощности; то ли от того, что после этих нескольких невероятно мучительных для нас обоих дней, я снова с ним. — Еще раз повтори, — холодно приказывает Богдан, а я, глотая слезы, произношу: — Ты мне очень нужен, Бо… Но я не успеваю произнести до конца его имя, потому что в следующее мгновение я зажмуриваюсь от накрывшего меня с головой чувства наслаждения, а с моих губ слетает громкий и протяжный стон, который бы, наверняка, услышала вся школа, если бы парень не закрыл мне рот одной рукой, и рухнула бы на пол из-за подкашивающихся в коленях ног, если бы он не придерживал меня другой. Сейчас он вколачивается в меня с такой скоростью, что мои стоны не успевают даже сорваться с губ, и теперь каждое его движение отдается яркой вспышкой наслаждения, смешивающимся с еще каким-то доселе не известным мне чувством. Через несколько минут, показавшихся мне буквально парой секунд, он выходит из меня, убирая руки с моей талии, отчего я обессилено падаю на колени и упираюсь головой в стену, дрожа всем телом, даже не сдерживая потока слез, текущих по моим щекам. Через пару минут, в течение которых юноша приводил себя в порядок и вытирал с пола доказательства нашей с ним недавней близости, ставшей для меня даже более откровенной, эмоциональной и чувственной, нежели любой другой наш с ним секс или все они вместе взятые, я чувствую, как меня разворачивают от стены, и сейчас мое податливое тело только и может, что повиноваться. Парень сидит рядом со мной и, потянув слегка на себя, обнимает меня и прижимается губами к моему виску. А меня всю выворачивает наизнанку. Я больше не могу так. Я не могу находиться от него так далеко. — Одинцова, я тебя прикончу за то, что ты делаешь со мной, слышишь? — а я закрываю глаза, чувствуя мятное обжигающее дыхание нежной кожей лица. — Я с ума без тебя схожу, а ты заставляешь меня держаться от тебя на расстоянии. Я дышать без тебя не могу, слышишь? А я просто сижу и дрожу, прижимаясь к нему всем телом, прикрыв глаза, и, уткнувшись носом ему в грудь, вдыхаю запах цитрусового геля для душа и черного кофе. В моем теле сейчас такая невероятная слабость, что я, наверное, даже встать не смогу без посторонней помощи. Только вот сейчас во мне не пусто. Сейчас я счастлива: счастлива, потому что могу прикасаться к нему, вдыхать его запах, касаться его лица, осознавать, что я ему нужна. Жаль, что нам так скоро придется расстаться. Я так люблю тебя, Богдан. До боли люблю. — Знаешь, — шепчу в ответ, — то же самое ты делаешь со мной, Неридов, — начинаю водить невидимые узоры у него на груди. — Как думаешь, каково это — любить кого-то до боли в сердце? — поднимаю на него неуверенный взгляд. — Я не думаю об этом, Саш, — качает он головой. — Я это знаю. — Жалеешь об этом? — и в моем голосе ясно слышится боль и легкая грусть. — Ни капли, — слабо улыбается Богдан. — Ты научила меня жить, а не существовать. Только с тобой я понял, что такое — любить кого-то. Неосознанно ты внесла в мою серую жизнь столько красок и эмоций. И, честно говоря, поначалу, как только ты появилась в моей жизни, я испугался этого, потому что у меня такого раньше не было никогда. Я полюбил с тобой эту жизнь. Так как я могу жалеть об этом? — спокойно спрашивает юноша, а я сижу, слушаю его, и в груди щемит какое-то неприятное чувство. — Прости меня, — тихо говорю я. — Я не хочу, чтобы ты думал, что мои поступки лишены какого-либо смысла… — перехожу на шепот, а на глаза снова наворачиваются слезы. — Я лишь хотела, чтобы ты хоть немного смирился с тем, что мы не будем вместе, и тогда тебе будет проще, когда я умру. — Одинцова, — спокойно начинает парень, — вроде на дуру не похожа, а ведешь себя в точности, как она. Разве ты не понимаешь, что даже осознавая, в каком состоянии ты находишься и что это не сулит ничем, кроме летального исхода, я все равно остался рядом с тобой? Все равно люблю тебя, несмотря на твое поведение, которое, кстати говоря, в последнее время оставляет желать лучшего. — Но, Богдан, неужели ты можешь спокойно смотреть на то, как я умираю? — Ну, Саш, — целует меня в макушку. — Значит, судьба у меня такая: быть счастливым совсем недолгое время. Поэтому я не хочу тебя никуда отпускать, не хочу видеть тебя отдельно от себя в то время, когда мы можем быть рядом. И времени этого у нас совсем немного. Понимаешь? — молча киваю. — Хватит пытаться мне показать, какая ты сильная, я это и так знаю. Иначе бы не полюбил. Я хочу быть рядом с тобой, помогать тебе и защищать. Потому что ты — все, что у меня сейчас есть. — Богдан, — вытираю скатившуюся по щеке слезу и смотрю на парня, — я тебя очень люблю, — на что он лишь улыбается и, взяв меня за подбородок, наклоняется ко мне, оставляя нежный поцелуй на моих губах. — Я знаю, — улыбается он и, чмокнув меня в лоб, встает с пола, предлагая мне руку помощи, которую я с радостью принимаю. — А теперь