Истинные мотивы

Только что закончилась встреча с адвокатом, который посоветовал Эдварду Сноудену готовиться «к выходу в свет», - документы уже готовы, жильё подобрали, варианты работы – тоже. Остаётся только ждать, когда можно будет препроводить его на квартиру. Когда именно это будет, неизвестно, но точно в ближайшие пару дней. Так как сидеть в крошечной комнатёнке без дневного света Эдварду уже порядком надоело, новость его, несомненно, обрадовала. Однако и волнения было предостаточно. Как всё сложится на новом месте? Он будет работать, это само собой разумеется. Своей цели он не оставил и оставлять не собирается. Но – он в совершенно незнакомой стране. Не то чтобы его это смущало – не маленький, поездок в его жизни было довольно много. Но именно поездок – в отпуске, например, или по работе. Были даже затяжные командировки длиной в несколько месяцев. А сейчас в принципе другая ситуация: он находится в России как политический беженец, на него – это уж к гадалке не ходи, - идёт охота. Здесь, в отеле, он в относительной безопасности. А что будет дальше? Едва сойдя с трапа самолёта, он попал под плотное наблюдение, и верхом наивности было бы думать, что присматривать за ним никто не станет. С одной стороны, это всё же гарантия безопасности, с другой – ему не приходилось ещё жить и работать, когда дышат в спину. Как себя вести при этом? Решив, что «поживём – увидим», Эдвард даже поначалу не удивился. Ну решил и решил. Однако через пару минут его осенило: с его стороны это более чем легкомысленно. В таком вопросе, как собственная жизнь и безопасность, полагаться на судьбу или слепой случай как-то не принято. «Ха-ха!» - сказал кто-то в его голове. Да что за чёрт?!.. Эдвард присел на койку, бездумно глядя на лежащий на столике закрытый ноутбук. Может быть, сказывается пережитое за последние месяцы? Он банально устал – и физически, и психологически, вот и защищается таким образом. Но всё равно – нетипично это для него. С другой стороны: ото всего разве убережёшься? Есть такая поговорка – «кому суждено быть повешенным, тот не утонет», иными словами – чему быть, того не миновать, от судьбы не уйдёшь и так далее. В этом есть железный смысл: даже самый чёткий и выверенный план может дать сбой. Разве его история не доказательство? Ведь сломал планы бывшему начальству своими действиями? Сломал. Хотя в их отлаженности и монументальности сомневаться не приходилось. Разве жизнь и безопасность исключение? Ничего подобного. Начиная от болезней и заканчивая хрестоматийным кирпичом, падающим на голову. Можно окружить себя тремя десятками охранников, одеться в броню и поселиться в бронированном бункере, - где гарантии, что при всей этой амуниции ты не упадёшь на ровном месте и не сломаешь себе шею? То-то. Нет, совсем не те мысли лезут в голову! Как Эдвард уже отметил – ему совершенно несвойственные. Никогда он фаталистом не был, а вот поди ж ты… Лёгкий холодок прошёл по комнате – Сноуден уже знал, что это означает, и повернулся к двери. Иван стоял на пороге, одетый, как и в прошлый раз, в светлую униформу, шею закрывал неизменный шарф. Взгляд серьёзный, но спокойный. Эдвард понял: что-то произошло, и дело, что называется, не терпит отлагательств. - Что случилось? – спросил Сноуден, и голос невольно стал хриплым от напряжения. - Эдвард, ты сейчас отправишься со мной, - это прозвучало спокойно, но твёрдо, так, что ему и в голову не пришло возражать. Он только спросил своим севшим голосом: - Куда? - В мой дом, - Россия прошёл вперёд и устроился на стуле. – Квартира будет готова через два дня, но здесь тебе оставаться не следует. - Понимаю… - Эдвард отложил книгу, которую всё это время держал в руках, и поднялся с койки. – Из соображений безопасности. - Правильно, - взгляд русского, прямой и хладнокровный, был весьма красноречив сам по себе. – На сборы три минуты. Хотя Эдвард не на шутку разволновался, ему всё же невольно стало интересно: что это за дом такой, где живёт