Нефть

      Была маленькая комната на чердаке большого поместья России. К слову, сам чердак был настолько огромен, что был разделён на комнаты, об одной из которых, что самая крайняя слева (туда ещё идти по скрипучим половицам и можно задеть головой вечно пустую полку, которую кто-то прибил непонятно зачем) и единственная с зелёной дверью – остальные двери были красными.       Россия носился по маленькой комнате, заваливая дверь различной мебелью, стоявшей там. Первым был передвинут тяжёлый деревянный комод, который Россия, пыхтя и кряхтя, с трудом толкал по миллиметру в секунду. Далее шла тумба, казавшаяся пушинкой после комода. После было зашторено единственное окно, освещающее комнату. Единственным предметом, оставшимся на своём месте, остался железный изящный стул – остальное свалено в углу тут же. И на этом стуле, против своей воли, сидел Арвиль.       Арвиль недоумённо следил за каждым движением страны-родителя. Хоть Россия и имел заготовленный план действий на такой случай, что он предвидел ещё годах в шестидесятых, когда, попивая кофе на залитой солнцем террасе, ему вдруг пришла в голову эта идея; но ему каждую секунду мешала какая-то мысль воплотить его. Именно поэтому, а не потому что «отец с ума сошёл» Россия суетно носился по комнате извергая грязные ругательства низким полушёпотом, пока не стал совершать действия, что были описаны в прошлом абзаце, кои, я думаю, мой читатель на захочет перечитывать, как и читать описания этой мебели.       - Ты сидишь, да? – рассказчик расхаживал по комнате взад и вперёд. – Ну так вот. Твоя мать о… хотя давай начнём с предыстории. Был такой мужик и его звали Лев*, у него ещё фамилия была забавная, но я её забыл, впрочем, не суть. Этот Лев написал одну книжечку, ах да он ещё был нерусский. Так вот, - рассказчик несколько раз потёр руки о штанины, - твоё существование, в общем-то, было обусловлено этой книжкой. Я хоть был уже тогда и не юн, но разорён. Там ещё война первая мировая. Понимаешь, я был такой уставший, такой соскучившийся по ласке. Постоянные войны, цензура, казни, восстания – бессмысленная и бесчисленная череда ненависти и злости от моих боссов к народу и обратно. Было очень тяжело. Войска тогда были на австро-венгерской территории, я пошёл с ними – думал, поддержу. Только твоя мать была тоже с войсками, только со своими, и мы встретились в селе Танненберге**. Ну, мы разговорились, оказалось, что мы оба не желаем войны, а твоя мать страдает от узурпаторства своего правительства. Ну, я и проникся к ней жалостью. А она в свою очередь прониклась жалостью к моему нищенскому положению. Ну, в общем, там мы тебя и зачали, - Россия опустил голову в пол, скрывая румянец.       - Ты сейчас говоришь о Первой мировой, да? – глаз слушателя дёргался, а мозг медленно ужасался открывающейся истине. – И о битве при Тенненберге? То есть… Ты хочешь сказать, что моя мать… Она это… Погоди-погоди! Как так? Ты лжёшь мне, да? – СССР тряс отца за плечи.       - Нет. Всё так и было. Я от твоей матери не отходил ни на шаг во время беременности. Видел, как ты рос, чувствовал, как ты шевелишься, только на роды меня не пустили. Но я не просто так тебя люблю. Разве твоя мать как-то повлияла на тебя? Нет ничуть. Конечно, мы оба не хотели скандала, но если бы мать твоя оставила ребёнка у себя, то это привлекло бы слишком много внимания, а ты был так похож на меня, так что… - Россия пытался обнять сына.       Арвиль грубо оттолкнул отца и посмотрел на него тем мерзким злобным взглядом, какой бывает у детей, узнавших о своих родителях что-то гадкое и непристойное: этот взгляд – смесь злости и некоего неприятного разочарования, отчего сразу чувствуется полнейшая апатия и даже страх. Тот необъяснимый и тягучий страх, что не охватывает сразу, разрывая тебя на куски, а медленно утягивает в трясину твоих раздумий, поэтому, когда тебя поглощает полностью, ты даже не можешь сопротивляться – тебе просто страшно и ты ничего не можешь с этим поделать. Именно в таком состоянии СССР оставил Россию, выйдя грозно за дверь, сильно хлопнув за собой.       - Угадай кто, - глаза России перевязали шёлковой лентой, как потом выяснилось – жёлтой.       - И угадывать не надо. Долгая дорога вышла в этот раз для тебя.       - Ох, долго-долго. Но ты же мне простишь подобный проступок? – известный читателю персонаж начал нашёптывать России в шею, целуя её.       - Только тебе, пожалуй, и прощу. Только твоя любовь существовала для меня, не ведающая о запасах.       Неизвестная особа обхватила Россию со спины и принялась расстёгивать серебристый кафтан, после чего, покусывая нежно кожу щёк, стянула его, выбросив куда-то в сторону. Перед ней открылась длинная белая рубаха с красной витиеватой вышивкой, тогда эта особа стала водить руками бесцельно по торсу.       - Может ты мне поможешь, а не будешь стоять бревном? – выпрашивающее спросил известный персонаж.       - Да ты и самостоятельно великолепно справляешься. Зачем мне что-то делать? Может я просто лягу, а ты там как-нибудь без меня?       - Ты кончился что ль? – известная особа прекратила свои ласки и встала перед Россией. – Я тут для кого стараюсь? Просто так что ль здесь? Я и без тебя могу помастурбировать.       - Ой-ой, - Россия обхватил известного персонажа, который оказался ниже его самого. – Тебе же должно быть известно лучше всех, что я только много хочу, а делать ничего не собираюсь, - договорив, Россия уволок знакомого персонажа в яркий поцелуй, вытягивая всё нутро этого персонажа в себя, отчего, когда Россия отстранился, чтобы перейти на шею и продолжить там, раздался хлопок, вызвавший почему-то у известной особы невидимый румянец. – Но. Ради. Тебя. Я. Готов. На. Самые. Различные. Безумства. Даже. Готов. Потрудиться, - при этом Россия каждое слово заканчивал нежным поцелуем, оставив вереницу маленьких красных точек от конца подбородка до ключиц. – Но самое главное – я хочу медленный***.       - Что? Тебе припекло от одиночества? – послышалось негодование из-за прервавшихся ласк.       - Ну. Чего тебе стоит? Помнишь, как мы тогда кружились. Давай, - Россия требовательно прикусил мочку уха.       - Сдаюсь, - ответила незнакомая особа, видимо получавшая явное наслаждение от боли.       Дальше оба молчали: слова были ни к чему для тех, кто проделывал это до боли в голеностопных суставах ежедневно, а потом забывался в жарких объятиях другого. Россия неохотно отпустил знакомого персонажа, хотя и сам того хотел. Он услышал, как известная особа остановилась, и в ту же секунду отсчет начался: три, два, один. Маленький шаг правой ногой вперёд, затем ещё большой шаг левой. Теперь для меня стремительный шаг вправо, не меняя корпуса. Дальше правой ногой вперёд и, не заканчивая подтягивать левую ногу, устремиться влево, поднимая руки, скрещивая на груди, затем моментально выбросить их в сторону и правой ногой заступить за левую, при этом вытягивая всё тело, напрягая каждый мускул и сухожилие. Сейчас надо расслабиться и плавно опускать руки, вытягивая правую ногу, потом повторить, но уже остановиться на долю секунды, чтобы поднять руки вверх. Дальше снова устремиться вправо, опуская руки, но после вернуться обратно в шесть шагов, вытянуть правую руку (как же тяжело, когда долго не танцуешь). Уйти влево и сделать полный оборот назад.       Россия ожидал то, что в то мгновение, когда он остановится, известный читателю персонаж коснётся его, но всё равно вздрогнул – неизвестно почему, но танцы его невероятно возбуждали – продолжать было невозможно, по крайней мере, так. Медленно и плавно. Фу. Как ему сейчас противно, что он предложил такой… нежный танец, возбуждающий в нём невероятный громогласный и жёсткий порыв, тщательно скрываемый очень долгое время. Но как же это…       Попытка продолжать танец по правилам не увенчалась успехом: Россия положил руку своего партнёра на своё плечо, затем своей плавно провёл по боку и остановился на пояснице, в этот момент и так не существующий слепой мир исчез вовсе. Остались лишь куски пола под ступнями. Дыхание перехватило, а в России возродилось вместе со страстью давно потерянное чувство. Эти два чувства противоречивые части одного целого пробудили третье – вожделение. Теперь время творило любую, какую ему будет угодно, гадость. Сознание существовало фрагментарно. Что было между моментом внезапного помешательства и моментом, когда они обнажённые любуются друг другом: Россия – руками, а известная особа – глазами и руками; неизвестно, но можно было догадаться и приходить в исступленную сладость, вспоминая об этом.       Теперь уже ни для кого не было секретом, что же произойдёт дальше. Россия приподнялся на руках и грубо вошёл в анус известного персонажа.       - Людвиг! - только и вспомнил Россия свой нежный порыв, когда потерял контроль над своим телом. Россия принялся неистово и до крови кусать кожу Германии, при этом входя до упора медленно, а выходя резко почти полностью, изредка слегка касаясь простаты. Из-за подобного темпа Россия кончил уже раза два: первый раз – снаружи, второй – внутри, разлив раскалённое семя по стенкам заднего прохода. Теперь всё хлюпало и шлёпало. И вот только теперь Россия получил достаточно пошлости от всей этой ситуации, и член его стал ещё толще. Теперь Людвиг стонал под ним не только из-за быстрого секса, но из-за того, что простату стали задевать чаще и уверенней – а это, согласись, мой читатель, приятное дополнение или компенсация в подобного рода делах.       Иван кусал шею Людвига, оттягивая кожу до боли, заставляющей перерасти стон в крик. Потом, увеличивая и без того быстрый темп, он оттянул кожу на солнечном сплетении до того сильно, что та попросту оторвалась высвобождая поток крови, а кусок кожи в зубах приобрёл статус «откушенный». Из-за этого Людвиг стал кричать неимоверно громко и почти злобно. Германия в тот момент даже мог скинуть слишком жёсткого любовника на пол и дать по морде несколько раз, если бы не испытал вместе с болью оргазм, из-за которого и из его члена, который, к слову сказать, не получил ни грамма ласки ни от своего хозяина ни от Ивана, выплеснулось семя.       Из-за этого оргазма стенки сфинктера сжались и Ивану стало невозможно двигаться, - он зарычал, - ни в перёд ни назад, а в данный момент он хотел кончить и кончить в последний раз, поэтому Россия невероятно разозлился. Из-за этой злобы Иван стал буквально дербанить мышцы ануса своим членом, сдвигаясь на миллиметр вперёд и на миллиметр назад – это был максимум. Именно в этот момент подоспела сочившаяся из раны на груди кровь, потёкшая вниз, она оставила кровавые следы на опавшем члене, мошонке, ягодицах и послужила довольно хорошей, хоть и густой, смазкой. Иван кончил третий раз уже не так бурно, но именно сейчас он почувствовал как каждая перенапряжённая мышца его тела наконец расслабилась, и он бессильно рухнул на Людвига, который в свою очередь тоже кончил, но из-за двух оргазмов подряд и потери крови он лишился памяти.