приводи себя в порядок и пойдем, — кивает в сторону выхода. — Урок уже скоро закончится. А я как-то совсем глупо улыбаюсь, чувствуя, во всем теле невероятную легкость. — И да, — добавляет он, облокотившись бедром о край учительского стола, — сегодня кто-то был на высоте. Интересно, это случайность или закономерность? — играет бровями, а я, довольно усмехнувшись, скрещиваю руки на груди и парирую в ответ: — А вы хотите проверить, учитель? — и медленно приближаюсь к брюнету, сталкиваясь с его черными, словно безлунная ночь, глазами, в которых пляшут чертики. — А вам кто-то позволил вставать с места, Одинцова? — Нет, — невинно хлопаю ресничками. — И как же вы меня накажете, Богдан Дмитриевич? — закусываю губу и провожу указательным пальцем от его груди до края джинс, смотря ему прямо в глаза и спускаясь все ниже. — Я не слышу ответа, — кладу ладонь на уже возбудившуюся плоть парня, что чувствую через джинсовую ткань. И тут томный вздох слетает с его губ, а в следующее мгновение юноша подхватывает меня одной рукой, а другой сгребает все, что лежит на учительском столе, на пол и кладет меня туда, с грохотом расставив руки с обеих сторон от моей головы. — А его не надо слышать, — медленно произносит он, — его надо чувствовать, — и, впившись страстным поцелуем в мои губы, начинает расстегивать молнию на своих джинсах.***
Конечно, я ничего против учебы не имею, но все-таки литературу я ненавижу, это я точно могу сказать. Особенно, когда мне приходится искать какие-то книжки, которые нужно проштудировать, только бы сдать гребаное сочинение. Конечно, я могу забить на школу и домашку, но после разговора с Богданом я решила, что хочу прожить свои последние дни, как ни в чем не бывало. Именно поэтому я тащу сейчас кучу толстых книг в комнату общежития, чтобы изучить их там, сидя за ноутбуком и попивая какой-нибудь кофе со вкусом ванили. Зажмурившись от удовольствия, прохожу мимо школы, как вдруг слышу неподалеку от себя знакомые голоса и, повернув голову направо, наблюдаю очень и очень занятную картину. Высокий светловолосый юноша, одетый, как обычно, просто до раздражающего «отлично», тащит за шкирку, словно нашкодившего щеночка, невысокую блондинку, которая недовольно ворчит себе под нос. И эту маленькую шлюху я готова придушить собственными руками за то, как она поступила с моей единственной подругой. И ее шестерку, кстати, тоже не мешало бы припугнуть. Как там ее зовут? Полина, кажется? И плевать я хотела на то, что именно Волкова нашла нас с ребятами и позвала туда. Потому что эта же Волкова загнала Нелли в эту ловушку. И нет у нее никаких смягчающих обстоятельств. Не могу сказать, что я перестала злиться на Белова после его эффектного появления в больнице вчера, а уж тем более, после того, как он выставил нас с Богданом за дверь и наехал на мою Нелечку, но это никак не останавливает меня от того, чтобы пойти следом за сладкой парочкой, которая явно разговаривает о чем-то очень приятном, и проследить, чем все это закончится. Остановившись возле здания, где хранится спортинвентарь, немного приоткрываю дверь, убеждаясь, что впереди никого нет, и прошмыгиваю внутрь теплого здания, слегка вздрогнув от перепада температур. И на звук Ольгиного голоса, нахожу местоположение ребят и, спрятавшись за кучей коробок, смотрю в маленькую щелочку, довольствуясь тем, что обзорность тут просто превосходная. И вряд ли меня заметит кто-то из столь увлеченных разговором ребят. — Белов, отпусти меня! — визжит Оля, пытаясь вырваться. — Сукин ты сын, — вцепившись ногтями в его руку, пищит она, но все её попытки тщетны. Олег словно не слышит и не чувствует ничего. Словно запрограммированный робот, выполняет ту команду, которую ему дали, и не позволит никому себе помешать. Впечатав светловолосую девушку в стену с такой силой, что та аж взвизгивает, юноша ставит руки ей на хрупкие плечи и сжимает их до такой степени, что костяшки на его руках начинают белеть. И плевать он хотел на писки Оли и на уже льющиеся по ее щекам слезы. Он просто смотрит на нее обезумевшим взглядом, словно сейчас сломает ей шею. — Олег, твою мать! — орет девушка, на что парень лишь отстраняет ее от стены и снова вдалбливает ее туда с еще большей силой. Кажется, даже мне сейчас стало больно. — Отпусти, больно же! — Да похуй мне, больно тебе или нет, ясно?! И за словами своими следи, мразь! — Белов, черт возьми, — Оля извивается и корчится от боли, только вот Олег вцепился в нее мертвой хваткой и не отпускает. — Ты что творишь? Когда видят любимую девушку после долгой разлуки, ее целуют, обнимают, а потом кое-что и поинтереснее делают, — язвительно отвечает она, на что парень лишь морщится. — Я тебя понял, — злобно улыбается Белов. — Я по тебе очень соскучился, поэтому давай я поимею твой ротик, м? Как тебе? Раньше ты никогда не отказывалась. И, отпустив одно ее