***
Эркюль всегда был переполнен народом. Тут можно было повстречать и старых моряков, которые продавали в лавках рыбу, и важных гостей, расхаживающих по причалу в сопровождении толпы слуг, и мелких темнокожих попрошаек, нагло сующих свои грязные ручонки в чужие карманы. Они ещё очень забавно обращались к прохожим, крича им в спину «мистл». Оказываясь на порту, его гость тут же пересекал грань дикого пляжа и попадал в мир городских джунглей, где невыносимое людское зловоние небрежно граничило с запахами жаренной пищи, женских духов и цитрусовых фруктов. Франциск перестал любить толпу именно благодаря специфике этих запахов. Они пугали его и порою приводили в сильное бешенство. Не зря он выбрал небольшое поместье возле пляжа — там, где ноздри отдыхали от неприятного людского амбре, а уши почти всегда пребывали в ласковой тишине. Проходя мимо рядка засевших на полу босоногих бедняков, над головами которых вились мухи, Франциск кинул одному из них серебряную монету, а затем невольно навёл свой взор на скромную стоянку кораблей, где на синих волнах покачивались торговые суда. Громко и откровенно бранясь, одни моряки загружали груз на палубу, другие же наоборот в спешке переносили все свои пожитки на сушу. Над голыми мачтами порхали голодные птицы, а на деревянном мосту прыгала опрокинутая незадачливым грузчиком рыба. Тёплый ветер приятно ласкал усталое лицо, а солнце продолжало усиленно припекать золотистую шевелюру. Если бы Бонфуа протянул руку вперёд и попытался пощупать воздух, у него бы это наверняка получилось, настолько тот был плотным и маслянистым. Вскоре чья-то широкая и сильная ладонь улеглась на плечо Франциска, моментально вырвав того из пучины размышлений. Обернувшись к незнакомцу, Бонфуа с недоверием оглядел возникшего перед ним высокого и черноволосого юношу. Он сразу обратил внимание на странноватую улыбку, не схожую с улыбками здешнего народа, а затем на хитрый прищур зелёных глаз. Его лицо было гладко выбритым, а кожа по цвету была похожа на слоновую кость. Чёрные, прямые волосы были бережно затянуты в конский хвост, очищая большой и округлый лоб от лишних прядей, а на чуть вздернутом носу сияла скромная кучка тёмно-рыжих веснушек, которые под палящими солнечными лучами стали только темнее и гуще. — Гарри… — произнёс Франциск, чуть не задохнувшись от удивления. — Здравствуй, — молодой человек коротко поклонился перед французом. — Ты сильно изменился, смею заметить. — Ты тоже, — Франциск ни разу не слукавил. Внешность Гарри Керкленда потерпела большие изменения. Он больше не выглядел смазливым и больным мальчишкой с желтоватым лицом и грустными глазами; теперь перед Франциском стоял молодой человек — красивый, стройный, подтянутый, одетый с иголочки и свежий, как дневной бриз. — Когда ты приплыл в порт? На каком корабле? И один ли? Где же мсье Кевин? Скотт? У меня столько вопросов… — Я вижу, — Гарри добродушно улыбнулся своему другу, легко и плавно обходя прохожих, норовивших задеть его плечом. — Но, боюсь, это не совсем подходящее место для подобных бесед. — Ты прав! — Франциск чувствовал себя настолько возбужденным, что никак не мог скрыть волнения, которое кусало его тело изнутри. — Давай… давай я возьму твои вещи, и мы отправимся ко мне домой! Благо, он недалеко, мы можем заказать кэб, и… И вдруг его оборвал чей-то зычный крик. — Йо, посторонись, мелюзга! — мимо Франциска быстро пролетел небольшой саквояж, блестящий, как изумруд. Схватив его одной рукой (чему Бонфуа был очень поражён), Гарри сердито посмотрел куда-то через плечо своего собеседника. — Ты можешь быть хоть немного деликатным? — крикнул он. — Здесь же люди ходят! — Это уже их проблемы, братец! Стоп… а кто это рядом с тобой стоит? Ба, неужели Франциск Бонфуа?! Франциск не успел ничего сказать, как чьи-то длинные руки заключили его в любовные объятия. В глазах уже забегали чёрные точки. — Я… тоже рад тебя видеть… К-Кевин… Ирландец выглядел всё таким же худым, высоким и по-смешному нескладным. Казалось, что ему попросту не было свойственно меняться. Он также странно говорил, также громко и бесстыдно смеялся, и смотрел на Франциска с таким же очаровательным ехидством, как будто в последний раз они виделись только вчера. Разве что морщин вокруг глаз стало на пару-тройку больше, но то были уже сущие мелочи. — Да отпусти ты его, Кевин! — видя, как посинело несчастное лицо мужчины, Гарри решил проявить озабоченность. — Лучше вернись к выгрузке нашего саквояжа, пока его не уволокли чайки. В то время как Гарри важно раздавал указания старшему брату, Франциск вслушивался в хрипловатые и низкие нотки его голоса. Они задевали его душу, заставляли вспоминать былые времена, о которых, как ему казалось, он успел нагло позабыть. Сердце ответило на его размышления тягучей болью.***
— Значит, вы приплыли на том роскошном корабле, у которого ещё на носу написано завитками «Nathair-sgiathach*»? Гарри шёл впереди него, чуть прикрыв голову ладонью, облаченную в кожаную перчатку. Его губы озаряла загадочная улыбка. Перед тем, как заказать кэб и отправиться в гости к Франциску, младший Керкленд изъявил сильное желание немного прогуляться по побережью. «Давно не видел море таким красивым, — как-то признался он. — Обычно оно являлось передо мною в образе агрессивного монстра, раскачивающего наше судно, однако тут оно ведёт себя гораздо иначе. Разве это не забавно?» «Вряд ли, — думал про себя Бонфуа, украдкой поглядывая на приливы и отливы. — Но это потому что я к нему привык». Тем не менее, тут сложно было слукавить — побережье было действительно очень красивым, особенно после полудня. Небо переливалось то в персиковые, то в золотистые оттенки, и по жемчужному песку трусливо слонялись маленькие крабы с прозрачной кожицей. Гарри осторожно обходил те места, докуда добирались белоснежные лапки волн, боясь, что те ненароком намочат его башмаки. — Именно. А что? Тебя что-то смущает? — Честно говоря… — Франциск неловко потёр плечо. — Я ожидал от вас чего-то большего, чем обычное судно. Вы же Керкленды, в конце концов. — Ну, разумеется, мы Керкленды, но всё же не стоит об этом говорить так громко, хорошо? Даже невзирая на то, что мы уже достаточно далеко от порта, — заметил Гарри, одаряя своего спутника ехидной улыбкой, в которой на самом деле не ощущалось и капли осуждения. — Пойми, Франциск: годы идут, но люди всё равно продолжают испытывать к нашей замученной семье болезненный интерес. Именно поэтому мы снова с Кевином решили обходиться псевдонимами — чужие имена, по крайней мере, не вредят нашему здоровью так сильно, как реальные. Кстати, тот корабль, — добавил он спустя несколько секунд после произнесённой тяжкой тирады, — полностью принадлежит мне. И Кевину больше по душе называть его «Кровавыми клыками», хотя внешне это судно, разумеется, вообще не выглядит кроваво. — Постой, я не ослышался? Этот корабль — твой? — О, да, — молодой человек непринужденно пожал плечами, будто они обсуждали что-то очень скучное. — Я купил его на деньги, которые сумел заработать своим умом. Сейчас такое непростое время: кругом война, люди убивают друг друга уже скорее из-за выработавшей в мозгу привычке, нежели от реального желания обеспечить своим детям светлое и спокойное будущее. Землю окропило кровью, в небесах вечно снует чёрный дым от орудий, и лишь вода до сих пор остаётся более-менее спокойным местом. Поэтому я выбрал море в качестве нашего нового дома. Да, порою бывает совсем непросто — волны раскачивают судно, припасы быстро кончаются, а от однотипного пейзажа начинает немного ехать крыша… Но лучше пусть будут такие неприятности, чем внезапная смерть от снайпера, засевшего в кустах на суше, согласись? Эти слова заставили Франциска опустить глаза к земле. В отличие от Гарри, его жизнь сложно было назвать успешной. Квартира, оставленная Артуром Керклендом в качестве эдакого «наследства» хоть и была неплохим убежищем от повстанцев и Церкви, но жить в ней на постоянной основе оказалось совсем невозможно. Франциск всё время ощущал приливы сильной мигрени, стоило ему хотя бы краем глаза углядеть в шкафу вещицу, которая когда-то принадлежала его покойному другу. А этот запах… Бонфуа готов был поклясться всей своей душой, что всё время ощущал повсюду некий сладковатый запах мужского одеколона. Он как будто был везде — и на зелёных обоях, и на тонких шторах, и на столах, где до сих пор виднелись результаты старых и явно неудачных экспериментов с жидкостями. Запах Артура в буквальном смысле преследовал Франциска и не давал ему покоя даже тогда, когда Франциск выбегал на лестничную клетку и отчаянно пытался втянуть в себя запахи пропитанных смогом лондонских улиц. Несколько раз Элис перемывала квартиру сверху донизу, перестирывала бельё и прятала старые и ненужные вещи в чердаках, попутно орошая углы своими цветочными духами, но все её попытки казались безуспешными. Рано или поздно тот запах возвращался, точно старый преданный пёс. Так прошёл год, и после долгой и очень нервной беседы за чашкой крепкого и горького кофе было решено оставить квартиру и переехать куда-то, где тема прошлого могла бы касаться несчастных Элис и Франциска лишь едва ли. Италия с Германией отпали почти мгновенно, ибо там, как писалось в английских газетах, планировались новые перевороты. Поговаривали, что совсем скоро от Церкви не должно было остаться и следа, ибо от неё стали отворачиваться даже самые её преданные сторонники. Но то были пока слухи, и те — неуверенные. Приехав в Монако, где, как ни странно, было относительно тихо и мирно (это невзирая на то, что по обеим сторонам от крохотной страны находились очень неспокойные соседи), Элис тут же связалась с каким-то местным мастером и за небольшую сумму сумела избавиться от цепочки с крестом. Крест она оставила в шкатулке с драгоценностями (коих было не так уж и много), так как не нашла в себе силы выбросить его на помойку. Иногда она брала шкатулку в руки и заглядывала в её бархатное нутро, задумчиво покусывая нижнюю губу. Никто не знал, о чём она думала в тот момент. Возможно, о своём прошлом. Возможно, о будущем. Возможно, ни о том, ни о другом. В Монако они обосновались очень быстро. Обменяли драгоценности на местную валюту, выкупили у старого моряка дом на берегу моря, обустроили его на свой вкус, наняли парочку слуг, и впервые за всё время Франциск почувствовал на душе некое подобие сладкого покоя. — А как поживает Скотт? — спросил Бонфуа после недолгого молчания. — Он остался на корабле? — К несчастью, нет. В последний раз мы виделись с ним больше года назад. Если я не ошибаюсь, сейчас он находится на территории Ирландии, служит в каком-то «особом» военном подразделении, о котором почему-то старается не заикаться в своих коротких письмах. — Вот как. — Он запретил нам спрашивать о его делах. Пригрозил, что убьёт нас, если хоть раз попытаемся проявить любопытство. — Да, — вздохнул Франциск. — Узнаю Скотта. О его радикальных