страна, да ещё и Россия? Ему на секунду представилось что-то вроде усадеб русских дворян в Петербурге, которые он видел когда-то на фотографиях. Такой дом или нет? Может быть, у него квартира в Москве, в двух шагах от Кремля? Да нет, Россия же сказал «дом». Интересно, он живёт один или с кем-то ещё? С кем? Как бы там ни было, в его доме, должно быть, намного безопаснее, чем в аэропорту. Но с чего вдруг такой жест? Где это видано, чтобы кто-то из представителей власти приглашал к себе политического беженца, желая обезопасить его? Ерунда. Никто не станет так рисковать. Может быть, у русских так принято? Эдвард бросил короткий взгляд на Брагинского, непринуждённо сидящего на стуле. Он вроде бы внимательно рассматривал свои перчатки, но вряд ли его так интересовали именно они. Иван с самого начала повёл себя нетривиально, а ведь он – страна, суть – сконцентрированный образ русского народа. Вполне возможно, его люди сами такие же, как он. Им свойственны нелогичные поступки, об этом все хорошо знают. Пожалуй, и такой вот жест им тоже по плечу… Сноуден размышлял об этом, укладывая в небольшую дорожную сумку свои немногочисленные вещи – одежду и принесённые адвокатом книги. Упаковав ноутбук, он застегнул «молнию», вскинул ремень сумки на плечо: - Я готов. - Хорошо, - Брагинский поднялся со стула, его рука легла на плечо беглого американца. – Выходим. Свет в комнатёнке погас, снова повеяло холодом. Этому Сноуден уже перестал удивляться. Но в следующую секунду у него перед глазами замелькала пёстрая полоса – было похоже на то, как если бы он ехал на большой скорости в спортивном автомобиле, а мимо проносились, сливаясь в сплошной поток, придорожные деревья, люди, здания… Очень большая скорость, а вдалеке – едва слышно – словно напевает кто-то, и напев не то грустный, не то просто монотонный. Подул сильный ветер, потом резко затих. Голова закружилась от мелькающей пестроты, - темнота, огни, линии, расплывчатые пятна… Ночной город? Поезд, мчащийся сквозь темноту?.. Сноудену показалось даже, что он слышит перестук колёс по рельсам и далёкий сигнал локомотива. А через секунду раздался мелодичный звон и Эдвард понял, что стоит перед массивной двустворчатой дверью в свете фонаря, буквально упирается в неё носом. В эту дверь они с Иваном и вошли. Войдя в просторную прихожую, точнее, холл, отделанный красным бархатом и полированными панелями из тёмного дерева, Альфред поймал в зеркале, расположенном прямо напротив входной двери, своё отражение. Лицо бледное, какое-то перекошенное, словно от зубной боли, под глазами круги, волосы дыбом, лоб в складках, очки надеты как-то криво, практически висят на одном ухе. Зато при полном параде, в пехотном камуфляже, обвешан с ног до головы военной амуницией, хоть сейчас на поле боя. Цирк, да и только. Ведь рассчитывал этой экипировкой произвести нужное впечатление, а на самом деле данный «выход в свет» похож на сборы дикаря, нацепившего на себя военные трофеи и наивно полагающего, что теперь-то он любому воину зад надерёт! Мысленно плюнув с досады, Альфред скинул жилет и запихнул его в шкаф, разул ботинки. Прошёл в гостиную. Сразу бросились в глаза так и не убранные остатки его одинокого «банкета»: две пустые бутылки – от виски и дрянного вина, которое до сих пор напоминало о себе изжогой, и пепельница, заваленная окурками. Запах в гостиной стоял соответствующий. Ругнувшись, Америка сгрёб мусор в корзину. Открыл окно, впуская свежий воздух, и замер, глядя на разросшийся парк. Так-то лучше. Теперь можно и подумать над проблемой. Итак, он вынужден был признать открыто: да, проблема есть, и уже невозможно делать вид, что всё отлично и ему просто показалось. Собственное правительство оказалось хуже любого врага. Точнее, не оказалось, а оказывалось, причём, несколько десятилетий подряд. И с каждым разом всё круче. Настолько, что первичную идею о демократическом обществе похоронили напрочь. Им эта идея оказалась ни к чёрту не нужна. Она