плечо, проводит большим пальцем руки по пухлым губам девушки, в глазах которой стоит леденящий душу страх, словно у загнанного в угол хищником зверька, который прощается с жизнью. Судя по реакции Ольги, она не ожидала увидеть Олега таким… А в его взгляде я вижу только ярость, злость и ненависть, смешанные с безумием. И теперь мне тоже становится страшно. Такого Белова я еще не видела никогда. Такого Белова я буду обходить стороной, потому что именно такой Белов может осуществить то, что сейчас сказал… Тут он со всей силой толкает блондинку в сторону на пол, медленным шагом направляясь к ней, а та, сама того не понимая, отодвигается от него все дальше и дальше до тех пор, пока не упирается в угол. А когда это осознает, становится уже слишком поздно: Олег хватает копну ее длинных светлых волос и тянет их вверх, заставляя девушку привстать на колени, а та морщится и неосознанно плачет от боли. Будь это любая другая девушка, я бы обязательно вступилась, защитила, бросила бы в сошедшего с ума Белова книжку, которых у меня между прочим сейчас предостаточно, но не в этом случае. Эта мразь заслужила то, что сейчас получает. А я получаю истинное удовольствие от сего зрелища. Как бы сильно я ни ненавидела Белова, я знаю, что могу оставить на него свою малышку. Потому что он ее в обиду не даст. Он упадет до уровня морального урода, станет убийцей, поднимет на девушку руку — Олегу это не будет стоить ничего, если Нел будет в безопасности. И я это вижу. — Ты, маленькая крашеная шлюха, всегда будешь на коленях. И неважно, что делать: подставлять свой анал очередному ублюдку типа меня или брать в рот. Это лучшее, что тебя ожидает, поняла меня?! — дергает за волосы сильнее, чтобы та привстала еще выше, и Оля начинает нервно кивать. После чего Олег отпускает ее, и блондинка падает на пол, шмыгая носом. — Я ненавижу эту тварь! — желчно сплевывает девушка, заставляя развернувшегося к выходу парня остановиться и повернуться обратно. — Эта рыжая шлюха увела у меня парня! Она украла у меня тебя! Белов, ты мудак! Я столько для тебя сделала, а ты… — Ты, блять, вообще нихрена не поняла, что ли?! — в два шага преодолев расстояние между ними, парень встает напротив сидящей в углу девушки, хватая ее за подбородок, тем самым заставляя ту смотреть ему в глаза. — Я тебе сказал, чтобы следила за словами, это раз. Я никогда не был твоим, я не вещь. И никогда тебя не любил, поняла? Это два. Третье: теперь сладкой жизни не жди, Томилина. Ты прекрасно знаешь, что для меня нет ничего святого, и я превращу твою жизнь в ад. Ты прекрасно знала, на что шла, когда чуть ли не угробила мою девушку. А теперь пожинай плоды. И последнее: для меня ты сделала ровным счетом… — тут он делает задумчивое лицо и через пару секунд продолжает, — ничего, — после чего плюет на пол в нескольких миллиметрах от нее и, развернувшись, быстрым шагом направляется к выходу. Только ему снова не дают уйти. И на этот раз какой-то зловещий и истерический смех светловолосой девушки, которая сейчас сидит на полу не в самом лучшем положении, начиная вставать, слегка пошатываясь. — Какой же ты идиот, Белов, — теперь пришла пора «удивляться» нам с Олегом. — Думаешь, я стала бы так рисковать, если бы у меня не было туза в рукаве? — а от ее интонаций у меня по спине пробегается рой мурашек. — Оль, хватит уже, а? — замучено отвечает ей парень. — Если ты сейчас пригрозишься рассказать ей о том, что я козел и трахаю все, что движется и не движется, то, поверь, такое у меня было только с тобой, — пожимает плечами, а его спокойный тон, кажется, начинает выводить Ольгу из себя. — Потому что ты для меня всегда была пустым местом. И не будь ты одной из подруг Жанны, я бы никогда на тебя не посмотрел. Пора бы это уже понять. — Заткнись! — взвизгивает блондинка, а Олег лишь изгибает бровь в удивлении. — Я знаю, под кого вы копаете и в чем пытаетесь разобраться. И я связана со всем этим очень тесно, — скрещивает руки на груди, а злобная усмешка не сходит с ее губ. — Поэтому если ты не бросишь эту рыжую тварь и не вернешься ко мне, то, поверь, ее конец настанет раньше, чем той же Одинцовой или Архиповой, — и тут мое сердце пропускает удар, а я закрываю рот рукой, чтобы не издать лишнего звука. Ужас, накрывающий меня с головой, растекается по всему телу холодом, а я перестаю дышать, пытаясь привести в порядок мысли и бешено стучащее сердце. Иначе я сейчас просто задохнусь. А на вмиг побелевшем лице Белова стоит нескрываемый ужас. — Да, Олежек, стоит мне пальцем щелкнуть, как процесс разрушения психики твоей любимой девушки начнется сию секунду. И, поверь, ты не сможешь это предотвратить. Никак, — усмехается Томилина, а Олег лишь сжимает кулаки и стискивает зубы до такой степени, что начинают двигаться желваки. — И последнее, дорогой мой, об этом никто не должен знать: ни эта тварь, ни Саша, ни Богдан, ни