методах скоро можно будет слагать легенды. Гарри ответил ему бледным смешком. — Ну, одно я знаю точно — там ему хорошо. Полагаю, пираты, которым он успел сильно насолить, не в курсе о его местоположении, иначе бы они уже давно нашли его и спустили бы с него шкуру. Он пишет нам строго раз в месяц. Отправляет по адресу, который я сам ему надиктовал, когда мы с ним прощались. Об этом адресе знаю только я. — Только ты? А как же Кевин? — Кевин крепче спит, когда ничего не знает, — Гарри опустил голову вниз и позволил нескольким чёрным прядям лечь на его белоснежное лицо. — Да и страшно мне на душе от мысли, что он может кому-то проговориться. Я не хочу так рисковать. — Сказал человек, который своими же руками привёл дракона в Париж, — не без улыбки заметил Франциск. — По мне, так это был куда больший риск, не так ли? — И где теперь этот дракон? — Гарри резко повернулся к своему собеседнику и вдруг злобно посмотрел в его голубые глаза. Франциск был так удивлён этому, что даже отшатнулся. — Не знаешь же? И я тоже не знаю. Наверное, и не узнаю никогда. Он канул в небытие вместе с… ты знаешь, с кем. Франциску не хватило духу даже кивнуть головой. Он почувствовал, как что-то невидимое обхватило плотным и холодным кольцом его горло. Пожалуй, зря он вообще заговорил о драконе. Эта тема могла и подождать… Некоторое время их прогулка проходила в глубоком молчании. Франциск старался держать взгляд опущенным. Он думал о Скотте. Много думал и часто. Возможно, даже гораздо чаще, чем тот этого заслуживал. Интересно, действительно ли этот шотландец нашёл своё счастье, уехав в Ирландию? Значило ли это, что воспоминания об Артуре больше не тревожили его сердце? «Если так оно и есть, то, возможно, и я в скором времени смогу окончательно избавиться от своей боли. Надо лишь немного потерпеть». Но тут вдруг за их спинами раздался радостный клич, на который было сложно не обернуться. Гарри сразу же повеселел и помахал кому-то, кто шёл к ним навстречу, рукой. Франциск последовал за его взглядом и увидел две чёрные бесформенные фигуры, которые шли по песку, тяжко покачиваясь, как верблюды. Когда фигуры приблизились, Бонфуа сразу узнал в них Кевина и Кьяру. Ах, Кьяра… Всё такая же легкая, стройная, загорелая и гордая, она сопровождала ирландца и старалась не отходить от него ни на шаг. Её лиловые сапоги беззвучно утопали в песке, но она будто не замечала этого и каждый раз с непревзойденной грацией вырывала ногу из объятий крохотных камушков и продолжала идти вперёд. — Возможно, тебя шокирует эта новость, — между тем шепнул Гарри, подойдя к Франциску вплотную и ударившись плечом о его плечо. От его костюма немного пахло мятой. — Но три года назад Кевин и Кьяра поженились. — Ч-что?! — опешил Франциск. — Поженились? Быть того не может! — Ещё как может. Церемонию проводили прямо на корабле. Несмотря на достаточно простую для празднества одежду, эти двое выглядели очень даже… прелестно. — Звучит здорово, но… — Франциск повернул голову к Гарри. — Кьяра и Кевин?! — Тш-ш, только не при них, хорошо? Они не любят, когда обсуждают их брак. — О, боги святые, ты вообще хоть когда-нибудь можешь держать язык за зубами?! — до француза начали долетать слова, приперченные знакомыми гневными нотками. — Парочка сумок для тебя — уже непосильная тяжесть? — Парочка сумок?! — этот голос уже принадлежал Кевину. И он был не менее злобным. — Да они весят целую тонну! Ты сама ради разнообразия попробовала бы это потаскать на себе. — Не буду я этого делать. — Ну, тогда не ворчи мне над ухом, ясно? — Знаешь, — сказал Гарри, обращаясь к Франциску, который тем временем отчаянно пытался подобрать с земли свою челюсть. — По мне, так они идеальная пара. — С чего ты это решил? — Зная Кевина, могу сказать сразу, что с таким человеком очень сложно прожить хотя бы пару недель под одной крышей и не сойти с ума. Ах, чёрт возьми! — Гарри неожиданно побледнел и схватился за голову. — Что случилось? — Где Питер? — прокричал юноша, обращаясь к Кевину. — Почему он не с вами? — Он шёл за нами, — Кевин обернулся было назад, но позади него и Кьяры был только белоснежный песок с пунктирными отпечатками ног. — Ох, вот же шельма! Он обещал не отходить от нас ни на шаг! Дал клятву на крови! — На чьей крови?! — Да ни на чьей! Выражение такое… Тем временем Кьяра пристально посмотрела на Франциска. В её натянутой улыбке читалось немое приветствие. Мол, давно не виделись, дружище. — Питер очень любит теряться, — тем временем продолжал сокрушаться Гарри. — Это его такая… особенная черта. На корабле-то не так уж и много мест, где можно спрятаться от людей, поэтому мы привыкли к тому, что время от времени в Питере пробуждается острое желание поиграть в прятки, но вот суша… суша — это другое дело. — Здесь его способности безграничны! — добавил от себя Кевин, глаза которого казались стеклянными. Побросав чемоданы, он принялся бегать по берегу и смотреть на лесной пейзаж и песчаные дюны, выискивая среди них знакомый детский силуэт. — Он может спрятаться так хорошо, что его даже с собаками не сыщешь. Франциск с рассеянным видом наблюдал за двумя братьями, в глубине души не веря в сказанное. «Питер… неужели это тот самый Питер? — он почувствовал, как в груди болезненно защемило сердце, и его лицо поморщилось, отразив на коже десяток до того незримых морщин. — Я… неужели я смогу наконец-то увидеть его вживую? Невозможно». И правда, верилось с трудом. Смахивало на очень долгое и совершенно нереалистичное сновидение. — Кевин! — спустя некоторое время Кьяра всё же решила подать голос. Девушка указывала пальцем на море, которое при свете яркого солнца казалось уже не синим, а оранжевым. — Погляди, кто это там стоит вдалеке? Может, это… — Питер! — Кевин уже бежал навстречу плещущим волнам. Его рыжие волосы были похожи на всклокоченную львиную гриву. — Точно, это Питер! Снимая с себя ботинки, ирландец ступил босыми ногами в прохладные воды моря. Он спешил к тёмной фигурке, которая продолжала беспечно плескаться вдали от пляжа, не видя кругом ничего, кроме блестящих брызг. Через несколько минут Кевин уже был позади мальчика. Крепко схватив его за руку, он поволок парнишку обратно к берегу, где их двоих дожидались Кьяра, Франциск и нездорово бледный Гарри. Вскоре до ушей Франциска начали долетать обрывки визгливых ругательств. — Отпусти меня, идиот! Я не маленький! При тщательном рассмотрении, Франциску сложно было назвать мальчика «маленьким». Ему, наверное, было не более шестнадцати лет. Своим строением он сильно напоминал молодого Гарри: те же тоненькие ручки, те же острые коленки, та же тонкая шейка, которая едва-едва была способна удержать на себе голову. Но вот его лицо… — Артур… — недоверчиво выговорил Франциск, резко делая шаг вперёд и падая к босым и мокрым ногам мальчишки. Перестав брыкаться, мальчик опустил на Франциска большие голубые глаза и с сомнением произнёс: — Вообще-то, я не Артур, а Питер. Питер Керкленд.***
Взлохмаченные волосы, разрез глаз, ехидная улыбка, вздернутый нос и острый подбородок, в котором крылось недюжинное упрямство… Каждая чёрточка его лица вызывала целую бурю эмоций и заставляла тоскливое и слепое сердце верить в эту нежную ложь. На протяжении всего пира Франциск не сводил глаз с этого маленького призрака, который сидел напротив него и скучающе сучил длинными ногами. На нём была белая, короткая рубашечка, изрядно грязная от песка и соли, а на ногах под чёрными бриджами виднелись синие носочки с вышитыми на пятках крестиками. На его длинной, загорелой шее ясно зиял светло-розовый шрам, которого мальчик совершенно не чурался показывать другим людям, что было странно. Несомненно, это была необычная отметина. Отметина, оставленная Церковью. Отметина, говорившая за маленького Питера о том, что когда-то ему приходилось носить на себе тот самый ошейник. Думая об этом, Франциск чувствовал, как у него волнительно потеют ладони. По всей видимости, местная еда оказалась Питеру совсем не по вкусу. Он так ни разу и не притронулся к предложенному бульону. Честно говоря, Франциск тоже не хотел есть, хотя стол в буквальном смысле кренился от угощений. Да уж, Элис постаралась на славу — помогла прислуге накрыть стол и даже приняла участие в готовке пудинга. Вспомнив о своей жене, Франциск обратил на неё взор. Когда она увидела в коридоре Кьяру, из её груди раздался счастливый писк, и уже в следующую секунду она крепко обнимала и целовала загорелые щёки своей близняшки. До этого момента Франциск даже предположить себе не мог, что Элис могла так сильно тосковать по Кьяре. Чем больше он смотрел на свою жену, тем явственнее он вспоминал их совместную жизнь. Жизнь, полную скрытой тоски и абсолютного непонимания, которые с каждым разом только росли, да набухали, будто снежный ком. Хоть они и пытались отчаянно припрятать проблемы в самый дальний ящик, те всё равно просачивались через любые щели, всегда находили способ оказаться на виду. Они читались в каждой их беседе, в каждом взгляде, обращенном друг к другу. И так продолжалось долгое время… и продолжилось бы оно дальше, если бы к ним не вернулась Кьяра. Было сложно это признать, но её появление в их доме подействовало на двух супругов, как мягкий бальзам. Он был просто жизненно необходим. И Элис, и Франциску. — Скажи, Франциск, — обратился к хозяину дома Кевин. До того он очень увлечённо читал книгу, взятую из личной библиотеки семьи Бонфуа. «Зловещая буква „К“» — гласила золотистая надпись на тёмно-алом переплёте, а чуть ниже куда более скромным цветом и формой шрифта было выведено имя автора: «Катерина Н. Грей». Кевин читал этот тяжёлый и пыльный фолиант с таким увлечённым интересом, что минут на двадцать в столовой воцарилась успокаивающая тишина. Остальные Керкленды молча поглощали еду (или делали вид, что поглощали), а сёстры Варгас что-то тихо щебетали друг дружке на ухо, не стремясь посвящать мужчин в свои маленькие женские тайны. Но вот, Кевину надоело читать, он хлопнул книжкой так громко, что на столе зазвенела посуда, и в воздухе заплясали белоснежные пылинки. — Неужели ты действительно импонируешь этому… этому… — он опустил взгляд, пытаясь вспомнить нужное слово, в котором бы мешалось скрытое отвращение с приторной любезностью. — Чтиву? Франциск был очень рад отвлечься от своих грустных размышлений и обратить внимание на ирландца. — А что такое? — уголки его розовых губ приподнялись в печальной улыбке. — Тебе эта книга не пришлась по вкусу? — Не по вкусу — ха! — Кевин вальяжно кинул книгу на стол и откинулся на спинку скрипучего стула. — Это ты ещё мягко выразился, дружище. То, что написано здесь, — он указал пальцем на обложку, — полнейшая чепуха. Большего бреда я ещё в жизни не видывал! Бред на бреде и бредом погоняет. Эта… — мужчина наклонился к книге и внимательно, по буквам, прочёл имя автора. — «Грей»… эта писака совершенно ничего о нас не знает! Она переврала даже наши имена! Назвала Гарри старшим братом, а меня средним. — Но ведь ты и есть средний брат, — искренне удивился Гарри. — Разве нет? — Но ты-то не старший! — по лицу Кевина сложно было определить, веселила ли его эта ситуация, или же доводила до бешенства. Оно у него просто было красное. — Ты средний на четверть… или наполовину… в общем, ты четвёртый в списке, вот! Да и какую тебе внешность подарила эта Катерина, а? Голубоглазый блондин с острым носом и ямочками на щеках. Пха! Ни единого попадания в образ! Такое чувство, будто она писала не о тебе, а о ком-то другом. О Франциске, например. Франциск спешно опустил взгляд к полу. — Зачем ты держишь эту чепуху в своей библиотеке? Ты же сам прекрасно понимаешь, что эта макулатура — ересь чистой воды! — Ну… — Франциск невинно развёл руками. — В этом и заключается вся её прелесть. Больше ничего дельного по поводу этой книги он так и не рассказал, как бы сильно и отчаянно Кевин ни пытался вытрясти из Франциска правду. В скором времени, Кевину самому надоело лютовать, и он достаточно быстро позабыл о найденной книге с золотыми буквами на алой обложке.***