им только мешала. Но и в одночасье отказаться от неё резона не было никакого – это была стартовая площадка, она же ширма для совершенно иных целей, от неё отступали медленно и постепенно, переворачивая с ног на голову и уверяя, что это то же самое, - пока не осталось от идеи лишь одно название. Он, Альфред, позволял собой вертеть, как куклой, потому что ему было выгодно поначалу: влияние, власть, большие деньги. Да и честолюбие, наконец, было удовлетворено – как же он хотел этого когда-то, ещё будучи колонией Англии! А постепенно он сам поверил, что цели его правительства – и есть его собственные… Взгляд Альфреда, блуждающий по гостиной, остановился на стене, где от упавшей утром фотографии остался светлый прямоугольник на обоях. Фотография лежала здесь же, на столе. Стараясь не дотрагиваться до острых краёв разбитого стекла, торчащих из рамки, Альфред взял фотографию в руки. Он хорошо помнил, как это снимали. Как же тогда он был счастлив, прямо по-детски счастлив, горд собой, победившим в ещё недавней, в общем-то, войне Севера и Юга, сохранившим свои территории, в будущее смотрел, как и полагается, с надеждой и уверенностью. Флаг развевался над его головой, солнце било в глаза, и хотелось вопить на весь мир: «Я герой!» Может, он и завопил бы тогда, но сдержался, помня, что вот-вот его запечатлеют на снимке. Сейчас от той радости, гордости и задора и следа не осталось. Он превратился во второго Англию – желчный гордец, скандалист, отличие только в каком-то истерическом веселье, порой вырывающемся наружу, - неимоверная чушь, произносимая с радостной улыбкой идиота, непринуждённо бросающегося какой-нибудь гадостью в полной уверенности, что все вокруг должны оценить весёлость происходящего. У Артура такого не бывает, у него вместо этого так и прут «портовые» повадки, которые он тщательно, но напрасно маскирует. Хм, а ведь ошибся босс. Очень сильно ошибся. То, что Альфред вчера, по его словам, «напился как сапожник», - не от Брагинского пришло, а от Артура. Сколько Альфред себя помнил, Англия всегда любил крепко заложить за воротник, да иногда увлекался так, что с ног валился и едва лыко вязал (ох, опять фраза русского!), а утром находился практически на смертном одре, проклиная сразу весь мир. Америка думал, глядя на него, что подобным образом уж точно расслабляться не станет. Куда там! Во время войны Севера и Юга без хорошей порции виски для него дня не проходило. А уж Великая Депрессия и вовсе чуть не довела до греха. А чему удивляться? Наследственность, что ты хочешь, Альфред Джонс! Но дальше-то что? Будешь так же, как и Артур, напиваться и скандалить, а утром передвигаться по дому с разламывающейся головой, как Кентервильское привидение – медленно, со стонами и завываниями? Бр-р-р… Оборони Создатель! Так вот, о чём он, собственно? О том, что былой задор им полностью был утрачен, а на смену пришла гордыня и страх. Сначала едва заметный, но назойливый, словно стая мошек, - а в последнее время разросшийся до размеров приличного бегемота. Страх потерять всё то, что нажил. Стать никем и ничем. Да, вот так боялся стать никем, что стал чёрт знает чем! А чем именно – смотри выше. Это он понял, ладно. Теперь нужно придумать, что делать. А вот это самое сложное и есть. Чего он хочет? А уже понял, чего: вернуться к себе. Звучит-то как пафосно, Господи! Однако пафос пафосом, но суть-то верная. Альфред закрыл окно, сел на диван. Начинало потихоньку темнеть, в гостиной сгущались сумерки, но свет включать он и не подумал. Взял со стола пачку сигарет, закурил. Его ощутимо знобило, возможно, от чересчур разнообразных впечатлений этого дня, показавшегося ему таким длинным. Но, что тоже возможно, разыгралась простуда – последствия ливня, под который он угодил вчера. Надо было согреться, но идти на кухню, ставить чайник и заваривать чай не хотелось. «Греться надо по-другому!» - презрительно фыркнули в его голове голосом, подозрительно похожим на голос