Леша, ни Дима — вообще никто. А если узнают, я передам привет Германии. Шах. Мат, — девушка щелкает пальцами левой руки и направляется к выходу из здания, даже не бросив на парня и мимолетного взгляда. Глаза Олега широко открываются, а он продолжает стоять, как парализованный несколько минут, в течение которых звук каблуков зимних сапог Оли постепенно стихает, и, как только за девушкой закрывается дверь, Олег резко разворачивается и со всей, которая, наверное, в нем только есть, силой начинает бить в стену, что-то крича и проклиная все на свете. До тех пор, пока на стене не остаются кровавые следы, а по рукам не начинают течь тоненькие алые струйки. Тут он обессилено падает на колени, уткнувшись лбом в стену и начиная что-то тихо и еле разборчиво шептать. И единственное, что я смогла уловить, навострив уши: — Мам, что мне делать?***
Стою возле приоткрытого окна больничной палаты, задумчиво смотря сквозь стекло на падающие снежинки и скрестив руки на груди, полностью погруженная в свои мрачные мысли, думая лишь об одном: о том, что я услышала пару дней назад, сидя за коробками со спортинвентарем. Слушаю, как подруга стучит по клавиатуре ноутбука, дописывая сочинение по литературе, которое очень просила передать своей учительнице. Бросаю на закрывшуюся несколько минут назад белую дверь, за которой скрылся Олег, и прикрываю глаза, медленно выдыхая. — Нел, — тихо обращаюсь к рыжеволосой девушке, а та, услышав свое имя, сразу же поднимает голову, озабоченно смотря на меня. — Скажи, — снова отворачиваюсь к зимнему пейзажу, — как Белов относится к своей сестре? — и перед глазами всплывает образ заспанной девчушки с растрепанными высветленными волосами, взгляд которой я никак не могу забыть. Потому что это мой взгляд. Именно так я смотрела на все происходящее вокруг меня до тех пор, пока… Тряхнув головой, отгоняю от себя эти невеселые мысли. — Он ее очень любит, — уверенно произносит Нелли, а я спиной ощущаю, как она улыбается. — Ты даже не можешь себе представить, насколько. Он жизнь за нее отдать готов… — тут ее голос понижается. — Кроме нее, у него нет никого. Отца, который променял своих детей на молоденькую женщину, забыв напрочь об их матери, он не воспринимает за человека с того самого момента, как он привел новую жену в дом, а их — разлучил, отправив сестру в Германию, а его заставил остаться здесь. Оля… Он говорил, что она очень похожа на их мать, — слышу, как девушка закрывает крышку ноутбука. — А почему тебя вдруг заинтересовала эта тема? Поворачиваюсь к подруге и смотрю на нее уставшим взглядом. Бедная моя девочка, ты даже представить себе не можешь, что тебя ждет, когда ты вернешься в школу. И я бы сделала все на свете, лишь бы облегчить твои мучения, но… Какого бы плохого мнения я не была о Белове, я не могу поступить с ним так… Я не могу лишить его сестры. — Очень сложно, наверное, жить так далеко от человека, с которым ты вырос. С которым, — тут она мягко улыбается, становясь похожей на ангела, — ты даже первые девять месяцев своей жизни лежал совсем рядом в мамином животе. — Они что, близнецы? — в удивлении вскидываю брови вверх, ошарашено смотря на Нел. — Двойняшки, если быть точнее, — задумчиво отвечает она, приложив указательный палец к нижней губе. Шумно вздыхаю и снова отворачиваюсь от нее. — Понятно, — тихо произношу я. И устремляю взгляд куда-то вдаль, не видя перед собой ничего: ни ветвей деревьев, покрытых снегом; ни, на удивление, голубого для зимы неба; ни порхающих снежинок. Ничего. А внутри меня идет война между моим человеческим началом и между дружескими чувствами и любовью к Нелли. И, как бы я ни хотела помочь подруге, я не могу лишить Белова сестры, потому что перед глазами уже третий день стоит образ рухнувшего на колени Олега, неосознанно взывающего к своей матери.***
Стою возле открытого окна комнаты общежития в одной лишь футболке Богдана, докуривая уже третью за последнюю четверть часа сигарету, думая о чем-то своем. Слышу шум воды, доносящийся из ванной комнаты, смотрю на помятую постель, и губы трогает слабая улыбка. Не знаю, как долго я еще протяну, но сейчас я чувствую, что не одна: со мной рядом любимый человек и близкая подруга. И, наверное, даже несмотря на мое нынешнее состояние, я никогда не была более счастливой, чем сейчас. И если в моей следующей жизни передо мной поставят выбор: прожить ту жизнь, которой я жила до приезда в интернат, не зная ни горя, ни печали, не чувствуя обжигающего спину дыхания смерти, или же прожить несколько таких же месяцев, которые я провела здесь, а потом уйти на тот свет — я выберу второе. Без раздумий. — Саш, — слышу бархатный голос над своим ухом, в секунду развеявший все мои мысли, — умнее ничего не придумала? — и через мгновение перед моим носом закрывается окно, а я поворачиваюсь к уже присевшему на стол юноше, чьи влажные после