Настало время для десерта и более откровенных разговоров. — Расскажите, как вы нашли мальчика, — Франциск больше не мог терпеть. Любопытство выедало его изнутри. Он мягко указал ладонью на Питера, и тот в ответ так сильно сморщил лицо, что тотчас стал похож на сушёный финик. Гарри аккуратно вытер губы салфеткой. Его руки были укрыты белыми и блестящими перчатками, которые он не считал нужным снимать даже в помещении. — Мы нашли его в Силенде, — сказал он, как только салфетка коснулась края стола. Голос звучал очень спокойно, ни разу не вздрогнув. — Люди господина Лорана называли это место «мёртвой сушей». — Почему? — нахмурился Франциск. Но тут от рассказа Гарри отвлёк чей-то громкий и очень пронзительный вопль. Внезапно побросав на пол вилку и нож, Питер заслонил ладонями уши и раскрыл рот настолько широко, что на свет показался нёбный язычок. Сначала Франциск подумал, что Питер поранился, ибо в его крике отчётливо ощущались нотки неистовой боли. Он хотел было броситься к мальчику на выручку, но Кевин с Гарри оказались быстрее. Подоспев к брату с обеих сторон, они спокойно взяли его за руки и поспешно вывели из-за стола. Их лица выражали такое ледяное равнодушие, будто они держали ситуацию под контролем. Элис и Кьяра провожали их уход недоуменным взором на бледных лицах. Выпроводив мальчика в гостиную, где тот постепенно начал успокаиваться (вскоре крики сменились частым иканием), братья благополучно вернулись обратно в столовую. От их леденящего спокойствия Франциску стало совсем не по себе. На мгновение он даже осмелился подумать, что увидел галлюцинацию или же хорошо отрепетированное представление, уж насколько же Гарри и Кевин вели себя хладнокровно и сплочённо. — Прости нас, Франциск, — Гарри поспешил занять своё место и вернуться к поеданию мяса. — Я должен был предупредить тебя об этом… но, к несчастью, запамятовал. Иногда на Питера такое находит… — Позвольте, мсье, я уберу посуду, — появившийся из кухни темнокожий слуга хотел было полезть под стол за опрокинутыми вилками и ножом, но тут произошло ещё одно событие, которое чуть ли не заставило Франциска окончательно сойти с ума. Как только прислуга сказала о своих намерениях встать на колени и полезть под стол, Гарри взялся за краешек стола и поднял его на несколько дюймов над людскими лбами. — О, Боже! — вскрикнул не своим голосом Франциск и поджал ноги к груди, боясь коснуться скатерти. — Да что тут происходит?! К счастью, слуга, которого звали Беном, полностью разделял недоумение своего босса. Он смотрел на гостя такими глазами, словно увидел перед собой привидение. — Что? — Гарри как будто заподозрил, что сделал что-то неправильное, и поспешил опустить стол. — Что ж… — проговорил он чуть погодя, когда волнение среди гостей начало постепенно спадать. — Полагаю, я должен многое тебе поведать…***
После десерта (который для многих гостей показался неимоверно пресным после пережитых странных событий), Элис взяла на себя обязанность продемонстрировать гостям красоту своего дома. Франциск же с Гарри уединились в кабинете, где, как они надеялись, никто не сможет отвлечь их от важной беседы. В небольшой комнате с вишневыми шторами, за которыми плыли лиловые облака и по стеклу постукивали ветви деревьев, горела одна-единственная свечка. От неё шёл желтоватый свет, который скромно вырисовывал в кабинете очертания старой мебели, пыльных книг, неубранной рабочей одежды, огромного глобуса, сделанного из тёмной меди, и прочих мелких и странных вещиц. Присев на предложенный круглый стул без спинки, Гарри положил одну руку на полированный стол, другую на своё острое колено. — Прости меня за этот цирк, что я учинил в столовой, — вздохнул он. — Я должен был сразу предупредить вас с Элис о своих… хм… протезах. — Протезах? — Франциск непонимающе заморгал. — Верно. Вот этих протезах, — и Гарри Керкленд с заметной неохотой на лице начал засучивать рукав правой руки. То, что Франциск увидел под толстой и тёмной тканью праздничного костюма, заставило его тихо и испуганно простонать. Он увидел целый железный скелет, состоящий из маленьких и тонких деталей, которые очень красиво и искусно сплетались в одну большую и сложную машину. О живой плоти не было и речи — абсолютно любую кость или мышцу здесь заменяли железки и пружины. И когда Гарри начал шевелить этими механическими пальцами, похожими на фишки домино, Франциск застонал во второй раз. — Надо же! Как живые, — проговорил он. — Твои пальцы двигаются, как живые. — В этом вся и прелесть, Франциск, — кивнул Гарри. Когда он сгибал пальцы, в его железной руке можно было увидеть движение тоненьких пружин, которые отвечали за отдельные пальцы. Рука двигалась почти также естественно, как если бы она была сделана из плоти и крови. — Это моё новое изобретение. — И что же… ради него ты готов был лишиться руки?! — Да полно тебе! — и тут лицо молодого изобретателя заметно посерело, а в глазах отразилась печаль. — Моя рука… это произошло почти сразу после того, как мы нашли Питера и увезли к себе в укрытие. Гарри поспешно опустил рукав и бережно натянул перчатку на свои механические пальцы. Когда же с этим делом было покончено, юноша готов был говорить дальше: — Мы скрывались в Шотландии, так как у Скотта там были какие-то связи. Жили мы неплохо, а благодаря быстро распространяющимся слухам знали о том, что происходит в мире. Мы были в курсе, что Франция распалась на крупицы, и от неё отделились Италия с Германией. Через несколько месяцев вся Европа стояла на ушах, никто не знал, как исправить то, что уже приключилось. И слушая всё это из первых уст, мы страшно переживали за твою судьбу, Франциск. Франциск не стал говорить о том, что эти чувства были взаимны. Ни дня не проходило в его жизни без искренних переживаний о судьбе Керклендов. Живы ли? Свободны ли? Не затронула ли их война настолько сильно, как могла бы? Он мог написать им письмо, но — увы — не знал ни адреса, ни их липовых имён. Сложно было перечислить, сколько раз Бонфуа порою засиживался за рабочим столом, пытаясь хоть что-то нацарапать на листе бумаги. И каждый раз этот лист улетал в мусорную корзину. — И как же ты потерял руку? Гарри горестно выдохнул, глядя на свой безобразный протез, который ему приходилось прятать под плотной одежкой. — С каждым годом моё состояние ухудшалось, — сказал он. — Лекарства и народные средства больше мне не помогали. Я часто терял сознание, валился с ног и… ломался. В частности, ломалась моя правая рука, так как она была самой хрупкой. В скором времени мои кости перестали срастаться вообще. Раны начали гнить, приводя мой неокрепший организм к различным болезням. Врачи советовали убрать руку, пока гной не попал в мою кровь. В защиту той операции могу сказать лишь то, что боли я почти не чувствовал, — добавил он с натянутой улыбкой на губах. — А когда лишился руки, то понял, что не смогу жить инвалидом. Потому я стал тщательнее работать над протезами. К несчастью, левой рукой чертить было неудобно, но благодаря моему упорству через пару лет первый прототип руки всё же был готов. Кевин помог мне его установить на теле. А это было очень трудно, Франциск. Сначала рука практически не слушалась меня: я мог лишь согнуть и разогнуть локоть. Пока Скотт тайно добывал для меня инструменты, Кевин старательно чинил моё изобретение, опираясь на мои кривые чертежи. Прошло ещё три месяца, и я впервые смог согнуть большой палец. Через месяц я уже двигал указательным, и в скором времени, благодаря нашим общим стараниям, все пальцы был под моим полным контролем. Но рано улыбаешься, Франциск, ведь на этом дело не закончилось. Врачи сообщили мне, что мой организм продолжает медленно погибать. В скором времени, если следовать их прогнозам, я потеряю одну ногу, затем, вторую. Боюсь, что я не смогу прожить дольше, чем хотел бы. — Не шути так… — К несчастью, у меня не так всё хорошо с юмором, как у Кевина. И всё же я стараюсь не унывать. Однажды Кевин сказал мне очень интересную вещь: «Если человек не будет относиться к своим проблемам со смехом, то тогда ему нет смысла жить дальше. Не важно, кто ты — инвалид, пьяница, чей-то раб или бедняк, ведь главное — это тянуться к свету». — Иногда Кевин говорит очень умные вещи. Слишком умные… для Кевина. — Это точно, — откинув назад голову, Гарри громко и облегчённо вздохнул. Казалось, своими историями он как будто избавлялся от грехов. Это было видно по его глазам, полным благодарности и покоя. Через пару минут Гарри продолжил свою историю. Но уже более тихо, ибо боялся, что их кто-то мог подслушать. — Что же насчёт Питера… Мы добрались до Лувра без происшествий. Мрачные тени вымершего города неплохо скрывали нас от повстанцев, которые шныряли в округе и грабили опустевшие дома. Некоторые выглядели чуть лучше простых солдат. Скажу даже больше, мне показалось, словно то были какие-то учёные. Они расхаживали возле образовавшихся в земле трещин и водили по ним какими-то мудрёными устройствами, которых я ещё никогда ни у кого не видел. Судя по тому, как неистово верещали их датчики, в той земле, творилось что-то невероятное. Что-то жуткое! Я не имею право судить столь поспешно, но мне кажется, что падение нашего корабля стало неким рычагом, запустившим очень большой механизм, который жил под землёй столетиями. Не знаю, насколько он велик, насколько древен, но слухи говорят сами за себя. Прошло уже пять лет, а люди до сих пор боятся туда спускаться. — Как ты думаешь, этот самый… м-механизм… насколько он огромен? — Не имею представления, друг мой. Мне страшно об этом думать. — Оно живое? Гарри поднял на Франциска глаза, полные тревоги и нездорового любопытства. — Полагаю, что да. Теперь уж точно да. — Но… откуда же оно взялось? Ведь кто-то его сконструировал, а потом спрятал… ведь этому всему есть какое-то научное объяснение! — Ха! Так ты же теперь