Артура. «Перебьёшься! – так же мысленно отрезал Джонс. – Я не собираюсь напиваться». «Дурень, кто тебя заставляет напиваться? Но горло промочить не помешало бы. Глядишь, меньше бы нервничал, а то ж дёргаешься, как девица на выданье…» «Отвяжись!» «Да пошёл ты!» - Сам пошёл! – рявкнул вслух Америка и потряс головой. Что за чёрт? Совсем крыша поехала? Невольно бросил взгляд на шкафчик с алкоголем. Конечно, от виски и джина он воздержится. Не напиваться же он сейчас должен, а думать. А вот лёгкое сухое вино ему, пожалуй, не повредит. Так или иначе, озноб нужно снять, а то он уже зубами стучит, словно кастаньетами. Никуда не годится… Выбрав из запасов бутылку красного сухого вина, кажется, чилийского, Альфред переместился на диван, налил в бокал жидкость густого вишнёвого цвета. Мысленно усмехнулся: ну прямо как Франция, - и сделал пару глотков. Потом подумал и допил весь бокал. Стало теплее, озноб потихоньку уходил. Теперь можно, наконец, подумать о насущном. Итак, цель более-менее ясна. Какие будут средства для её достижения? Что он может сделать? Не возьмёт же он, в самом деле, пистолет в руки и не пойдёт отстреливать поголовно всю правящую верхушку и клан тех крыс, которые вертят ими? Хотя, может, и следовало бы… А смысл в том, пардон, какой, если на место каждого найдётся с десяток таких же? Этак мало того, что безвластие на собственной территории на неопределённый срок устроишь своими же руками – ещё и гражданская война начнётся, оно тебе надо? Проходили уже. Тоже как-то не доставляет особенного удовольствия. Ну, или оно уж совсем какое-то особенное! «Война от тебя никуда не убежит, и не надейся!» - снова фыркнул в голове чей-то гадкий голос. Но на этот раз ничего общего с голосом Англии. «Заткнись!» - приказал ему Альфред и с сомнением поглядел на вино. «Ой баран… Ой баран…» - сокрушённо сообщил неизвестный сукин сын и действительно заткнулся. Решив не обращать на это внимания, Альфред сосредоточился на мыслях о задуманном. Итак, что ещё он может лично сделать, чтобы повлиять на ситуацию? Не выполнять то, что он него требует начальство, подводя понемногу к тому, что их планы рухнут, как карточный домик. Банальное сравнение, зато в точку. В общем, решение старо как мир. Саботаж, бойкот, сидячие забастовки. Но, учитывая возможные последствия демонстративного неподчинения, всё это нужно делать исподволь, постепенно, словно и не он виноват, а обстоятельства. Он сегодня это уже понял. Отлично. Теперь – внимание, вопрос: как это осуществить на практике? Он привык переть буром, тонкая игра на уровне «Бессмертной партии» в шахматы ему свойственна была лишь в малой степени – он мог поднатужиться, но лишь на какое-то время. Ему элементарно не хватало терпения и выдержки. Надо же когда-нибудь учиться. Вспомнить хотя бы Англию, как он в своё время работал, вертя государствами, как марионетками. «И довертелся, жопа с ручкой! – немедленно отозвался дрянной голос в голове. – Ты ещё Пруссию вспомни, баран!» - Сам баран, - вяло огрызнулся Америка, признавая, что неизвестный прав. Не в смысле «барана», конечно, а насчёт Англии и Пруссии. К чему привело их умение крутить другими, как захочется? То-то и оно. А ведь он уже на верном пути в этом плане – довертится ведь, как пить дать довертится. Уже творится чёрт знает что… Альфред всё-таки налил себе ещё полбокала вина. Тьфу, пропасть! О чём он думает! Вертеть-то он собирается не государствами, а своим начальством! Хорош кукольный театр, ведь он так и не удосужился как следует вникнуть в элементарное «разделение труда» среди них, так был поглощён самим собой. Теперь придётся вникать, хочешь ты того или нет. Ну вникнешь ты, а дальше? А дальше посмотрим, решил Альфред и выпил свои полбокала двумя глотками. «А может, всё-таки попросить совета?» – подал голос разум. «Ага. Совета, как правильно в гроб лечь!» – перебил его даже уже и непонятно кто. Альфред зажмурился и увидел, как в его голове спорят, перебивая друг друга и молотя