душа волосы растрепаны, а по оголенному торсу стекают капельки еще невысохшей воды. — Ты даже сигарету не дал мне выбросить, — морщусь недовольно я, а он лишь качает головой, подавая мне пластиковый стаканчик, наполовину заполненный моими же окурками. — Не боишься, что можешь простыть? — бросает на меня оценивающий взгляд, довольно улыбаясь проделанной работой: мои все еще красные щеки, запутанные волосы и сияющие счастьем глаза говорят сами за себя. — Смотрю, тебе понравилась эта футболка? — Мне нравятся все твои вещи, Богдан, — слабо улыбаюсь и медленно подхожу к нему, начиная водить ледяными пальцами по его груди, отчего парень слегка вздрагивает. — Потому что они твои, — чувствую, как его рука проводит по внешней части моего бедра, уверенно поднимаясь все выше, и, собственнически сжимая мою ягодицу, он подталкивает меня к себе, обнимая другой рукой. И снова мы стоим так невыносимо близко друг другу, отчего у меня начинается невероятная ломка по телу. Всегда было забавно смотреть на моих знакомых-наркоманов, которые говорили: «я только попробовать», а в итоге — летальный исход. А теперь я сама оказалась на их месте, только вот мой наркотик — это Богдан. И без него я не могу дышать. Меня начинает ломать, когда я хотя бы минуту нахожусь без него. И это куда хуже того же кокаина, спайса или амфетамина. Провожу рукой по его ключицам, груди, вдоль живота, спускаясь к резинке его боксеров, начиная медленно отходить назад, к кровати, и тяну его за собой, ловя на себе похотливый взгляд черных глаз, в которых я тону каждый раз, как только смотрю в них. — Одинцова, ты чего вытворяешь? — самодовольно спрашивает Богдан, как только прижимает меня к кровати, нависнув сверху. — А вас что-то не устраивает? — закусив губу, спрашиваю я и провожу рукой через ткань по его пока ещё не возбужденной плоти, после чего начинаю медленно стягивать с него боксеры. — Да нет, — хмыкнув в ответ, отвечает брюнет, с чьих темных волос капают капельки воды мне на лицо. — Просто удивляюсь тому, когда ты у меня успела стать нимфоманкой. А я лишь раздраженно фыркаю и, прикрыв глаза, беру в руку его член и начинаю делать поступательные движения, дабы «поднять» его. А парень лишь качает головой, и в следующее мгновение наши губы сливаются в страстном поцелуе. И мы не умеем по-другому: ни разу с Богданом у меня не было нежного секса, только лишь страсть, поглощающая нас с головой, громкие стоны, расцарапанные руки, спина, покрытая засосами шея и грудь… Только так и никак иначе. И мне это нравится. Нравится до дрожи во всем теле. — Богдан, — шепчу я сквозь поцелуй, когда юноша уже снял с меня последний предмет одежды, чем привлекаю его внимание, и на несколько секунд он замирает. А я лишь как-то зловеще улыбаюсь и, толкнув его в грудь со всей силы так, что тот отстраняется от меня, заставляю его лечь на спину и, перекинув через него правую ногу, сажусь сверху, смотря прямо ему в глаза. — Саш, ты что-то хотела сказать? — не прерывая зрительного контакта, спрашивает Неридов, слегка приподняв бровь. — Хотела, — киваю в ответ. После чего привстаю на колени и, взяв его теперь уже возбужденный член, медленно начинаю садится на него, постепенно привыкая к его размерам, в то время, как парень заворожено смотрит на меня, затаив дыхание, словно боясь спугнуть этот момент. Опираюсь руками о его грудь и смотрю на него сверху вниз, как я это всегда любила делать ровно так же, как и чувствовать, что Богдан полностью в моей власти и сейчас выглядит, как мальчишка. Словно весь его холод куда-то улетучивается, а спокойствие и невозмутимость полностью подавляются неконтролируемым желанием, плескающимся в его глазах. Начинаю медленно двигать бедрами, все еще смотря на парня, который схватив мою руку, тянет меня на себя, заставляя оказаться к нему еще ближе. — Я тебе говорил, что ты лучшая любовница, которая была в моей жизни? — на ухо шепчет мне Богдан, обжигая мою тонкую кожу своим мятным дыханием. — Скажем, что догадывалась, — отвечаю я, начиная тихо постанывать, когда юноша берет контроль над ситуацией в свои руки и, прижав меня к себе одной рукой, придерживая за спину, резко переворачивается, и, снова оказавшись сверху, начинает двигаться во мне еще быстрее. — Богдан, — срывается с моих губ его имя вперемешку со стоном, который он ловит поцелуем. — Я тебя люблю. Каждое мое слово сопровождается все более глубоким толчком, отчего меня начинает накрывать чувство эйфории. Я словно не здесь, словно смотрю на все это со стороны, но чувствую каждый его рваный вздох, каждое его прикосновение, каждое касание его губ к моей шее или же ключице. Все словно смешивается вокруг: время останавливается, а в мире нет никого, кроме нас двоих. Я словно теряюсь во временно-пространственном континууме и запрокидываю голову назад. Чувствую, как приближаюсь к своему пику, реагируя на