Стокгольмский синдром

      В начале февраля в Хармони уже весна. Хотя что в Хармони считать зимой? Снег здесь вообще редкость – выпадет, например, на Рождество, порадовать детишек и романтичные натуры, полежит в среднем неделю-полторы – и всё, тает. Всё остальное время на дорогах жидкая кашеобразная плавно перетекающая в весну осень. И всё же именно с началом февраля люди всё чаще, спеша куда-то по улице, вдруг останавливаются и, с мечтательной улыбкой вдыхая влажный воздух, уносятся мыслями в мечты и воспоминания. Что-то есть в нём такое, в воздухе. В запахе влажной земли, прелой листвы и хвои, а ещё духов, шоколада и цветов…       Две женщины, выгружающие коробки из машины и перетаскивающие их в нарядный домик с немного запущенным садиком, болтали весело и без умолку, из-за чего работа, надо сказать, шла вдвое медленнее, чем могла бы.       – Хорошо Фрэнк устроился – работа у него, видите ли… Разок-то мог отпроситься, встретить, помочь разгрузиться, ничего б там без него не поломалось… Хотя и ну его к чёрту, что мы, сами не справимся?       – Джосси, да не стоило тревожиться, мы бы и сами…       – Что – сами? Довезли бы на автобусе все эти коробки? – как доказательство зловредности коробок, под ногу светловолосой женщине подвернулся мелкий камешек, удержать равновесие удалось, но верхняя коробка медленно и ехидно съехала и спикировала вниз.       – Тогда б я меньше всякой ерунды с собой взяла, - темноволосая женщина подняла коробку и положила поверх заготовленной своей горки, - отвыкла ездить по гостям, собралась как на вечное поселение….       – …К тому же, твоей подопечной так, наверное, лучше. Стоит ли сразу подвергать её такому стрессу, как поездка в многолюдном транспорте?       Темноволосая догнала светловолосую, они пошли рядом.       – Ну, может, и так… Хотя я именно это и поставила своей целью – разорвать её изоляцию. Чем скорее она вернётся в общество, в круг людей – обычных людей, не персонала больницы и тем более пациентов – тем лучше, я считаю.       Расположив коробки в прихожей, они перевели дух. Джосси огладила мелированную гривку, смущённо улыбнулась. Сейчас Ванда скажет что-нибудь о том, что тут совсем ничего не изменилось… Они ждали приезда сестры долго, очень долго, планировали к этому времени если не ремонт, то хоть какие-то обновления и перестановки сделать… Куда там, с Фрэнком и его вечной работой…       По улице на полной скорости пронеслась машина, громко орущая музыкой и набитая горланящими подростками. Джосси передёрнула плечами, глядя им вслед.       – Понаехало идиотов, будто своих было мало… курортная зона им тут…       За процессом с соседнего участка наблюдали две кумушки. Они, эти кумушки, как всегда уже всё знают – и кто приехал, и зачем, и с кем, хотя никто их вроде специально не извещал. Какое-то время они тихо шушукались между собой, наконец любопытство окончательно победило и осторожность, и здравый смысл, и они решили подойти – как раз тогда, когда темноволосая женщина открыла дверь машины, чтобы помочь выйти ещё одной, невидимой и неслышимой до сих пор пассажирке.       – О господи, кто это к нам приехал? Никак, малютка Ванда? Сколько же мы тебя не видели, с ума сойти, просто целую вечность!       Ванда сдержанно улыбнулась.       – Много работы, миссис Пингер.       Джосси, увидевшая, что сестру берут в оборот, нахмурилась, уже обдумывая, как отшить любопытствующих соседушек так, чтоб не дать им новых поводов для приставаний и сплетен.       – Ой, а это с тобой кто? Привезла с собой подружку?       За руку Ванды, слегка опираясь, держалась высокая темнокожая женщина, годами, пожалуй, помладше её, но с необыкновенно усталым, отрешённым лицом. Несмотря на распущенные волосы и на то, что стояла она в пол-оборота, кумушки, конечно, её сразу узнали.       – Милли, Амелия Уайт! Дорога-ая, как мы рады тебя видеть! Уж не думали, что увидим когда-нибудь! Как ты, милая, у тебя всё хорошо? Как чудесно, что вы с Вандой подружились и она взяла тебя в гости к своим родителям! Значит, мы теперь будем жить по соседству?       – Миссис Пингер, миссис Эллиот, нам пора. Скоро Фрэнк вернётся, а нам ещё распаковывать вещи и готовить ужин…       Как всегда в начале февраля, все силы Сары Палмер шли на одно – как не назвать своё состояние единственно верными словами. Смертная тоска.       Не та смертная тоска, которой называют скучные каникулы или неинтересные уроки молодые девчонки. А именно та, что скребёт на сердце беспощадными дикими кошками. Этими тёмными вечерами так страшно быть одной – но именно одной больше всего и хотелось быть. И её неизменно устраивало постоянное «много работы» Акселя, и ей совершенно не интересно было, на работе ли он на самом деле. Главное – что не дома. Не разбавляет ничем эту тишину.       В эти февральские дни, когда магазины ломятся от покупателей, толкущихся возле прилавков с валентинками и конфетными коробками в форме сердечек, а молодёжь вовсю кокетничает и планирует вечеринки, ей хотелось одного – чтоб по возможности все оставили её в покое.       Днём это было, конечно, невозможно – и приходилось улыбаться покупателям этих бесчисленных сердечек, даже если в их весёлой болтовне слышны были те самые, проклятые в Хармони, но никогда не забываемые имена, даже если вовсе не смущённым шёпотом, как было это поначалу, а в составе какой-то шутки, с гоготом на весь торговый зал. Это нормально – люди стремятся забыть плохое, вернее, не забыть, а … переиграть, что ли? Обратить страшное в шутку, посмеяться над ним – и так сделать не страшным. Она понимала. Даже эту новую моду – на конфеты с вишнёвым ликёром, в коробках с кровавыми разводами. Для них, для молодых – это уже не трагедия. Это история. Так на пожарищах бойко пробивается крапива, тянет к солнцу молодые побеги. И ей совершенно не стыдно за то, что растёт она на пожарище. Их жизнь светла, у них всё впереди. Они давят во рту эти пьянящие вишнёвые конфеты, целуются взасос, смеются, гоняют на вопящих музыкой машинах по городу, и пока не заботятся о том, чем занять свою жизнь. А она вот нашла. Неплохое занятие на остаток жизни – бежать от правды о том, что единственный мужчина, которого она любила, оказался сумасшедшим убийцей…       Всю жизнь она чего-то ждала. В хорошее время – счастья, в плохое – новых бед, смерти. Почему так получается, что особо неистово начинаешь ждать счастья именно тогда, когда беда произошла, да такая беда, что тракторными гусеницами прошлась и перепахала жизнь, и с удивлением обнаружив, что всё ещё жив – дышишь так жадно, в счастье веришь так безумно, как не получается в покое? Их с Акселем отношения, казалось, пережили второе рождение тогда, после тех событий… После того, как чуть не потеряли друг друга не в мелодраматическом, а самом что ни на есть прямом и окончательном смысле. Это казалось вторым медовым месяцем, вернее, по правде, у них и первого-то нормального не было… Они не говорили о любви, о доверии, о благодарности, о том, как много для них значит семья, столько слов за все годы до этого. И были не только совместные уикенды в парке – Ной на аттракционах, они на скамеечке со сладкой ватой, смеющиеся и украдкой целующиеся, как подростки, и неожиданно принесённые букеты хризантем или лилий, и даже усыпанная розовыми лепестками постель. И даже когда кошмар вернулся, когда днями, неделями, месяцами они ждали, что вот-вот беда придёт и в их мирный дом – они всё ещё держались друг за друга. Потом родилась Кристина… И вот вскоре после этого всё пошло на спад. Словно выключили какое-то особое волшебное освещение, выветрился из воздуха афродизиак. Было ли дело в том, что Кристина родилась очень больной, так что врачи сперва обещали, что она не проживёт и года, и последовали бесчисленные больницы, обследования, бессонные ночи, нервные срывы – рождение больного ребёнка действительно серьёзное испытание для любой семьи… Или снова винить во всём призраки прошлого? Их с Акселем брак снова не выдержал экзамен на звание идеального. И теперь они всё больше отдалялись друг от друга, и всё, что тогда у них было, казалось самообманом. И больше ей нечего было ждать…       Хлопнула входная дверь. Кто мог придти? Нехотя она поднялась из кресла, вышла в прихожую.       – Ной? Ты же вроде сегодня собирался… Боже, что произошло?       По щеке Ноя, из разбитого виска, текла кровь, куртка была намертво измазана в грязи.       – Всё нормально, мама…       – Я звоню отцу.       – Я же сказал – всё нормально. Ну, подрался, что такого. Я им тоже навалял, всё хорошо.       – Им? Боже, это просто… Живо в больницу, я хочу знать, что с тобой всё в порядке. Сколько раз я говорила – не ходи так поздно…       – Я совершеннолетний, - Ной отстранил руку матери, скинул грязную куртку прямо на пол у порога и прошествовал в ванную. Сара семенила следом.       – Ты… Кто на тебя напал? Что случилось, сынок?       – Так, золотая шантропа, - парень скривился, оглядывая в зеркале распухшую губу, - заинтересовались моим мобильником и есть ли чего по мелочи, - он сунул голову под воду, Сара смотрела, как кружат вокруг сливного отверстия рыжеватые потоки и чувствовала, как внутри зарождается неясная тревога. Она так больше и не может спокойно видеть кровь…       – Чтоб этих туристов… Надо сказать Акселю, что пора уже что-то делать с этим заезжим дерьмом...       – Дерьмо, мама, местное, - Ной окунул мокрую голову в полотенце, - спасибо Трою и Олсону, бросили меня одного отбиваться, улепётывали – только пятки сверкали. Я, конечно, отбился… Но кто первый решил, что раз я сын шерифа, то супермен? Имел я в виду таких друзей, честно…       Сара покачала головой. К сожалению, уличный разбой стал в Хармони в последнее время обычным делом. И, Ной прав, не только заезжие в этом виноваты. Город изменился навсегда, это было неизбежно. 13 лет назад       После смерти – ну, как полагали, смерти – Тома Ханнигера возник реальный тупик с вопросом, кто теперь унаследует шахты. Завещание Том не оставил, ближайших родственников не имелось. В конце концов раскопали какую-то троюродную, если не вовсе седьмая вода на киселе, сестру, жившую в Миннеаполисе и Тома в последний раз видевшую в подростковом возрасте. Элизабет Коуди, 22 лет от роду. Лиззи, правда, счастье в виде владения какими-то шахтами и проживания в заштатном городишке в гробу видала, но у Лиззи имелся бойфренд Джим, который и уговорил её «хотя бы попробовать». Не каждый день, дескать, тебе оставляют наследство, деньги лишними не будут, а глушь… Ну, и глушь, и что? Поживут немного, отдохнут от шума большого города, а вернуться, если что, всегда можно.       Лиззи в горнодобывающей промышленности, как, впрочем, и в любой другой, не смыслила ни черта, чуть не заснула во время первого же доклада на совещании и мудро поручила вести все дела Стиву Ридеру, главному инженеру и старейшему из управляющего персонала.       Вот, правда, Джим, в отличии от Лиззи, интерес к производственным процессам проявлял. Точнее, не к производству как таковому, а к его результатам в виде прибыли. Он намерен был выжать из шахт максимальную выгоду в кратчайшие из возможных сроки, провести в Хармони всю жизнь в его планы не входило. Он фактически и встал у руля – Лиззи подмахивала любые документы не глядя, предпочитая проводить время в киношках, кафешках, салонах красоты, на худой конец дома у телевизора. Его стратегия, таким образом, входила в регулярную конфронтацию со стратегией Стива, полагающего, что прибыль прибылью, но смотреть на вещи надо реально, а кроме того – думать о людях… Но сперва никто и предположить не мог о масштабах проблемы.       