кулаками в воздухе, штук пять мелких Америк. Всё, приехали. Следующая станция – белая горячка. Нет, ему определённо нужно сделать перерыв. И больше не пить. И так уже хватил лишнего, судя по всему. - Пошли все к чёртовой матери! - важно заявил Альфред скандальным существам и нашарил на диване пульт от телевизора. В гостиной уже было темно. По одному из каналов как раз начинался фильм «Пигмалион» 1938 года. Старая добрая классика. Какое-то время Альфред даже с интересом следил за героями, но уже на сцене чаепития в доме миссис Хиггинс его начало немилосердно клонить в сон. Медленно, уже в полудрёме, Альфред улёгся на бок. Выпитое вино согревало и расслабляло. От размышлений осталась уверенность, что он начинает новую жизнь. На губах Альфреда застыла лёгкая полуулыбка. Уже давно ему не было так хорошо и спокойно. Засыпая, он подумал, что надо бы выключить телевизор, но ему так не хотелось вставать... ...Задыхаясь от страха, Альфред бежал сквозь молочно-белый, густой туман, дымными щупальцами пытающийся схватить за ноги и руки. И уже слышал издалека гнилостный запах болота, зная, что не сумеет свернуть в сторону и непременно окажется там. В судорожных метаниях Джонс пытался найти выход, хотя в глубине души прекрасно знал, - это ловушка, эхо прошлых ошибок, где суждено вечно бродить по бескрайней белёсой пустыне, снова и снова переживая старые воспоминания, корчась от терзающих сердце мук и не имея возможности что-то изменить. Он знал наперёд, что будет дальше. Потому что каждый раз возвращался сюда снова. Ночь за ночью. Шаг. Другой. Снова и снова. Сквозь биение сердца – единственного живого звука здесь – и свист ветра в ушах ему мерещились тихие шаги за спиной. Шаги миражей. Быстрее, быстрее! «Обернись». Нет. Ни за что на свете. Чья-то тёплая рука ложится на плечо, крепко, до боли сжав его, заставляя инстинктивно обернуться – и тут же вздрогнуть от лицезрения воплотившихся наяву ночных кошмаров. Все собрались здесь, порождения давно забытой в лабиринтах прошлого чистой совести: Артур, всё в той же запачканной кровью рубашке, смотрит с укором. Людвиг, меланхолично вертящий в руках стеклянные песочные часы, в которых песок почти уже весь перетёк в нижний отсек. Ле Хоа*, устало опирающаяся на сломанное некогда весло, в разорванной военной форме, сквозь дыры которой видны страшные волдыри ожогов. Вук Мишич, с отчаянным и отчаявшимся взглядом, в чьих волосах застряли орлиные перья и на чьей груди остались шрамы от безжалостных птичьих когтей. И Иван, закутанный в алое полотнище флага, словно в саван, и оттого кажущийся огненным мазком в стылом жемчужно-белом тумане. - Альфред… - белёсый пар вырывается из их губ, с лёгким свистом согласно произносящих его имя. В их отрешённых взглядах пылает ледяной, мёртвый огонь, заставляющий Джонса застыть на месте, дрожа от нахлынувшего первобытного ужаса перед неведомым. Что-то одинаковое мерещится в выражениях лиц, и он понимал, - им всем смерть давно уже спела свою звучащую колоколом песнь, схватив своими тонкими бледными пальцами трепещущие алые сердца – и превратив в прах. И не раз, и не два, - они все не понаслышке знали, каково это – восстать из пепла, снова и снова ускользая из холодных объятий забвения. Они больше не боялись. А он – он боялся. «Почему? Почему всё вышло так? Где я свернул не туда?» - эта мысль судорожно мечется в опустошённой голове Альфреда, перед тем как Иван, улыбнувшись, легонько, совсем легонько толкает его в разверзшуюся пропасть. … Печальный хруст упавших стеклянных часов под подошвой сапога Людвига. Чей-то тихий вздох, эхом прокатившийся над равниной. Едва слышное журчание слёз, медленно скатывающихся и капающих на грудь. Шорох листьев на Унтер ден Линден и ропот могучего Дуная. Кружащий голову пряный влажный запах неистовых тропических джунглей. Весёлый треск огня, жадно пожирающий кроваво-красный с золотом флаг. Ледяная полупесня-полуплач, нашёптываемая смертью на ухо. И жар, жар от прикосновения холодных пальцев Ивана, волной прокатившийся по телу и изгоняющий липкий страх падения. … Пробуждение было похоже на глоток воздуха после того, как удалось выбраться из болота. Но это был не свежий воздух, а застоявшийся и неподвижный, густой, как кисель, и отдающий болотной затхлостью, гнилыми испарениями, но всё же это был воздух, а не убийственный ядовитый смрад. Альфред рванулся, не осознавая куда, захрипел, шумно вдыхая, шаря вытянутой рукой перед собой... Из болотного тумана медленно проступают контуры чьей-то фигуры, и Альфред знает, кто это. Гайавата.