каждое его движение, извиваясь под ним, словно оголенный провод, комкая простыни в руках, тяжело и отрывисто дыша, задыхаясь от накрывающего меня оргазма. Широко открываю глаза, устремив пустой взгляд в потолок, изгибаюсь в спине настолько, насколько это вообще возможно, а в следующий момент обхватываю его спину руками , вцепившись в нее ногтями, и с моих губ слетает громкий и протяжный стон, за которым стоит невероятное чувство наслаждения и слабости. Богдан все еще двигается во мне, тяжело дыша мне на ухо, а я царапаю его спину, впиваясь ногтями в кожу с каждым толчком все глубже. Вдруг он выходит из меня, и я чувствую что-то теплое на своем животе. И уже через несколько минут Богдан притягивает меня к себе, зарываясь носом в мои волосы, и просто засыпает, как маленький ребенок, тихо посапывая.***
Иду по коридору с пачкой тетрадей, которую англичанка попросила меня отнести в аудиторию, чем очень меня возмутила. Интересно, с каких это пор я должна таскаться по поручениям этой женщины, словно шестерка? В школе уже совсем пусто, и складывается такое ощущение, что вокруг все замерло в ожидании чего-то. Словно вот-вот, и что-то произойдет. Словно вот-вот, и грянет молния. Ежусь от неприятного предчувствия и ускоряю шаг, уверенно идя к находящемуся в конце коридора кабинету. За окном уже сгущаются сумерки, а еще не включенные фонари выглядят темными силуэтами в тени покрытых снегом деревьев. Губы трогает слабая улыбка, а я на секунду останавливаюсь, пытаясь запомнить этот зимний пейзаж. Но чувство тревоги все равно не хочет меня покидать… Вдруг слышу шаги из другого конца коридора и, повернувшись, вижу семенящую Нелли, которая не видит вокруг себя ничего. Словно у нее одна цель: попасть в пункт назначения. А именно — в тот же кабинет, куда собираюсь я. Довольно улыбнувшись, направляюсь к аудитории, только вот доносящиеся из-за двери голоса заставляют меня замереть и затаить дыхание. Заглядываю в приоткрытую дверь, за которой стоит дрожащая всем телом Нелли, напротив которой за партой вальяжно сидит Белов. — Что это? — презрительно спрашивает юноша, держа двумя пальцами какой-то белый конверт и смотря на него так, словно держит в руках дохлую крысу. — Олег, — тихо произносит девушка, нервно заправляя рыжую прядку за ухо и заводя ногу за ногу. — Я подумала, если ты не хочешь меня выслушать и поговорить, то хотя бы это прочитаешь… — неуверенно говорит она, а от ее заискивающего тона у меня сердце сжимается. — Каменская, — раздраженно вздыхает Белов, — я тебе уже все сказал. И эти твои каракули не изменят моего решения. Или снова будешь валяться у меня в ногах, как в тот раз? Или как вчера — снова рыдать и стелиться передо мной, унижаясь и падая в моих глазах ниже плинтуса? — самодовольно. Грубо. Презренно. Убить тебя готова, мудак ты бесчувственный. Если бы только не знала причины, по которой так себя ведешь. — Олег, пожалуйста, — ее голос дрожит, а сама она опирается одной рукой о рядом стоящий учительский стол, пытаясь удержаться на подкашивающихся в коленях ногах. — Я ведь, правда, люблю тебя. — Уже не надо, Каменская, — отмахивается он рукой, а Нелли замирает, как вкопанная, и стоит так на протяжении пары минут. Вдруг она вскидывает голову и, расслабив сжатые до побеления костяшек кулаки, направляется мелким шагом к светловолосому парню, застав того врасплох. Выхватив у него из рук конверт, Нел каким-то несвойственным для нее тоном, полным желчи и злобы, произносит: — Не надо, говоришь? Не надо?! Не надо ему, блять, посмотрите на него! — сплевывает она эти слова с языка, словно какую-то дрянь. — Да пошел ты, Белов! Я не раз уже пожалела о том, что полюбила такого ублюдка, как ты! Слышишь?! — ее голос срывается на крик. — Как скажешь, я разлюблю тебя, раз так будет тебе угодно. А это, — девушка выпрямляет руки, в которых держит бумажный конвертик, — забудь нахрен обо всем, что я тебе говорила! Я пыталась понять тебя! Пыталась оправдать тебя! Я пыталась сделать все, что в моих силах, чтобы вернуть тебя! А ты только и знаешь, что носом воротить! — она плачет. А мое сердце кровью обливается, смотря на то, как моя маленькая девочка страдает. И хуже от того, что я ничего не могу сделать. Прости меня, Нел, правда, прости… Тут она начинает кромсать находящийся у нее в руках конверт, после чего подходит к Белову и бросает ему все это в лицо, за чем сразу же следует громкая и звонкая пощечина, от которой парень просто-напросто не успел бы отвернуться, даже если бы захотел. Только вот он не хотел. Знал, что за дело. Знал, что заслужил. Поэтому все так же невозмутимо сидит за партой, и единственное, что его выдает — сжатые с силой кулаки. — Я пыталась, — уже тише продолжает девчонка. — Никто не скажет, что я не пыталась. Теперь же я ухожу. Не знаю, что должно произойти, чтобы я еще хоть раз к тебе подошла, Олег. И без лишних