Том Ханнигер, конечно, был психически больным и сделал много ужасного. Но в одном он совершенно не погрешил – шахты давно следовало закрывать. Все эти годы они работали на грани убытка, но старожилы, державшиеся традиций, долго упорно не хотели это признавать. А ткнуть носом в топографические планы и маркшейдерские документы – по которым ясно было видно, что угольный пласт конкретно здесь небольшой и песня эта вечной быть не могла изначально, дальше идут бедные пласты, которые скоблить не только мазохизм, но и разорение – можно не каждого. Стив и другие инженеры – понимали. Но выхода не видели – вся инфраструктура города была завязана на этих шахтах, кардинальное переустройство не делается в одночасье, и никто не хотел брать на себя такую смелость и ответственность. Проще было, увы, ждать того момента, когда очевидное отрицать не сможет уже никто.       Джиму реально удалось увеличить производительность. Он вообще очень любил поговорить о новых технологиях, инвестициях, прибыли и всём таком прочем, на совещаниях разливался соловьём. Бригадиры слушали его мрачновато – им было понятно, на котором слове стоит акцент, чья это прибыль и во что им обходится. Скоблить эти бедные пласты теперь, с внедрением нового оборудования, смысл имело… Но оставалось в разы более трудоёмким делом, а помимо того – становилось делом ещё более рискованным, дополнительное укрепление туннелей, поминутно грозящих обрушениями, Джим в своей статье расходов не предусмотрел, ему нужно было прежде всего отбить затраты на оборудование, при этом ни расписание смен, ни зарплата не изменились.       Когда произошли первые несчастные случаи, рабочие начали роптать, но Джим не стушевался ни в малейшей степени, выплатил пострадавшим компенсацию – заткнул рты.       А потом начались убийства… Когда нашли первого убитого, бригадира Перкинса, сперва никто не понял, что на самом деле произошло. Подумали, что несчастный случай. Хотя с опытом Перкинса, вроде бы, сорваться с подъёмника и размозжить себе голову и сломать позвоночник – смерть уж слишком глупая и нелепая, но такое бывает, и с более опытными бывает. Есть такой феномен – пока новички трясутся над соблюдением техники безопасности, старички понемногу ослабляют бдительность, полагая, видимо, что они у Христа за пазухой.       Но при обследовании трупа было выявлено – разбил голову о камни и сломал позвоночник Перкинс, уже будучи мёртвым. Вниз он отправился от удара чем-то острым и тяжёлым в затылок. Как вариант – шахтёрской киркой…       Несмотря на все директивы «в интересах следствия не разглашать» и вообще не сеять истерию – вой сразу поднялся нешуточный. Истерика и после тех убийств ещё не улеглась, сразу вспомнили, что тело Тома Ханнигера так и не нашли, Аксель ходил мрачнее тучи, весь на взводе, срывался на подчинённых – он ждал очередного удара по своей семье…       – Чего хочет убийца? Для чего он вернулся? – патетически вопрошала с экрана белозубо скалящаяся журналистка. Как будто он вправду может чего-то там хотеть… Просто убийца-психопат, которому всё равно, кого мочить… Когда погибли второй и третий бригадиры, Хорнет и Уолпол соответственно – пожалуй, все ещё думали, что в убийствах нет системы. Хорнета прикончили в забое, неизящно приколов ломиком к сигнальному щитку, Уолпола – дома, в кругу чад и домочадцев прямо за ужином, от этого этюда в багровых тонах шерифа чуть не увезли с сердечным приступом. Трупы были аккуратно рассажены за столом, в тарелки к картошке и овощам были подложены их собственные внутренности…       Джим не то чтоб испугался… Он просто рассудил, что валить из города придётся ещё раньше, чем первоначально рассчитывал. То есть, придётся ускорить процесс. И он велел возобновить разработку аварийных забоев – там пласты были богаче. Три аварии – по счастью, в двух