** Высокий, смуглый индеец с орлиными чертами лица. Это ответ на вопрос Альфреда «Где я свернул не туда?» Индеец не видит его, он медленно идёт, осторожно ступая по лохматым кочкам, вглядываясь в туман. Где-то очень далеко звучит печальная песня. - Помоги… - шепчет Альфред в последнем усилии, но понимает, что это бесполезно. Его шёпот никто не слышит, а кричать не получается. Да и не обязан индеец помогать ему. Его неудержимо тянет вниз, в руках остаются комья земли и раскисшие травинки, над головой смыкается чёрная зловонная жижа, из лёгких вырываются последние пузырьки воздуха, грудь и горло стискивает болью и страхом. Тьма. *** … Просыпаться от собственного крика – отвратительно, но так привычно. Альфред дёрнулся, со свистом дыша, задел за что-то рукой и понял, что не земля и мокрая скользкая трава у него под пальцами, а плотная жаккардовая ткань обивки дивана, а он сам - дома, заснул в гостиной. Через секунду разглядел мерцание экрана телевизора, мелькающие кадры, размытую в полумраке мебель. Вспомнил сон, повторяющийся уже несколько месяцев, – и вдруг в отчаянии, в тревоге, в тоске, сродни которой угрызения совести, изо всех сил колотя кулаком диванную подушку, завыл, завопил тоскливо и безнадёжно. - Что значит «пропал»? – со зловещим спокойствием вопросил шеф. - Нас опередили. Видимо, его куда-то увезли, но как, когда и кто это сделал – отследить не удалось. Куда – тем более. Наши люди не смогли даже засечь, как он выходил. - Бараны! – презрительно констатировал шеф, нечеловеческим усилием проглотив большой комок чудовищных ругательств. – Увели у вас из-под носа, и вы так просто мне об этом сообщаете! Хватит следить, от этого толку хрен! Нас всё время опережают, как я погляжу. На шаг, а то и на два. Ну и какой мне от вас толк тогда, скажите на милость? Вы что прикажете – всех российских федералов купить или всех вас поувольнять к чёртовой бабушке? Отвечать, мол, что первое, что второе попробуй учинить – дрянь получится, - было явно лишним. Потому докладчик молчал и смотрел перед собой. - Скройся с глаз, - посоветовал шеф. Дважды просить было явно не нужно. Едва за незадачливым докладчиком закрылась дверь, шеф повернулся вправо: - Ну, Смит, что скажете? - Это явный прокол, - сдержанно сообщил Смит. - Чтобы хуже не сказать… Вот что. Где бы сейчас этот говнюк ни находился, рано или поздно всё равно проявится. Что пресса, что разного рода гиены вроде SAAII**** его в покое не оставят. Эти-то уже на связь вышли, так что в скором времени обязательно нанесут ему визит. - И что вы предлагаете? - Вы и сами могли бы догадаться, Смит. Вы – лицо непубличное. В Югославии были. Так что выдавать себя за бывшего солдата вам даже не придётся. - Вы предлагаете отправиться в Россию? - Совершенно верно. Эдвард Сноуден с интересом и замешательством осматривал комнату, где ему предстояло жить два дня. В доме России – и впрямь очень похожем на те самые дворянские усадьбы, - ему выделили комнату на втором этаже. Два больших окна выходили в сад, который сейчас нельзя было рассмотреть как следует из-за темноты. Довольно просторное помещение было обставлено массивной резной мебелью тёмного дерева, стены не оклеены обоями, а выкрашены в цвет спаржи. Затейливая лепнина на стенах и высоком потолке была ослепительно выбелена, явно старинный паркет, натёртый до блеска, прикрывал ковёр с восточными