тоже учёный, Франц, — Гарри указал пальцем на кучку пустых колбочек, которые лежали в сундуке между полками с книгами. — Сам бы мог и ответить на свой вопрос. — Это уж вряд ли. — Почему? Франциск отвёл взгляд и продолжил с неохотой: — Потому что я не считаю себя учёным. Любителем, успешно паразитирующим на знаниях других известных личностей — это да, возможно. Но не учёным. — Ты необычайно строг к себе! — воскликнул Гарри. — Вовсе нет, — отмахнулся француз. — Просто говорю то, что есть. За эти годы я успел лишь слегка прикоснуться к науке. Меня ни в коем случае нельзя приравнивать к выдающимся людям. Особенно к таким, как ты или твой отец. Молодой вундеркинд долго и пристально сверлил своего собеседника напряжённым взором, а после равнодушно развёл неширокими плечами. Его жест казался лёгким, как птичье пёрышко. — В любом случае, я не знаю, что же кроется там, под землёй Парижа, и уж тем более не знаю, как и когда оно могло там оказаться. Может, его созданию поспособствовали простые людские умы. А, может… — Может? Было такое ощущение, словно Гарри собирался сказать что-то, что очень давно и упорно выгрызало его душу изнутри, но в последний момент решимость быстро поблекла в его глазах, и он уныло положил голову на грудь. — Не знаю. По мне, так это какой-то бред. — И тем не менее, — Франциск попытался немного надавить на юношу. — Я же вижу, что у тебя по этому поводу есть какая-то своя мысль. Клянусь, эта тайна умрёт вместе со мной! — Нет-нет, — замахал руками Гарри. — Забудь, Франциск. Просто забудь. Франциск разочарованно опустил взгляд к полу, по которому при лёгком дуновении сквозившего через щели ветра, пробегали мелкие пылинки. В его комнате редко, кто убирался… слуг своих он не пускал, жене запрещал притрагиваться к вещам, не имея на то веской причины, а самому убираться времени не было совсем. Вдруг дверь в кабинет с грохотом распахнулась, и в помещение влетел мальчишка. Он с громкими воплями и лихими прыжками добрался до мужчин и приземлился перед ними, приняв величавую позу. — Расскажи! Расскажи об этом монстре, Гарри! — звонко прокричал Питер, не давая никому опомниться. — Расскажи о воздушных замках, что плыли над землей, словно большие и белые облака! Расскажи о драконах, которые служили тем замкам бдительной охраной! Расскажи о том, что это они создали того монстра, а не люди! — Питер! — Гарри попытался поймать мальчика за локоть, но тот легко увернулся от братских рук. Запрыгнув на пуфик, Питер подобрал где-то железную линейку и начал энергично ею размахивать, точно настоящей саблей. — Питер, прекрати! Ты давно должен быть в постели! — А в курсе ли вы, мсье Бонфуа, что этот ваш механизм — всего лишь ядро, которое когда-то держало острова на уровне звёзд? — продолжал упрямо кричать молодой сорванец. Его маленькое лицо, еще не испорченное первым тёмным пушком на скулах и на подбородке, буквально светилось огромной радостью. Словно душою Питер был не здесь, а там… в том мире, полным волшебства и звёзд. Франциск смотрел на этого самоуверенного юнца, истончающего из себя столько света и желания к приключениям, и чувствовал, как больно и учащенно забилось его сердце. Он вспомнил о другом человеке. О том, кто с похожей горячностью в глазу вёл Франциска через тёмные и холодные леса Шотландии, не давая Бонфуа и шанса упасть на землю и умереть. — Питер, умоляю тебя, хватит! Брось линейку и иди спать! — Но я не хочу спать! — закапризничал младший Керкленд. — Я хочу на море! Гарри, когда мы пойдем к берегу? Сколько ещё мне предстоит сидеть в этой дыре? — и он с ненавистью посмотрел по сторонам. — Ты слишком многого хочешь для одного короткого дня! — возразил ему непоколебимый Гарри. — Ступай в свою комнату! Живо! — Но почему? Ты же сейчас рассказываешь мсье Бонфуа о драконах? — глаза мальчонки засияли с надеждой. — О драконах ведь? — Ошибаешься, ни о каких драконах не было и речи, — сердито отрезал Гарри. — Прости, Франциск. Я ничего не могу поделать с этим маленьким засранцем. — Я Питер, а не засранец! — сказав это, Питер неожиданно приблизился к Франциску и с гордостью протянул ему свою тоненькую ручонку, где на загорелой коже отчетливо проступали белые волоски. — Питер Керкленд! — Я знаю, — с мягкой улыбкой ответил ему Франциск, не видя ничего плохого в том, чтобы ответить мальчику рукопожатием. — А меня зовут Франциск. Можешь меня так величать. После знакомства Питер заметно повеселел. Закусив нижнюю губу, он более внимательно оглядел убранство францискового кабинета. — Знаете, я немного поторопился с оценкой. Здесь довольно-таки мило, — ответил он, наконец, бодро сложив руки на бёдрах. — Столько интересных и непонятных мне вещей… Полагаю, вы такой же умный зануда, как и Гарри, верно? Не обратив внимания на то, что лицо Гарри покрылось красными пятнами, Франциск громко и искренне рассмеялся. — Вот так совпадение, мы ведь с твоим братом как раз обсуждали это, пока ты не решил к нам присоединиться, — он смахнул с уголка глаза выступившую горячую слезу. Сложно было вспомнить, когда в последний раз ему доводилось так искренне смеяться. — И мы пришли к выводу, что мне ещё очень далеко до заслуг Гарри. — Чушь! — выкрикнул Гарри. — Не слушай его, братишка! Он просто скромничает! Но Питер уже не был настроен на то, чтобы слушать старшего. Он продолжал резко крутиться на месте, поднимая над полом многолетнюю пыль, и озадаченно постукивать указательным пальцем по своей нижней губе. Вскоре его пытливый взор остановился на чём-то, что было неудачно скрыто на верхних полках среди серебристых сетей паутины и бархата из пыли. — А… это что? — спросил он, перенаправив палец с нижней губы в сторону увиденной вещи. — Выглядит очень мрачно. — Это? — Франциск проследил за взглядом Питера. Когда Бонфуа понял, о чём говорил мальчик, он на мгновение потерял дар речи. — Это… это картина. — Картина, значит? — Да. Её написала моя жена много лет назад. — Но ведь картины созданы для того, чтобы украшать комнаты, — непонимающе нахмурился Питер, — а вовсе не прятаться по тёмным углам и воровато оттуда выглядывать в надежде, что их никто не заметит! — Ну, вообще-то твоё суждение неверно, — попытался внести свою лепту Гарри присущим ему низким и заумным тоном. — Картины создаются для эстетического удовольствия, а не для… — Зачем вы её повесили так высоко? — не унимался Питер. — … а не для простого украшения домов. — Я повесил её туда лишь потому, — Франциск деловито сцепил пальцы в замок, — что мне так захотелось. В моих действиях совершенно нет никакого скрытого подтекста, Питер. Питер нахмурился ещё сильнее. Его глаза почернели от недовольства. — Вы врёте. — Питер! — Гарри тут же хлопнул мальчика по плечу. — А ну, прекрати так отзываться о хозяине дома! Это неприлично! — Я всего лишь говорю то, что вижу! — настаивал на своём младший Керкленд. — И я ненавижу, когда люди лгут мне! — Мой ответ мог показаться тебе неполным, молодой человек, — парировал его гневные высказывания Франциск. — Но это вовсе не значит, что я сказал неправду. — Тогда почему вы ответили мне неполно? Франциск ухмыльнулся, откинувшись на мягкую спинку своего кресла. — Потому что остальное знать ты не обязан, — его взгляд скользнул в сторону тех мрачных квадратных полок, над которыми возвышалась картина Элис. С такого ракурса ему могло показаться, будто Собор Нотр Дам де Пари злобно ухмылялся ему, наблюдая за его нелёгкой беседой с Питером Керклендом. — Есть вещи, которые знать ты не обязан. — Иди в свою комнату, Питер, — решил взять ситуацию в свои руки Гарри. Он повёл хмурого мальчика к двери и помог ему выйти через порог. — Здесь тебе уже делать нечего. Прежде чем исчезнуть во мраке коридора, Питер посмотрел на Франциска через плечо. В его взгляде отражался каплевидный огонёк от свечи.***
— Ради всего святого, Франц, прости меня за то, что я позволил этой перепалке случиться, — Гарри присел обратно на табурет и протёр тыльной стороной своей железной руки выступившую испарину на бледном и гладком лбу. — Если бы я мог знать… — Никто ничего не знает наперёд, — Франциск не отрывал стеклянного взгляда от картины. — Так что ты ни в чём не виноват. — Ты стал значительно спокойнее с годами, — заметил Гарри. — Неужели? — Раньше ты на всё реагировал немножечко… иначе. — Может быть, — Франциск глубоко вздохнул и опустил взгляд на Гарри. — Не мог бы ты продолжить свой рассказ о спасении Питера? Прошу тебя. — О спасении… А! Ну, да, разумеется! На чём же я остановился? Когда мы пробрались в Лувр, кабинет судьи был открыт нараспашку. Не знаю, то ли там кто-то побывал до нас, то ли сам судья давно догадывался о перевороте, но все его вещи, документы… всё было рассыпано на полу, словно по комнате прошёлся ураган. И, тем не менее, мы продолжали питать слабую надежду на то, что наши поиски увенчаются хоть каким-то успехом. Скотт вызвался стоять на стрёме, так как нас всех тревожило странное ощущение, словно во дворце мы были не одни. Время от времени Скотт умолял нас поторопиться. Он боялся, что Седой Джон и остальные пираты, кто помогал ему в Восстании, вот-вот обнаружат место нашего пребывания и наступят нам на горло. Поэтому мы с Кевином очень спешили. Кевин шарил по полкам, пытаясь найти какой-нибудь рычаг или кнопку, которая бы активировала вход в потайное место (ты ведь понимаешь, Франциск — у каждого злодея должен быть такой тайник), а я же перебирал разбросанные на ковре книги, наспех пытаясь определить их ценность. К несчастью, следов пребывания Питера нам найти так и не удалось, однако я сумел отыскать среди кучки хлама очень потрёпанный и исписанный почти до самой корки журнал. Да, Лоран был не просто безумным фанатиком, а очень расчётливым и аккуратным безумным фанатиком. Все свои деяния, связанные как с внешней, так и с внутренней политикой, он тщательно записывал. В его личном столе хранилась целая сокровищница таких тетрадей с веденным многолетним учётом денежных средств, ценного сырья, продуктов и даже людей. Возможно, эта новость покажется тебе дикой, Франциск, но судья Лоран действительно следил за каждой живой парижской душой. Судя по некоторым недописанным письмам, которые я обнаружил в мусорной корзине, этот страшный человек требовал, чтобы мэры других городов поступали абсолютно также. Чтобы они держали своих людей в узде и не давали им даже выдохнуть без прямого приказа. В одном из таких учётных журналов мы узнали о некоей Силендской Тюрьме, в которой якобы удерживали особо опасных преступников и еретиков. Как только все сведения и координаты этого места были изучены, мы отправились туда. В Силенде нас приняли… ну, как тебе сказать одним словом… Никак? Да, именно никак. Нас даже никто не встретил у ворот. А знаешь, на что внешне была похожа эта тюрьма? Это был старый, ржавый корабль, который держался над водою на трёх балках, покрытых толстым слоем водорослей и ржавчины. С высоты любой нормальный человек решил бы, что пролетает над старым