из них пострадавших достали живыми – его не остановили. Стив положил на стол заявление об уходе – возможно, это спасло ему жизнь… А потом один за другим этюды в багровых тонах были найдены в домах всех инженеров, начиная с инженера по технике безопасности Гордона. Вот тогда, кажется, у самых тугодумов появились догадки, чего хочет убийца. Он хочет, чтобы эксплуатация шахт остановилась. Навсегда. Тогда вспомнили, что все убитые бригадиры были те, кто пошли на сделку с совестью и поддержали политику Джима, что в доме по соседству с Уолполом жил Сандей, который открыто эту политику критиковал и тоже грозился уволиться – и к нему убийца не зашёл…       Пробовали, кстати, заподозрить именно Сандея… Но как раз в то время, когда его допрашивали в участке, погиб ещё один бедолага – подручный Джима, по сути его коммерческий директор.       Город бурлил. Отношение к убийце – Том это был или не Том – становилось неоднозначным, многие, к досаде полиции, принимались рисовать его чуть ли не благородным разбойником, защитником прав шахтёров. Действительно, из общей схемы – случайные свидетели не в счёт – выбивалась только резня в доме помощника шерифа Мартина. И заподозрили бы, что Мартин что-то там такое накопал для маньяка критичное – да сам Мартин тогда был в командировке, в Уортингтоне, по обмену опытом. Его возвращение было на следующий день, коллеги поймали его на въезде и долго не знали, как подготовить к известию о произошедшем. Ещё два дня назад он разговаривал с обожаемой женой по телефону, она говорила, что безумно скучает и просит скорее возвращаться – со дня на день должен родиться их малыш, он уже так бойко сучит внутри ножками, что можно не сомневаться – того гляди выпрыгнет… Теперь Мартина ждало два трупа в морге, накрытые простынями, а в больнице – крошечный комочек жизни, спасённый чудом, если только позволительно так называть страшный произвол убийцы – младенец был вырезан им же из утробы убитой матери… Устраивали облавы, патрулирование – практически прочёсывание – улиц, вводили комендантский час… Убийца залегал на дно, не подавал вестей месяцами, и как только полиция ослабляла бдительность и казалось, что теперь-то всё закончено – следовала очередная трагедия.       Лиззи и Джим тоже не избегли смерти. Правда, на выходе убийцу ждала полицейская засада – она и раньше там время от времени его караулила, но их он явно решил оставить на сладкое, а когда будет это сладкое – а кто б его знал? Дальше была хрестоматийная погоня, стрельба на мосту – подстреленный, так и не скинувший ни костюма, ни маски, не менее хрестоматийно упал в воду, и снова тело так и не нашли, и снова тайна, покрытая мраком…       Зато нашли, обыскав последовательно все пустовавшие в округе дома на отшибе – сделать это раньше, конечно, не додумались, иронизировала пресса над шерифом – логово, где всё это время скрывался убийца. Этот заброшенный дом почти в лесной глуши необитаем был давно, чудо вообще, что ещё не развалился. А вот подвал у дома был очень крепкий… Видимо, в расчёте на ядерную войну строился… Из подвала вывели девушку. В ней узнали Милли Уайт, предположительно исчезнувшую из дома погибшей семьи Гордон почти год назад – достоверно было известно, от её матери, что она пошла ночевать к своей подружке, достоверно было известно, что там она была – в спальне были найдены все её вещи, но подружка лежала в гостиной рядом с родителями в общей луже крови, а Милли с ними не было. Десять с половиной месяцев она провела в плену у маньяка…       Шахты всё же закрыли – в немалой степени, конечно, благодаря стараниям Джима эксплуатация их стала слишком опасной, да и просто невыгодной. Целая эпоха жизни города ушла в прошлое. И убийства, действительно, прекратились – кто знает, потому ли, что маньяк нашёл всё же на дне реки свою смерть, или потому, что добился таки своего…