узорами, двустворчатую входную дверь из морёного дуба украшали медные вставки… Вся эта обстановка словно дышала надёжностью, добротной роскошью, солидностью. И чисто, ни пылинки, кровать застелена свежим до хруста бельём. В воздухе витал едва уловимый запах полироли и лимона. - Располагайся и спускайся вниз ужинать, - напутствовал его Иван. – Дверь в ванную видишь? - Вижу. - До ужина полчаса. Принять, наконец, нормальный душ после практически спартанских условий капсульного отеля было невообразимо приятно. Приведя себя в порядок и переодевшись, Эдвард разложил вещи по ящикам комода, ноутбук – с большой осторожностью – в ящик стола, запирающийся на ключ. Ящик запер, но ключ прятать не стал – доверие за доверие. Мол, это моё, но я надеюсь на вашу честность и полагаю, что вы не станете копаться здесь без моего ведома. Хотя, наверное, Ивану и копаться не нужно – в его распоряжении всегда нужная информация, учитывая, кто он такой… Проходя по длинному коридору и спускаясь по широким ступеням в холл, он уже внимательнее, чем в первый раз, рассматривал обстановку. Та же добротная роскошь господствовала везде. В архитектуре Эдвард не очень-то разбирался, но на его дилетантский взгляд это был явный классицизм, причём, век XVIII, не меньше. Он раньше и не представлял себе, как можно жить в такой обстановке – получается же, что живёшь в музее. Однако дом России не казался холодным и безжизненным музеем, а предметы обихода – в том числе и мебель – экспонатами, с которых позволительно только смахивать пыль специальной метёлочкой, а пользоваться – ни-ни. Ужинали на просторной веранде, выходящей в сад. За столом трепался без умолку ещё один обитатель дома – рослый и атлетически сложенный альбинос по имени Гилберт Байльдшмидт. Увидев его в первую минуту своего водворения в доме, Эдвард по ряду внешних признаков предположил, что это тоже не совсем человек, а страна, и оказался прав: Иван представил Гилберта как Пруссию. Сноуден знал, что Пруссии как государства не существует со времён окончания войны, но вслух об этом говорить не стал. Если Иван до сих пор называет его Пруссией, значит, на то есть причины. А Гилберт, скорее всего, Калининград. - Ну что, товарищ Сноуден, значит, теперь ты у нас русский, пусть и временно, - веселился за столом Гилберт. – Ничего, привыкнешь, не так страшен чёрт, как его малютки. Введём тебя в курс дела, и будешь чувствовать себя почти как дома. Ну там, выдадим валенки, ушанку, балалайку… - Медведя, - подсказал Эдвард, невольно усмехнувшись. - Э, нет, - возразил Иван с хитрой улыбкой, - персонального медведя – только после вступления в партию. - А, я понял: мне нужно выучить «Кодекс строителя коммунизма»? – продемонстрировал Сноуден свои познания. - И сдать нормы ГТО. - Это что такое? - А потом сюрприз будет… В общем, ужин проходил в непринуждённой обстановке, и за это Эдвард был очень благодарен: постоянное напряжение, в котором он находился несколько месяцев, его порядком вымотало, - очевидно, и его опекуны это понимали, потому и не говорили с ним за столом о проблемах. После обильной горячей еды и чая с пирогом Эдвард понял, что засыпает на ходу. А его, как нарочно, разбирало любопытство. - Почему вы решили привести меня именно сюда, а не куда-то ещё? - Например, в бронированный бункер на Лубянке? – подсказал Иван. – Ну, во-первых, здесь куда удобнее, чем в бункере, а во-вторых, найти тебя здесь привычным способом невозможно. - Привычным способом… вы хотите сказать – невозможно найти этот дом в принципе? ______________________ * Вьетнам (работа Gast28 "Большой Брат". Воспоминания Вьетнам". ** Так как у индейского народа нет канонного героя в Хеталии, автор нагло воспользовался плодами чужого творчества и взял имя для персонажа из поэмы Генри Лонгфелло «Песнь о Гайавате». *** Сон Альфреда описан при огромной помощи товарища Gast28. **** Sam Adams Associates for Integrity in Intelligence (SAAII). «Ассоциация Сэма Адамса за честность в разведке».