... and I will try to fix you

Вечер мягко опустился на улицы города, окутывая все синеватыми сумерками, и уставшие после работы люди спешили на автобусы и поезда, везущие их до дома. Обыкновенный вечер, ничем не примечательный и даже скучный. - Лайтнинг, эй, Лайтнинг! – Негромко позвала сестру Сера, счастливо улыбаясь и болтая ногами, и девушка с едва слышным недовольным шипением оторвалась от уроков. - Ну что случилось? Нельзя было не признать сходство сестер: правильные черты лица, светлые глаза, опушенные длинными ресницами, розовые волнистые волосы, мягкими прядями сейчас ниспадающие на плечи. Однако Клэр, которую все, кроме родителей, называли Лайтнинг, выглядела куда взрослее своей младшей сестренки – во всем ее облике проглядывал лед, начиная от взгляда и скупых движений, больше подходящих для закаленного в драках бойца, нежели чем для молодой девушки, и кончая совсем неженственным стилем одежды. Для Серы же больше подходил эпитет «милая». Мягкие черты лица, очаровательная улыбка – все это Сера подчеркивала одеждой: она одевала соразмерно короткую юбку, как примерная девочка носила черные гольфы и всегда делал хвост набок. Неудивительно, что она пользовалась популярностью в школе. - Ты пойдешь на вечер? – чуть смущенно спросила Фаррон-младшая, внимательно вглядываясь в лицо старшей сестры. Та повернулась корпусом к Сере, категорично сложила руки на груди и, чуть приподняв левую бровь, прямолинейно, а точнее, прямо в лоб спросила: - Да, иду. А тебе зачем это так важно знать? Лайтнинг никогда не ходила вокруг да около. Не понимая женской любви говорить намеками, она всегда говорила прямо, без обиняков, часто ставя собеседника в нелепое положение, когда вроде бы и надо сказать, но без намеков это получится грубо. За такую манеру Фаррон, мягко говоря, недолюбливали девушки, распуская сплетни про мужлана в юбке, зато она пользовалась явным уважением парней не только за подобную прямолинейность, но и сильный удар с ноги. - Ну, не могла бы ты взять меня с собой? – обезоруживающе улыбнулась Сера, делая невинные глазки, и Лайт, ответив легкой полуулыбкой, бросила сестренке, поворачиваясь обратно к ненавистной высшей математике: - И зачем только тебе это? Пауза в несколько секунд, и девушка, чуть запинаясь, выложила истину своего вопроса. - Понимаешь… У тебя в университете учится один парень, Сноу Вильерс, и я бы хотела… Сера самозабвенно продолжала свой монолог, не замечая, как Клэр побледнела и до побелевших костяшек сжала ни в чем не повинную ручку. Легкие сжались настолько сильно, что каждый вдох-выдох заставляли сердце биться все сильней, и вскоре его стук в ушах затмил все остальные звуки. Кровь серо-бурой пылью летела по венам, считая участившийся пульс, а пустота в голове отозвалась глухим эхом. Панически бьющийся в груди комочек до предела натягивал нервы и перекрывал голосовые связки, не давая нейронам достичь ее разума. - Понятно, - выдавила из себя Лайтнинг и почувствовала, что не может находиться в одной комнате с влюбленной сестрой. Скрип отодвинутого стула, вопрос Серы, фальшивая улыбка, шаги по лестнице, наспех одетая обувь и наброшенная на плечи куртка – девушка сама не заметила, как оказалась на улице, жадно вдыхая прохладный вечерний воздух. Откровение стало самым сильным ударом, который она не смогла блокировать – это влюбленность Серы в парня, к которому Лайтнинг сама была неравнодушна. - Боже, да что же это такое?! – едва не взвыла Фаррон и, пнув носком серого кеда банку, поплелась прочь от опостылевшего дома, в центр города, где всегда кипела жизнь, готовая принять любого в свои объятия. Мир разбивался на части, не давая ужиться с собой, своими чувствами, и