слов выходит из кабинета, даже не замечая меня. Не замечая ничего вокруг. — Наверное, ты в голове уже продумываешь план моего расчленения, да, Одинцова? — слышу голос Олега, который все так же продолжает сидеть за партой, но уже приложив к щеке ладонь и слегка ее потирая. — Это будет слишком просто, Белов, — спокойно отвечаю я, бросив пачку тетрадок на учительский стол и присев на соседнюю парту. — Мучайся со всем этим сам, — взглядом показываю на множество кусочков порванного письма, которые он уже успел бережно сгрести в кучку. Слабо улыбаюсь. — С чем конкретно? — нахмурившись, спрашивает он. — Да со своей больной любовью и дурной головой. Помочь склеить? — Если ты об этом, то я собирался это выбросить, так что нахрен мне это клеить, — а я лишь скептически смотрю на него. — Чтоб ты знал, Белов, — задумчиво произношу я, устремляя невидящий взгляд в окно, — как бы плохо я к тебе не относилась, ты единственный человек, которому я смогу доверить Нел, когда меня не станет. — Саш, ты умом тронулась? — недоуменно говорит он. — Нет, Олег, — качаю головой. — Как бы парадоксально это не звучало, но это правда, — скрещиваю руки на груди. — Потому что сейчас ты не пятнадцатилетний пацан, который гонится за репутацией. Сейчас ты влюбленный дурак, который упадет в глазах каждого, станет моральным уродом, но не даст Нел в обиду. Говоришь, для тебя нет ничего святого? — медленно перевожу взгляд на него. — Не ври. Каменская и твоя сестра — вот ради кого ты заставишь себя страдать, мучиться и унижаться. Но не позволишь кому бы то ни было причинить им вред. Именно поэтому Нелли до сих пор ни о чем не знает. — Ты… — ошарашено смотрит на меня Белов, теперь уже прекрасно понимая, что я в курсе. — Откуда? — единственное, что может вымолвить он. — Я люблю оказываться в нужном месте, в нужное время. Как сейчас, — пожимаю плечами. — И как бы мне не было прискорбно это признавать, но я поддерживаю твое решение, Олег. А письмо все-таки склей и прочитай. Хотя бы поймешь, каково ей сейчас, — киваю в сторону выхода. — Спасибо, Саш, — тихо говорит парень, проведя рукой по светлым волосам. — За понимание. И доверие, — а я лишь слабо улыбаюсь и направляюсь к двери. — Береги ее, Белов. А то я даже с того света пропишу тебе книжкой по лицу, ты меня знаешь, — последнее, что бросаю ему я, прежде чем покинуть кабинет, оставляя юношу наедине со своими мыслями.***
Смотрю в глаза лежащему на моих коленях Богдану, нежно улыбаясь. В его глазах сейчас столько тепла и доброты, которые он хочет мне подарить, отчего мне становится невыносимо тоскливо от того, что нам придется расстаться. Потому что я уже ощущаю, как смерть дышит мне на ухо и держит за руку. Потому что внутри я уже вся «иссохла». Потому что я уже не могу ничего делать. Во мне просто больше нет сил. — Ты какая-то другая сегодня, — нахмурившись, произносит Богдан, как-то озабоченно смотря на меня. — Ты себя хорошо чувствуешь? — Более чем, — слабо улыбаюсь. — Расскажи мне про свою маму, пожалуйста. — Я мало, что помню о ней, — отвечает он севшим голосом. — Но она была очень красивая. Как ты, — добавляет он после секунды молчания. — И каждый день покупала мне что-то вкусное. А еще пела перед сном. Больше я не помню ничего. У меня остались только фотографии. — Хочешь, я тоже тебе спою? — на что Богдан лишь удивленно вскидывает брови, но молча кивает. И я просто зарываюсь пальцами в его мягкие волосы, начиная играться с ними, и петь какую-то первую пришедшую мне на ум песню.Прости меня, родной. Я так сильно люблю тебя. Просто до боли в сердце. Но мое время подошло к концу. И я больше не могу оставаться здесь так долго. Увы, но нам пора прощаться. Ты даже не представляешь, как мне сейчас невыносимо смотреть на твои подрагивающие реснички, на твои такие родные губы, на черты лица. На эту беззаботную сквозь сон улыбку, которую я больше никогда не смогу увидеть. Прости меня за все. За мою слабость. За то, что я больше не могу бороться за свою жизнь. И спасибо тебе за то, что ты сделал для меня. За то, что ты всегда был рядом. За твою любовь. Знаешь, каково это — любить кого-то до боли? Конечно, знаешь. Ведь мы любили друг друга именно так. Хотя почему любили? Любим. А я буду любить тебя всегда. Потому что ты единственный, кто смог показать мне, что такое жизнь, чувства, эмоции… Только, пожалуйста, не надо плакать и закрываться в себе, когда ты поймешь, что меня больше нет. Пожалуйста, не будь больше таким холодным. Дари то тепло и ту доброту, которые в тебе есть, окружающим. Не всем, не каждый этого достоин. Но хотя бы своим близким. Пожалуйста, постарайся отпустить меня. Отключиться от меня, потому что я не аппарат искусственного дыхания. Ты сможешь дышать самостоятельно. Без меня. Пожалуйста, не ищи в каждой девушке мое отражение. Иначе потеряешь ту, которая сделает тебя счастливым. Ты говорил, что