кладбищем кораблей, ну уж никак над тюрьмой! Охраной там даже и не пахло, зато жутко воняло протухшей водой. В помещении существовало сразу несколько больших ярусов, на каждом из которых располагалось около пятидесяти старых камер с вот такими толстыми прутьями. Сквозь них сложно было просунуть даже руку! Мы боялись, что опоздали, что церковники уже успели перевезти всех пленных в другое место. Но, к счастью, наши страхи не подтвердились. Может, охранников там и не было, но заключенные всё ещё сидели в своих гнилых и холодных камерах. Некоторые из них давно уже перестали дружить с головой, и лишь пара тройка людей готова была здраво ответить на наши вопросы. Они и рассказали, что как только на корабле объявили тревогу, всю охрану в один миг словно сдуло ветром, и не прошло и пары часов, как на Силенде остались только одни заключенные. Они не знали, с чем была связана такая вот внезапная эвакуация, и собирались ли церковники что-то делать со своими пленными, или же в их план входило вот так просто взять и оставить дюжину людей в одиночестве посреди океана без пресной воды и пищи. Мы же с братьями не желали развивать эту тему. Нашли нужный рычаг, который сразу целыми рядами открывал клетки, и начали поочередно высвобождать невольников. Мы не планировали строить из себя доблестных героев, Франциск. Мы делали всё это только ради Питера. И когда многие из заключённых не пожелали выползать из своих камер, мы не стали настаивать или лезть к ним в душу. Если они хотели умереть там, то это было лишь их решение. Не наше. — Ну, а Питер? — Франциск выглядел взволнованным. — Питера мы нашли среди толпы. Он выглядел очень исхудалым, слабым и холодным. Не думаю, что там его кормили. Честно сказать, он нас сначала даже не узнал. Когда мы принялись обнимать его, он вырывался. Представь себе, но он совершенно нас не помнил. Тогда мы забрали его на корабль и там постарались хорошенько отмыть от грязи и соли. А через пару дней Питер начал говорить — медленно, осторожно, путаясь изредка в словах, но всё-таки это было для него явным прогрессом. Затем он начал нас узнавать, и тогда впервые за всё время заплакал. — Какой ужас. В ответ Гарри неопределенно двинул плечами. Будто пожимал ими. — Не знаю, что они делали с ним всё это время… но развития он не получал там абсолютно никакого. Судя по шрамам на его теле, они строили на нём какие-то опыты… кололи, может быть, какими-то лекарствами, — его лицо противно сморщилось. — Не хочу даже думать об этом! После того, что приключилось с ним на Силенде, Питеру очень долго приходилось излечиваться от заработанных в тюрьме недугов. Сам он мало что помнил. Рассказывал нам лишь о том, что иногда люди в халатах вывозили его на свет, но он понятия не имел, для чего. Ну, или ему очень не хотелось этого понимать… В комнате воцарилось недолгое молчание. Дав своему горлу немного передохнуть, Гарри вскоре очень неохотно продолжил: — То, что он был вынужден пережить, несколько… сломило его дух. Ты и сам всё прекрасно видишь, Франц. Ты же видишь, как он себя ведёт. Для его возраста его характер и повадки просто неприемлемы. Он выглядит, как очень большой ребёнок. Однако спешу заверить тебя, Франциск, что раньше было гораздо хуже. Питер совершенно не контролировал свои эмоции, они рвались из его тела, словно фонтан! Мы не знали, как с этим справиться, как вразумить его, пока Скотт не предложил нам воспользоваться снотворным. Десять капель в рюмку с водой, и Питер мгновенно проваливался в сон. Иногда он мог проспать целые сутки, и, не подумай обо мне плохо, Франц, но мы все очень ценили такие моменты в нашей жизни. Минуты тишины и покоя. Никаких нервов, переживаний. Никаких воспоминаний о тех страшных событиях, которые пришлось пережить нам и, в частности, ему самому. Гарри замолчал и, аккуратно выпрямив спину, воззрился на своего собеседника. — М-да. Страшную историю поведал ты мне на ночь глядя, — со вздохом признался Франциск. Его сердце испуганно барабанило где-то промеж рёбер. — Я даже не знаю… не знаю, что и сказать в ответ… Я под таким впечатлением! — И я тебя прекрасно понимаю, — Гарри успокаивающе похлопал француза по плечу. — Теперь мы стараемся как можно чаще путешествовать. По большей части мы делаем это ради Питера. Хотим показать ему как можно больше красивых мест. Я хочу, чтобы он перестал бояться жизни. Чтобы он наконец почувствовал себя счастливым. — Ты думаешь, это возможно? — Франциск попытался улыбнуться своему другу. — Вот ты, Гарри… Чувствуешь ли ты себя счастливым? — Я? — молодой человек выглядел слегка обескураженным из-за вопроса. И всё же легкая улыбка тронула его губы. — Да. Чувствую. — Но ведь твоя рука… — Её нет, а сам я болен так сильно, что мне не суждено будет дожить до глубокой старости. Но разве меня это должно волновать? Нет, конечно же. Я никогда не ставил свои интересы выше интересов родных и дорогих моему сердцу людей… Для меня всегда важным оставалось не то, как я живу, а то с кем я живу. Я хотел, чтобы все мы — все братья — были вместе. И у меня это получилось. — А как же Ар… — и тут Франциск постарался прикусить себе язык, вдруг вспомнив о том, что из всех Керклендов лишь один Скотт знал о реальной смерти Артура. Франциску пришлось с большим нежеланием припомнить себе, с какой тогда злобой Скотт обратился к нему, требуя того поклясться перед всем, что их окружало, поклясться перед Богом, поклясться здоровьем своих любимых, что он никогда не посмеет заговорить об Артуре перед кем-либо из Керклендов. Отныне на имени Артура лежало страшное табу. Но как же сильно был удивлен Франциск Бонфуа, когда увидел, с какой странной и озорной ухмылкой поглядел на него Гарри. — Я знаю, Франциск, — юноша полез рукой в карман брюк. — Знаю всё прекрасно. Не думал же ты, что я приехал к тебе лишь из простой скуки? Разумеется, нет! Я хотел… хотел передать подарок. — Подарок? — недоверчиво переспросил Франциск. Вскоре на его ладонях лежал тщательно перевязанный тонкой веревкой бежевый сверток. Он был чуть больше мужской ладони и, к тому же, прилично весил. Франциск понятия не имел, что могло лежать в этой крохотной упаковке. Деньги? Книга? Средство для гигиены? Не в силах больше сдерживать любопытство, Франциск ринулся разворачивать сувенир. Вскоре ошмётки от упаковки были разбросаны у его ног, а на ладони оставалось лежать нечто маленькое, что неумолимо холодило кожу. Бонфуа так и замер, на мгновение даже потеряв дар речи. — Не может быть… невозможно… Ноги как будто стали ватными. Дыхание замедлилось, горло болезненно сдавило тисками, а глаза стали стеклянными, желая вот-вот выпустить горячие слёзы на свободу. — Гарри… мальчик мой… Но как? Откуда? Гарри продолжал поглядывать на него с какой-то таинственной, но совершенно беззлобной улыбкой. — Она лежала среди обломков башни и прочего мусора прямо неподалёку от главного поля битвы. Я нашёл её совершенно случайно, — сказал он тихо, едва размыкая губы. — Но, если честно, иногда мне кажется, что всё это было давно продуманно. Может, в этом мире действительно существует некое существо… некий бог… или же какая-то сверхъестественная сила, которая и создает вот такие «случайности», на которых соткана вся наша жизнь? Возможно, всё это давно было предрешено, а я лишь сделал то, что должен был сделать? Я не знаю, Франциск. — Кто-то ещё в курсе о твоей находке? — Если ты имеешь в виду Скотта и Кевина, то нет — они ничего об этом не знают. В тот момент я понял, что раз лупа лежит у меня в руках, то вероятность отыскать Артура будет равняться нулю. Немного поразмыслив над сказанным, Франциск протянул лупу обратно Гарри, на что юноша отреагировал очень бурно: — Что ты! Это подарок тебе! Теперь ты её хозяин! — Но почему? — остался в недоумении Бонфуа. — Почему именно я? Эта лупа принадлежала Артуру, и, я думаю, было бы разумно оставить её… — У меня? — Гарри горько ухмыльнулся. — Я тоже так сначала решил. Но со временем некоторые… обстоятельства вынудили меня поменять решение. — Обстоятельства? Гарри неуверенно почесал нос искусственной культёй. — Видишь ли, я тут понял, что не могу держать эту штуку у себя. Просто не могу. Я постоянно думаю об Артуре, когда вижу её перед собой. Постоянно. Иногда мне начинает казаться, словно он и не умер вовсе, а ходит где-то неподалёку, да грезит об этих своих… летающих драконах. — И поэтому ты решил избавиться от груза, передав его мне? — нахмурился Франциск. — Я понимаю, что на словах это звучит не слишком-то и благородно, — попытался оправдать себя Гарри, — но ничего не могу с собой поделать. Не знаю почему, но мне кажется, что будет гораздо уместнее отдать эту лупу тебе. Ты… ты был очень близок Артуру. Гораздо ближе, чем мы — его родные братья. Он очень дорожил твоим вниманием, когда вы были вместе. — К тому же, — продолжил он, шумно втянув воздух ноздрями. — Артур уже сделал нам подарок. Он помог нам найти Питера. Если бы не он, я… мне даже страшно себе вообразить, что бы с ним сталось на том острове. Поэтому я очень благодарен брату за его… за его заботу о нас и за его помощь. Я действительно чувствую себя счастливым. — А вот ты, Франциск, — он обратился к другу. — Когда я увидел тебя на причале — ты не показался мне счастливым. Возможно, я рискую ошибиться, но мне кажется, что смерть Артура Керкленда гораздо сильнее отразилась на твоей жизни, чем ты сам думаешь. Тебе ведь его очень не хватает, не так ли? Пожалуйста, не отводи взгляд. Франциск послушно поднял на Гарри полные слёз глаза. Он не знал, что на всё это ответить. Казалось, что этот проклятый юнец видел его насквозь. — Теперь я полностью уверен в том, что поступил верно, — в конечном итоге заключил Гарри, и его механическая рука мягко (насколько могла это сделать) легла на пальцы Франциска, которые продолжали неосознанно сильно сжимать старую гипнолупу. — Отныне эта вещь твоя, Франциск. Ты можешь распорядиться ею, как хочешь. Можешь выбросить, если тебе хватит духу, или же положить в стеклянный ящик аки раритет. Твоя воля. И, сказав это, Гарри удалился из кабинета. Когда его спокойные и тихие шаги растворились в тёмной тишине, единственный человек, покой которого был нарушен той ночью окончательно, со стоном рухнул на колени. Несмотря на мириады тоненьких белых трещин, которыми была покрыта лупа умершего гипнотизера, её стеклянное око продолжало наблюдать за плачущим Франциском Бонфуа с прежним золотистым озорством. Словно и не было этих мучительно долгих пяти лет… Франциску пришлось проявить большое усилие, дабы оторвать свой взор от гипнолупы и направить его на картину с изображённым на ней чёрным храмом. У подножия храма при более детальном изучении можно было различить силуэты людей, разгуливающих по парку. Женщин, юношей, раздающих газеты и листовки, а также одну неприметную фигуру, уныло пристроившуюся на пустой лавочке. На сгорбленной спине висел грязный дорожный плащ, на голове покоился остроконечный капюшон, скрывавший половину лица...***