это медленно, но верно убивало девушку. *** Бар «Седьмое небо» был почти пуст, не считая двух человек, расположившихся у большого окна с клетчатыми занавесками, привносивших в интерьер какой-то уют. Хозяйка методично протирала стаканы белым полотенцем, постоянно заправляя темную прядь за ухо. Точеные черты лица, белая мраморная кожа, оттененная черными длинными волосами – девушка была бы очень хороша собой, если бы не притаившаяся в карих глазах печаль, словно она прожила очень долго и знала столько, сколько просто-напросто не положено знать в ее возрасте. Прозвеневший колокольчик оповестил о новом клиенте, и она оторвалась от своего занятия, натягивая на лицо приветливую улыбку. - Добрый день, - привычно поздоровалась она, но осеклась, натолкнувшись на взгляд ярко-синих глаз, добро улыбающихся ей, и она сама не заметила, как маска превратилась в искреннюю улыбку. – Привет, Клауд. Вошедший молодой человек кивнул и, лишь подойдя поближе, негромко поприветствовал подругу. - Привет, - мягко сказал он, усаживаясь за барную стойку и подпирая голову ладонью, просто спросил, - как поживаешь? - Да нормально, не могу жаловаться, - ответила она, ставя стаканы на полку и пододвинув стул, села напротив Страйфа, внимательно оглядывая друга детства. Растрепанные светлые волосы, обсыпанный веснушками немного курносый нос, печальные синие глаза – в детстве на ум ей приходила ассоциация лишь с летним солнышком. Но они тогда и были детьми. Улыбчивый мальчишка Клауд Страйф постоянно влезал во всякие авантюры, подбивая свою лучшую подругу, и Тифа не могла не признаться в себе, что даже сейчас она видела в нем отголосок этого мальчугана. Черная водолазка под горло с длинными рукавами скрывает следы ранений, тонкие шрамы, испещрившие кожу, темные джинсы, разношенные кеды – после службы в Афганистане парень не признавал другой одежды, словно постоянно был в боевом напряжении, не давая себе ни минуты, чтобы расслабиться. Локхарт до сих пор помнила его искаженное во сне лицо, как он, пытаясь избавиться от навязчивого наваждения, расцарапывал в кровь виски, прячась от кошмаров. Тогда, она, обняв его, пыталась убаюкать плачущего от страха и боли друга, чувствуя, что он не делится с ней и сотой частью его воспоминаний. - Как Марлин и Дензел? – улыбаясь спросил Клауд, слегка щурясь. Кто-кто, а Страйф знал, что Тифа Локхарт могла часами говорить о своих приемных детях, смешливой маленькой Марлин и молчаливом, чуть угрюмом Дензеле. - Да все в порядке, - махнула полотенцем девушка, пряча довольную улыбку. – Сам-то как? Давно не заходил. - Да дела. На работу устроился, - хмуро заметил бывший солдат, отводя глаза в сторону. – Верстальщиком в пиар-агентство. - Уже неплохо. Будешь что-нибудь? – предложила брюнетка, ставя на стойку стакан. Получив кивок, она достала пузатую бутылку из зеленого стекла и налила немного в стакан. – Завтра день рабочий, тебе много нельзя. - Сегодня третья годовщина смерти Зака, - устало уронил он, не притрагиваясь к стакану. Худые пальцы взъерошили и без того растрепанные пшеничные волосы, словно пытаясь выбросить мысли из усталой головы. Тифа молчала. Да и что можно было сказать человеку, у которого лучший друг погиб на собственных глазах, прикрывая собой раненного товарища? Который молчал, когда обезумевшая от горя мать кричала: «Почему погиб он, а не ты»? Который с горечью смотрел на невесту, навсегда спрятавшую подвенечное платье в шкафу и тихо баюкающую еще не рожденного ребенка? Который лишь повторял одно слово «простите» наяву и во сне? Резко повзрослевший мальчишка рано ощутил на своих плечах тяжелое бремя войны, которое вовсе не стремилось его отпускать из своих цепких объятий.