судьба у тебя такая — терять любимых и близких тебе людей. И быть счастливым совсем недолгое время. Это не так. Это был мой выбор — уйти. Потому что я слабая. Но ты обязательно встретишь ту, которую полюбишь. Не будь с ней холоден. Люби ее. Люби так, как ты умеешь. Пожалуйста, приглядывай за Нелли. Она у меня такая маленькая и беззащитная. И я оставляю ее с этим миром один на один. Пожалуйста, не отталкивай ее. Помогай, если увидишь, что ей это необходимо. Пожалуйста, продолжай жить. Слышишь, Богдан?! Жить, не существовать. Я очень надеюсь, что ты будешь идти вперед. И не оглядываться назад. А я… я всегда буду рядом, смотреть на тебя оттуда, с неба. Кажется, я слишком многого у тебя прошу, не отдавая ничего взамен. Прости. Я надеюсь, что ты сделаешь так, как я прошу… И последнее: будь осторожен. И ничего с собой не сделай. Питайся правильно. А зимой надевай шапку, хоть ты этого совсем не любишь. Не хочу, чтобы ты заболел. Я люблю тебя, Богдан. Спасибо за то недолгое время, которое мы с тобой провели вместе. Жаль, что у нас было его так чертовски мало. Мне не хватило тебя. Мы обязательно встретимся через несколько десятков лет. Где-то там. Потому что лучик не может без Солнца. Так же, как и Солнце — без лучика света. И тогда у нас все будет по-другому. Тогда я уже никуда от тебя не уйду. Я люблю тебя. P.S. Наверное, когда ты найдешь и прочитаешь это письмо, меня уже не будет в живых. Поэтому прости меня еще раз. Надеюсь, тебе понравилась та песня, которую я спела тебе…
Откидываюсь на спинку стула и, взяв дрожащими руками телефон, набираю по памяти знакомый номер. — Да, Саш? — слышу с детства знакомый голос в трубке, отчего сердце сжимается, а на глаза начинают наворачиваться слезы. — Привет, мам, — дрожащим голосом произношу я. — Дочь, ты что, плачешь? Что случилось? — озабоченно спрашивает она. — Нет-нет, все в порядке. Просто я очень соскучилась… Когда мы увидимся в следующий раз? — Родная, — расстроено вздыхает мама, — я не знаю. Работы столько навалилось, что я порой не успеваю даже поесть… Но собираюсь летом прилететь, в первых числах. — Хорошо, мам… — Ты по делу решила позвонить или просто так? Может, я тебе вечером перезвоню, а то я занята, — извиняющимся тоном говорит она, а я лишь грустно смотрю в окно. Даже сейчас ты не можешь уделить мне время. Даже пяти минут. — Да нет, мамуль… Просто хотела тебе сказать, что очень тебя люблю и скучаю. Прилетай поскорее… — Я тебя тоже люблю, родная моя. Тогда до вечера, — и слышу короткие гудки в трубке. Даже сейчас ты не смогла просто поговорить со мной и двух минут. За все это время ты ни разу не позвонила мне, каждый наш разговор — моя инициатива. Хотя ничего удивительного. Тебе никогда не было до меня дела. В отличие от папы… Поднимаю голову и устремляю взгляд в небо… — Жди меня, папочка… Я скоро приду к тебе, — дрожащими руками беру скальпель, который достала в кабинете медсестры и, оставив на столе письмо, предназначенное матери, направляюсь в ванну. Прости, Нел, что не смогла попрощаться с тобой лично… Я бы просто не смогла… Бросаю взгляд на ее кровать, где под подушкой лежит письмо, предназначенное для моей малышки, и, тяжело вздохнув, направляюсь в ванную комнату, закрыв за собой дверь на ключ. Сев в ванную, открываю теплую воду и медленно провожу острым скальпелем вдоль вен, вздрагивая от боли. Простите меня. Каждый из вас. Нел, Богдан, Леша, Дима, Олег, Ева… Мама… Пожалуйста. Каждого из вас я безгранично люблю. Но нам пришла пора прощаться. Закрываю глаза, начиная вспоминать эпизоды из детства: как я бегала от папы по дому, как пряталась от ругающейся бабушки, как ходила с семьей в поход, как валялась с папочкой под ночным небом… Сейчас каждое воспоминание заставляет меня улыбаться, даже несмотря на то, что совсем скоро я буду смотреть на этот мир откуда-то сверху. Вся моя жизнь сейчас кажется каким-то калейдоскопом ярких и запоминающихся событий. И как бы я хотела прожить все это заново, еще разочек. Но уже слишком поздно. Под кожей еще бьется пульс, но я чувствую, как жизнь постепенно вытекает из меня, покидая мое болезненное и слабое тело. Я останусь. Останусь на этой земле, пока вы будете обо мне помнить. Я же не забуду вас никогда. Я буду выпадать каждую зиму белоснежным снегом, оставаясь снежинками на рыжих волосах смеющейся Нел, а летом греть лучами солнца моего холодного мальчика, весной буду первым подснежником, а осенью — последним опавшим листочком… Вижу в конце тоннеля яркий свет. Интересно, это и есть конец моего жизненного пути? Вижу бегущую впереди фигуру, которая, остановившись в конце тоннеля, поворачивается ко мне. А я вижу в ней себя. Счастливую, живую и здоровую. И эта Саша протягивает мне руки, которые я с благодарностью и слезами на глазах принимаю. И ведет меня в безболезненный и беззаботный мир, о котором я так давно мечтала…