Когда солнце стало лениво выглядывать из-за тонкой линии берега, оно напомнило сонную девицу, нежившуюся в пене, будто в постельном белье. Романтики любили останавливаться на песчаном берегу и ловить ласковые и тёплые лучи рассвета. Пропитанный морскими ароматами ветер блуждал по пустынной местности, разгоняя по земле крохотные песчинки. Когда столь однообразное веселье ему наскучило, он направился дальше через деревянные невысокие ворота, бдительно охранявшие скромное поместье семьи Бонфуа. Стремглав несясь по каменистой тропинке, этот ветерок за считанные секунды оказался уже на крыльце, проник в тонкие щели алой двери и стал по-хозяйски разгуливать по пустой прихожей, поднимая с пола сонную пыльцу. Висевшие на стене часы негромко пробили шесть. По чисто отполированному и пахнущему свежей сосной полу пробежались чьи-то босые ноги. Гонимый собственным любопытством мальчик быстро пересекал главный коридор, стремительно покидая свою спальню, которая находилась на самом дальнем крыле поместья. Знал бы кто, что за жгучие мыслишки творились в этой светловолосой голове. Увидев впереди заветную янтарную дверь, которая была слегка приоткрыта, мальчик беззвучно подпрыгнул на месте и уже более уверенно направился к своей цели. Дверь поддалась ему с лёгкостью, а в кабинете не было никого. Однако что-то здесь было не так. Один из книжных шкафов был сдвинут с места, это было заметно по тонким деревянным рубцам на полу. За шкафом было темно и веяло сыростью. Еле слышно сглотнув, Питер Керкленд решил перебороть свой страх и шагнуть в эту всепоглощающую темноту. «Это уже интересно…» — подумалось ему, когда он спокойно перешагнул порог потайного хода и оказался внутри небольшой и неуютной кабины. Ни окон, ни дверей. Над головой беззвучно покачивалась потухшая лампа, от которой веяло сожжённым маслом. Видимо, до Питера здесь уже кто-то был. Любопытство так сильно пьянило разум мальчика, что тот уже едва-едва держался на ногах. Увидев позади себя длинную ручку рычага, прикреплённую бронзовой цепью к стене, мальчик вдруг задался вопросом — а стоило ли оно всего этого? Может, ему следовало уйти к себе обратно в комнату и постараться забыть о потайном ходе? Так бы уж наверняка поступил Гарри — его старший брат. А как бы поступил Кевин? Ответ вспыхнул на дне его разума так внезапно, что Питер аж чуть было не прикусил себе язык. «Ну, разумеется, Кевин бы поступил иначе. На то он и Кевин». Этот ответ успокоил мальчика и в довесок прибавил ему решительности. Питер отстегнул цепочку от бронзовой ручки, взялся за рычаг обеими руками и потянул его на себя. Стены задрожали. Он почувствовал телом, как кабина стала спускаться вниз, пропуская через тонкие щели слабый просвет. Где-то за стеной слышался звон несущихся бегунков, тонкое позвякивание металла, скрежет лезвий… словно Питер очутился в центре какого-то завода механики. Когда темнота стала ещё плотнее сгущаться перед ним, кабина неожиданно прекратила своё движение. Двери отворились, впуская в крохотное помещение косые лучи лазурного света. Да… именно лазурного — такого яркого, волшебного, похожего на чистое дно океана. Усердно вытерев кулаком влажный нос, Питер отправился навстречу свету. Те волшебные лучи, которые привлекли его внимание, на самом деле были круглыми лампами, которые, как гирлянда, свисали с невысокого, выбеленного потолка. Иногда они начинали медленно двигаться в воздухе, создавая в пустом помещении звонкое пение тонкого стекла. Что же это было за место? Оно было слишком ярким, холодным и каким-то… пустым. Лимонные стены, зеркальный пол, прохладный воздух, запах чего-то горелого. Может, вторая кухня? Но тогда для чего на каждом столике лежали эти странные и редкие побрякушки, похожие то на чьи-то маски с огромными стёклами для глаз, то на перчатки, то на позолоченные подзорные трубы, то на наборы цветных стекол, которые переливались при свете искусственных фонариков, словно расписной калейдоскоп? На некоторых витринах висели даже карты отдельных городов, на которых с трудом просвечивались карандашные следы с пометками на латыни. Каждый шаг мальчика озвучивался таким глубоким и громким эхом, от чего поневоле закладывало уши. Но Питер заставлял себя идти дальше. Наверное, он шёл бы себе так, будучи переполненным до краев пёстрыми впечатлениями от увиденных вещей, но вскоре ему пришлось удариться телом об угол низкого стола, который, будто призрак, появился из ниоткуда. Он выглядел удивительно длинным и узким. Обойти его было проблематично. — Любопытно, — сказал Питер, беря в руки странную, круглую лупу, обрамлённую железным кольцом, которая лежала на этом столе поверх скатерти. — Какая тяжёлая! — обнаружив также на столе примерно такую же лупу, только более неряшливую и явно сделанную из подручных средств, Питер взял и её в руки и поднёс обе лупы к своим глазам. Уж больно было интересно узнать, для чего предназначались эти изобретения. В одной из луп — в более старой и потёртой — виднелся чёрный песок. Что это? Порох? Вдруг Питер вздрогнул и убрал лупу с лица. Он готов был поклясться, что увидел, как этот песок пришёл в движение. Но от мыслей его прервал полный гнева голос, который внезапно раздался прямо за спиной: — Что ты тут делаешь?! Обе лупы тотчас полетели на пол и разбились в сотни осколков, как только Питер в страхе разжал пальцы. Мальчик увидел перед собой абсолютно белое лицо с круглым чёрным отверстием, которое было похоже на широко открытый рот. — Что… Что ты наделал?! — незнакомцем оказался Франциск Бонфуа, который был переодет в заляпанную маслами рубашку. На его руках поблескивали резиновые перчатки, полностью повторявшие рельеф его красивых пальцев. — Что ты натворил?! Глупый мальчишка! — Я…просто…п-простите… — пытался выдавить из себя Питер. — Я не хотел! Вы подошли ко мне со спины, и я не услышал… Но Франциска уже невозможно было остановить — его глаза буквально пылали яростью, которую он не мог в себе контролировать, а на лбу пульсировала крупная жилка. Грубо оттолкнув мальчика в сторону, Франциск склонился над осколками, в которых теперь с большим трудом угадывался облик двух гипнолуп. Он попытался собрать их, как мозаику, но осколков было слишком много, а пальцы предательски дрожали. — К чёрту мне сдались твои извинения! — прорычал он не своим голосом. — Иди прочь, пока не успел ещё что-нибудь испортить. — П-прос… — Питер с трудом поднялся с зеркального пола. Ладони неприятно пощипывало. В голове гудело. Ему не нравилось видеть Франциска таким сердитым. Это было нечестно. Несправедливо по отношению к нему! Ведь он был ни в чём не виноват. — Простите… — Я сказал: прочь! — яростный, пропитанный сумасшедшей болью крик нещадно врезал по перепонкам. Не помня себя от жуткого клокочущего страха, Питер побежал изо всех сил. Шлепки босых пяток по гладкому полу звучали в помещении мягким эхом. Вскоре Франциск снова остался наедине со своим горем. Только на сей раз это горе отзывалось в его груди нестерпимой болью, от которой хотелось бессовестно лить слёзы. Он всё ещё пытался собрать гипнолупу. На новую, которую он смастерил сам — по своей памяти — ему уже было наплевать. Да пусть она провалится в ад! Лишь бы спасти старую, которая когда-то принадлежала Артуру. Артуру… Внезапно Франциск замер. Его взгляд остановился на крохотных чёрных песчинках, которые, не обращая никакого внимания на потоки воздуха, что сновал по подвальному помещению, начали двигаться по какому-то собственному маршруту. «Что это?! — Франциск удивлённо заморгал. — Магия какая-то?» Но он не верил в магию. Поэтому ему пришлось тут же отказаться от своей первой мысли и попытаться придумать увиденному иное объяснение. «Может, магнит? Песок реагирует на мои зеркальные панели, что лежат на полу?» Вскоре песчаные частички собрались в одну единую чёрную кучку и обратились в большой и многогранный камень, который аккуратно улёгся на полу и замер, будто чего-то терпеливо выжидая. Спустя минуту Франциск набрался смелости и склонился над камнем. Может, ему всё это почудилось? На зрение мог повлиять сильный недосып. Франциск аккуратно опустил на камень правую ладонь и вздрогнул, когда почувствовал под тонкой материей перчатки томное тепло. Ощущения его не подводили — камень был живой. «Питер Керкленд?» Франциск зажмурился, когда услышал этот до боли знакомый ему голос, полный спокойствия или даже равнодушия. — Нет… Это Франциск Бонфуа, — осторожно представился он, слегка покраснев. «А. Франциск Бонфуа, — в голосе внезапно прибавились нотки лёгкой неуверенности. Словно его носитель не был настроен на общение с кем-либо, кроме Питера. — Что ж. Многие бы посчитали эту встречу судьбоносной». Франциск внимательно посмотрел по сторонам. Нет, сомнений больше не оставалось — с ним говорил этот камень. Или… то, что крылось в самом камне. — Что… что ты такое? «Не что, а кто. Всё же несколько обидно, когда нас воспринимают, как мебель». — Ты же… ты же камень, верно? — Франциск попытался осмотреть причудливую вещицу со всех сторон. — Но почему… почему мне кажется, словно ты… вернее, «вы»… вы звучите из другого места. Словно вы в моей… «… голове. Твои ощущения тебя не подводят, Франциск Бонфуа, потому что в какой-то степени так оно и есть. Мы, как ты уже заметил, несколько ограничены в вербальном общении. У нас нет голосовых связок, нет губ и мимики, однако мы способны влиять на клетки твоего мозга. То есть, иными словами, мы общаемся с тобой через твои же мысли. Надеемся, тебя это не сильно смущает». — Да… да нет, наверное, — пробормотал Франциск, неуверенно прикладывая ладонь ко лбу. — Полагаю, вы и в прошлые разы со мной так общались, так что… мне не привыкать. «Для некоторых такой способ общения кажется вторжением в личную собственность». — Так вы не ответили мне на вопрос, — попытался резко сменить тему француз. — Что вы такое? И как вы научились так… общаться? «Это достаточно непростой вопрос, Франциск Бонфуа. Мы не знаем, что мы такое на самом деле, хотя и живём в этом мире более сотни лет. Мы… знаем лишь, что нас создали когда-то, но это было очень давно, а воспоминания имеют неприятное свойство стираться даже у таких, как мы. Но зато мы знаем, что мы есть, и до последнего момента нам казалось, что этого знания будет достаточно. Наша мать… — камень запнулся. Вернее, запнулись мысли. Камень же продолжал лежать на полу и сражать своей невозмутимостью. — Нам пришлось расстаться с нашей матерью в связи с несчастным случаем. Полагаем, что таких нас было тысячи. Тысячи разбросанных осколков по всей земле». — Так у вас есть родитель? — Франциск жадно ловил каждое слово, хотя вряд ли понимал, о чём была речь. — И где же он? Возможно, мне удастся вернуть вас, если вы скажете… «Твой альтруизм похвален, Франциск Бонфуа, но наша мать вряд ли была бы в восторге, если бы кто-то из её детей привёл в её логово человека. Мы всегда старались относиться к людям скорее враждебно, чем нейтрально, ибо, как показывает история этого мира, людские существа умеют быть коварными и жестокими. Они губят почти всё, что создавалось природой и даже ими самими. Их честолюбие и жадность обычно оказываются гораздо сильнее и значимее простой эмпатии. Наша мать боялась, что рано или поздно люди найдут её и воспользуются её силой в угоду своим желаниям. Мы прекрасно помним этот страх. Мы помним, что он был очень велик». — Люди не все такие, — возмутился Франциск. — Я не такой! И я уверен, что в мире существует масса добрых людей! — на этом моменте Бонфуа подумал об Элис, и его горло испытало боль, будто по нему полоснули ножом. — Просто… просто вам не повезло. «С чего ты это взял, Франциск? — в голосе послышались нотки смущения. — С чего ты решил, что мы не встречали хороших людей? Ну, конечно, встречали. Тому пример Артур Керкленд, чья смерть хоть и не способна вызвать у нас бурю эмоций в силу особенности строения нашего организма, но мы продолжаем помнить о нём и той доброте, которую он проявил, найдя нас в кургане, когда мы были беспомощны и совершенно очевидно нуждались в носителе». Франциск нахмурился и с небольшим усилием вспомнил о чёрной жидкости, которая когда-то активной юлой вертелась в круглом стекле гипнолупы. С самого первого взгляда он понял, что в ней крылось нечто зловещее, чего хотелось избежать. — Носителе? — не понял он. — То есть, на самом деле вы всего лишь какие-то паразиты? Типа бактерий или… «Паразит — хоть и достаточно верное определение, но, очевидно, имеет негативный окрас, который для нас является неприятным. О слове „паразит“ мы как раз узнали от Артура. Мы черпали его знания, смотрели на мир его глазами, а в благодарность за его безмерную доброту одарили его своими… способностями». — Вроде гипноза? — догадался мужчина. «Наша единственная способность, которая досталась нам от матери. Гипноз играл для неё роль щита и меча. Благодаря дурману она могла отвадить от своего дома незваных гостей, которые время от времени надумывали к нам забрести. Иногда её дурман влиял слишком пагубно на человека, и тот…» — Умирал? «Он мог случайно споткнуться и сломать шею, или же просто не выдерживало сердце от увиденных иллюзий». Франциск почувствовал, как у него закружилась голова. — Так, значит, всё это время… — бормотал он, прикладывая ладонь к лицу. Кровь болезненно стучала по вискам, практически сводя с ума. Он вспоминал обрывки фраз, которые принадлежали Гарри. Несколько сотен лет. Что-то, что прячется глубоко под землёй. — А я ведь даже не догадывался… Камень молчал. Скорее всего, он просто не знал, что нужно говорить в таких случаях. — А Артур, он… — Франциск постарался отдышаться. Ему казалось, что кровь уже клокотала в его глотке. — Он ведь правда… «Мы знаем, что ты душой мечтаешь услышать от нас отрицательный ответ, хотя умом прекрасно понимаешь, что этого чуда не случится. И, вероятно, после этого ты хотел бы спросить у нас, мучился ли Артур Керкленд прежде чем его сердце остановилось на веки. Наш ответ: да, он мучился. Наверное, если бы у нас имелась такая же нервная система, что и у людей, мы бы могли понять в полной мере, каково это — умирать от потери жизненно важной жидкости. Но, увы, не можем. Мы можем лишь технически описать тебе всю гамму страданий, через которую прошёл наш носитель, но судя по твоему учащённому пульсу, ты не хочешь этого слышать. Ты был привязан к Артуру, и тебе будет очень неприятно узнавать подробности страданий человека, к которому ты испытывал эмоции. В данной ситуации было бы уместно закрыть эту тему, дабы не произошли неприятные последствия». Франциск прилёг спиной к холодной стене и спрятал лицо в ладонях. Снова на него нахлынули те старые и очень болезненные чувства, которые острым ножом резали глаза и вызывали слёзы. Ему-то казалось, что он уже давно избавился от них, приучив себя к рациональности. Оказалось, что нет. «Ты всё ещё испытываешь к нему сильную привязанность. Возможно, мы смогли бы облегчить твою боль». Франциск опустил ладони и взглянул на камень с недоверием. — Это уж вряд ли. «Воскрешать мертвецов, конечно, мы не можем, но мы способны сделать кое-что другое». Франциск замер, ожидая продолжения. И, видимо, камень понял это. Или же просто снова влез в его голову и прочёл мысли. Не сильно важно, что именно произошло, но ровно через несколько секунд холодный голос заговорил снова. Всё также медленно, аккуратно и несколько безучастно, что совершенно не вязалось с тем, о чём он говорил. «Мы можем воссоздать человека, с которым когда-то имели тесный контакт. Он будет таким же, как и при жизни — те же мысли, взгляды на жизнь, тот же характер. Само собой, он будет лишь частью твоей иллюзии, и не сможет уйти за её пределы, однако все ощущения, которые ты испытаешь в „том“ мире, будут абсолютно неотличимы от реальности». — Вы хотите… — Франциск запнулся, чувствуя, как от каждого произнесённого слова у него постепенно немеет язык, — загипнотизировать меня? «Только в таком случае ты сможешь увидеться с ним». Казалось, что сердце вот-вот разорвёт на куски от волнения. Неужели это был не сон? Может, очередная галлюцинация? Из-за частого недосыпания Франциск готов был поверить во всё, что угодно. Встав на колени перед камнем, он осторожно поинтересовался, что именно представляет из себя процесс «встречи с умершим». Не то чтобы он готов был бросить всё и дать своё согласие, но всё же… «Процесс гипноза будет проходить безболезненно для твоего физического тела. Однако, как ты уже посмел, наверное, догадаться, у каждого принятого решения существуют последствия. Этот гипноз будет гораздо сильнее отличаться от того, что ты когда-то видел. Во-первых, потому что его будешь контролировать ты». — Такое возможно? «Сам убедишься, когда дашь своё согласие. Во-вторых, в силу того, что ты сам станешь хозяином своего транса, никто и ничто не сможет вывести тебя из него своими силами. На это будешь способен только ты один, а в-третьих… — камень глубоко призадумался. — Есть вероятность летального исхода». — Я умру в собственном сне? «Да, если мы перестанем подпитывать твой разум иллюзиями. В таком случае ты обязан всегда находиться рядом с нами, ибо если контакт между тобой и нами оборвётся, последствия могут оказаться… как вы обычно говорите? Плачевными. Однако здесь кроется ещё один момент, который может показаться тебе крайне неприятным, Франциск Бонфуа». Франциск слабо кивнул. Он готов был слушать дальше. «Наше тело увядает. Это значит, что мы постепенно возвращаемся к матери. Она уже зовёт нас. Прошло уже много времени, и у нас накопилось достаточное количество материала об этом мире. В любом случае, в скором времени мы исчезнем. А это значит, что исчезнет и наша подпитка, и ты… возможно, твоё сознание тоже исчезнет. Мы не можем знать наверняка, что станет с тобой, но если твоя смерть нагрянет, мы не думаем, что ты вообще успеешь что-то почувствовать и осознать. Ты просто затухнешь, а вместе с тобой — твой мир, включая Артура Керкленда и всех тех, кого ты хотел бы видеть там вместе с собой». — То есть, если я соглашусь на это, то тем самым попросту накличу себя на верную гибель? — на губах Бонфуа застыла ироничная усмешка. — Не очень-то радужно всё это звучит, не находите? Чуть погодя он услышал вдали отзвуки робких шагов. Кто-то зашёл в его кабинет и, по всей видимости, обнаружил вход в подвал. Кто же? Элис? Кьяра? Гарри? Или же Питер снова надумал испытать удачу и повторить свой храбрый спуск в пещеру злодея? В любом случае, нужно было скорее принять хоть какое-то решение, пока тот таинственный незнакомец не появился в зале и не попытался всё испортить. В запасе оставалось тридцать секунд. Может, чуть больше. Может, меньше. Больше всего на свете Франциск боялся допустить ошибку. Он боялся, что если ступит на ложную тропинку, то та обязательно уведёт его во тьму и оставит там навеки. И с ним не останется больше ничего, кроме горького разочарования, застрявшего в горле крупным комком. Но как он мог понять, какая из тропинок была ложной? Он мог бы отказаться от предложения неизвестного ему существа и вернуться к Элис. Прожить с ней остаток жизни, любоваться тем, как медленно и в то же время невероятно стремительно меняется красота её лица. Как возле глаз образуется сеть мимических морщин, а густой вихрь длинных волос трогает серебристая седина. Возможно, когда-нибудь он смог бы в полной мере смириться со своей судьбой и полюбить Элис с новой силой. Возможно, тогда бы она снова начала отвечать на каждое его слово кокетливой улыбкой и щурить глаза от искреннего озорства. И тогда бы всё вернулось на круги своя… Но что если эта тропинка и была для него ложной? Любовь могла и не разжечься больше, а так и остаться стоять холодным, серым памятником прошлого. Своим решением Франциск мог запросто обречь себя и Элис на самую мучительную смерть. Или же… Бонфуа робко уставился на острые грани чёрного камня. «Мой последний шанс», — раздался в мозгу голос, который на этот раз принадлежал ему. Или же Франциск сказал это вслух. Он так и не понял. Также как и не понял, почему его руки сами потянулись к камню. Как растопырились длинные пальцы. Как расширились его голубые глаза, когда внутри камня показались искры былого света. Или то был не камень? Нет, это был подвал — тот самый, из детства. Франциск увидел, как перед ним неуверенно распахнулась прогнившая дверь, а за нею возродился квадрат дневного света. Твоё время пришло, Франц. Можешь уже выходить. Сжав потными пальцами серебристое распятие, Франциск пошёл навстречу свету.***
Гарри спешил, как мог. Как только Питер, заикаясь и хныча, поведал ему о некоей «скрытой комнате с блестящими вещами», которую ему посчастливилось обнаружить в кабинете мсье Бонфуа, он тут же накинул на свою тёмно-зелёную пижаму пушистый серый халат, и ринулся к Франциску. Пока что он не знал в полной мере, чего именно ожидал увидеть, но в то же время чувствовал, как в его груди начало зарождаться что-то большое и горячее. Как назло заболела отрезанная рука. На секунду ему даже стало казаться, словно он и не терял никакой руки. Что вот они — пальцы, сплетённые из костей, мышц и кожи — судорожно прощупывают холодный утренний воздух в поисках дверной ручки. Гарри зашипел сквозь зубы. Ему не нравились эти ощущения. Они выводили его из равновесия, доводили до тревоги. Больше всего на свете ему бы хотелось верить в то, что мальчишка снова неудачно пошутил. Питер ведь и прежде любил устраивать подобные выкрутасы, и эту страсть ему явно привил один из старших братьев, имя которого (Гарри в этом ни на йоту не сомневался) начиналось на «К». Однако этим утром Питер вёл себя слишком возбуждённо. Его крики и слёзы с большим скрипом можно было назвать актёрской игрой. Казалось, что если Гарри не вылез бы из своей постели, мальчишка бы всё равно не дал ему досмотреть приятный сон. — Я пойду с тобой! — отважно заявил он, нервно семеня следом за братом, когда тот вышел в коридор. — Я тоже в ответе за мистера Бонфуа! — Нет уж, останься в моей спальне. А лучше всего — разбуди Кевина. Питер изумлённо поднял одну бровь. — Но зачем? — Пока не знаю. Но лучше сделай так, как я тебя прошу, ладно? Он боялся, что Питер не послушается его наказа, но, к его искреннему удивлению, парень ответил ему резвым кивком и торопливо побежал за Кевином. Честно говоря, такая реакция лишь усилила подозрения. «Чёрт возьми, Франциск! Что у вас там произошло?!» Когда он оказался в кабинете своего старого друга и увидел отодвинутый от стены шкаф, сердце его забилось ещё сильнее. Нет, конечно, он предполагал, что Франциск мог обзавестись своим личным тайником, и всё равно увиденное поразило его до глубины души. Он надеялся, что его вездесущая мнительность окажется ложным чувством. Очень на это надеялся. «Я ведь мог не приезжать сюда. Мог бы отправиться вместе с братьями в Непал. Говорят, там очаровательная природа и очень приветливый народ. Там бы я и встретил свою смерть в спокойствии. Но нет… дёрнул же меня чёрт ввязаться во всё это, разбередить рану, когда она начала только-только заживать! Вот, теперь можно насладиться результатом! Ты доволен?» — Гарри пристально глянул на собственное взмыленное отражение, видневшееся на стекле кабины. Лифт весь сотрясался, пока спускал Керкленда по еле освещённому тоннелю. Казалось, что этой поездке не было конца. Но вот кабина начала тормозить. В темноте вспыхнули искры, в стенах раздался протяжный скрежет. Гарри осторожно облокотился рукой о дверь, но тут же поморщился, вспомнив, что давно лишился пальцев и ладони. Двери раскрылись, впустив в кабину белый свет. Гарри прищурился, шагнул вперёд и невольно услышал собственное дыхание — громкое, хриплое и учащённое, точно у загнанного зайца. Но насторожило его не это странное звучание, а то, что кроме него в помещении было подозрительно тихо. Тишина в буквальном смысле давила по ушам. И это было очень странно. — Франциск? Его голос эхом раздался в стенах подвала. «Какое странное место, — поёжился Гарри. — Всё какое-то… больничное. Даже пахнет отвратно. Не то хлорка, не то ещё какое-то порошковое средство…» Лишь немного погодя до Гарри дошло, где же он на самом деле находился и что видел. Весь этот унизанный техникой, серебром и веществами подвал был не просто складом странных вещей, а сокровищницей. Всё, что Франциск тщательно укрывал от всего мира, от друзей, Элис и верных слуг, всё, что по-настоящему было ему дорого, находилось именно здесь. На том месте, где Питер умудрился разбить две гипнолупы, были обнаружены тело Франциска и записка — сильно помятая и написанная явно наспех. Первым делом Гарри бросился к телу. — Эй, дружище, очнись! — он осторожно хлопнул своей настоящей рукой по лицу мужчины. В ответ он увидел, что голова Франциска дёрнулась назад, как у мертвеца. Кожа выглядела бледной, как молоко, и очень холодной. Неужели умер? Но от чего? Яд? Газ? Гарри принюхался к телу, надеясь уловить носом нотки чего-то специфического. Но от Франциска пахло только морем. И лишь совсем немного серой. Кевин застал его, сидящего возле тела — неподвижного, одинокого и глубоко опечаленного. — Он умер? — голос ирландца сорвался от волнения. — Нет. Пока ещё дышит, — Гарри посмотрел на брата сквозь завесу растрепанных чёрных прядей. Кевин испуганно отшатнулся. На мгновение ему показалось, что за волосами на него глядел вовсе не его милый младший брат, а кто-то другой. Это был какой-то отголосок прошлого. Пронзительный зелёный глаз во тьме и розовый ожог, покрытый пузырями. Но потом ощущение растворилось, оставив после себя лишь неприятное послевкусие. — Не понимаю, что произошло. Он ничего не пил, не нюхал, да и руки его чисты — он не терзал кожу никакими уколами. Где его жена? — Элис? — Кевин постарался забыть о своём видении и снова вернуться в разговор. — Я не будил её. Об этом позаботится Кьяра. Ох, видел бы ты её лицо, когда в спальню прибежал Питер... Гарри понимающе кивнул и затем медленно оглядел убранство подвала, после чего немного подумал, прикусив нижнюю губу. Культю всё время сильно саднило. Немного позже он обратил внимание на чёрный песок, который был рассыпан рядом с осколками от гипнолупы. Он узнал тонкие потёртые ремешки. Эта лупа принадлежала Артуру. Выражение его лица резко изменилось. — Я тут подумал, — прошептал он, сгребая пальцами песок и внимательно вглядываясь в его чёрные крупицы, похожие на крохотные кристаллы. — Возможно, так и было задумано. — Что задумано? — нахмурился ирландец. — Всё это, — Гарри расправил пальцы, и песок с шелестом приземлился на зеркальный пол. Затем юноша подобрал с края стола записку, расправил её и увидел лишь одну-единственную строку, написанную с дрожью: «Позаботьтесь об Элис. Всё будет хорошо». — Мы не должны быть вовлечены в эту историю. — Но почему? — Потому что она не про нас.***
Вскоре тьма начала расступаться перед его ногами. Он увидел впереди тонкий луч света, который медленно и легко обратился в тропинку. Он звал и приглашал Франциска ступить на неё. Обещал, что всё будет хорошо. Впрочем, Франциск не чувствовал себя испуганным. Он понимал, что всё это было обыкновенной иллюзией. Детёнышем, порожденным бескрайним разумом. Ему не составляло труда представить себе дом с ромбовидными окнами, что стоял на окраине большой синей горы. Ещё одно мимолётное желание, вспыхнувшее в голове, будто кто-то чиркнул по телу спичкой, и тогда из-под влажной и покорной почвы стали выбираться растения неписанной красоты, словно все они явились из детских иллюстраций, написанных акварелью на влажном холсте. Ворота и забор стремительно зарастали зелёным плющом, и, до того мрачный и пустынный хаос вдруг наполнился сладкими ароматами жизни. Ароматами холодного моря, полевых цветов, старого камня, утренней росы, блестевшей на кромке зелёной листвы… даже когда Франциск закрывал глаза, он продолжал видеть перед собой поющий сад из молодых яблонь, который он создал сам путём элементарного "хочу". Он смело ступал по истоптанной тропинке и робко вслушивался в щебетание пташек. Возле размашистого крыльца, где на каждой каменной ступеньке был вырезан кусок цветущего узора, что-то вдруг заставило Франциска остановиться. Далёкое и лиловое, будто кожура спелой сливы, небо смотрело на Франциска с тихим любопытством. Наверное, оно чего-то ожидало. Но чего? Франциск осторожно провёл пальцами по железной цепочке, которая на протяжении тридцати лет преданно холодила его кожу, будучи как вечной поддержкой, так и обузой. Он не мог жить без этой цепи в том мире, ибо такая жизнь представлялась ему слишком пошлой и неправильной. То ли дело этот мир — ненастоящий и волшебный, где любой шелест мысли способен стать реальностью. Сердито поджав губы, Бонфуа быстрым рывком сорвал с себя ледяную цепь и вышвырнул её в траву. Чувствовал ли он при этом хотя бы капельку сожаления? Вряд ли. Перед тем, как ступить через порог дома с ромбовидными окнами, он остановился, ощутив, как его сверху накрыла большая хвостатая тень. Над его головой беззвучно проплыло тело дракона. Франциск постарался не выдавать удивления, ибо в какой-то мере он был даже готов увидеть здесь нечто подобное. Летающие драконы. Таинственные существа, что всегда приходили ему во снах, которых он не помнил. В груди стало очень горячо, будто кто-то вознамерился разжечь там большой костёр. Франциск поспешил оказаться внутри дома, пока его не настигли горькие слёзы. Его встретило прохладное дыхание пустой прихожей, а вместе с ним: грязный чёрно-белый кафель, неопределённого цвета стены, квадратное зеркало всё с тем же неизменным отколотым уголком и столетний комод, на котором росла горка старых и ненужных никому вещей. Здесь никогда ничего не менялось уже много лет. Франциску нравился сей факт. Он не любил перемены, ибо они страшили его душу. За спиной медленно растворялась высокая резная дверь, а впереди его ожидал длинный коридор, ведущий к нескольким комнатам. Франциск выбрал самую дальнюю — ту, с которой начиналась кухня. Непонятно почему, но когда его мысли сводились именно к этому месту, он думал о своём крестике, оставленном на вымышленной траве. Думал о его влажном блеске, когда тот лежал на его бледной ладони. Также как и во всём доме, на кухне не ощущалось никаких разительных перемен. Вся мебель, вроде бы, стояла на своих местах, и даже в раковине теснилась немытая посуда. В каждом уголке ощущалось присутствие Керклендов. Франциск мог даже представить себе бледнолицего Гарри, медленно и вдумчиво поглощавшего горячую кашу. Эти воспоминания выглядели такими свежими и яркими, словно всё это происходило только вчера. А теперь ни Гарри, ни Кевина, ни Скотта не было слышно. Возможно, они обитали где-то в доме, но каждый из них занимался своим делом. Кевин, скорее всего, разбирал подвал или выпивал с соседями, сидя на заборе. Гарри изобретал новые диковины, заперевшись в комнате. А Скотт… ну, со Скоттом всегда было не просто. Честно говоря, Франциск не имел никакого представления, чем мог заниматься в свободное время этот пират. Грабить караваны? Из всего легендарного квартета на кухне оставался сидеть только один человек. Его-то Франциск и застал, когда беззвучно шагнул на кухню. Когда он увидел знакомую светлую шевелюру, в горле резко пересохло, и Бонфуа пошатнулся, едва не свалившись на колени. Человек, сидевший за обеденным столом, не сдвинулся с места. Возможно, он о чём-то усиленно думал в этот момент. Может, размышлял о драконах. Тогда Франциск пошёл ему навстречу. С каждой прожитой секундой его душа как будто поднималась всё выше и выше, и тело стало лёгким и мягким, как кусок ваты. Франциск искренне считал себя сумасшедшим, ибо только сумасшедший мог годами столь безрассудно грезить о мёртвом человеке. Многие бы уже давно похоронили своё прошлое и пошли дальше, ища в мире новый смысл жизни, но Бонфуа был явно не из таких. Он не мог жить без этого человека. Не мог мыслить, не слыша в голове его тихого саркастичного шёпота. Ради него Франциск готов был уйти от реальности. Готов был отказаться от живых людей ради того, чтобы пробыть хотя бы ещё одну минуту возле того, кто продолжал упрямо скрывать своё лицо в тени непослушных волос. Готов был прикоснуться к его худому плечу и ощутить на коже хлопчатую ткань белой рубашки. Услышать под собой полный облегчения вздох. И затем стул под ним скрипнул, и прохладные пальцы накрыли дрожащую руку Франциска. Легко, спокойно. В каждом движении этого человека ощущалась безоговорочная уверенность в том, что их встреча состоится здесь и сейчас. Словно этот человек видел Бонфуа насквозь и знал, что тот не откажется от собственных желаний. Что он, вопреки страху и недоверию, шагнёт навстречу свету и наконец-то покинет чёрную пасть подвала, в котором был много лет заточён. И этот человек, наклонившись к нему, ласково прошептал ему: — Приветствую вас, мсье Бонфуа.Конец.