part of me

Поздним вечером того же дня, перед поездкой, обоим не спалось. Сехун весь день был какой-то потерянный, но Чонин пока не стал предавать этому особого значения, придумав более хитрый план, как привести парнишку в бодрый вид. Хитрость заключалась в том, что он предложил посмотреть фильм, но не уточнил его жанр. В силу своей потерянности из-за известий о беременности, Сехун ни на что не обращал толком внимания, мысленно пытаясь переварить этот факт, поэтому сходу согласился. Опомнился только тогда, когда появились титры «Не рекомендуется к просмотру лицам с неустойчивой психикой, беременным и не достигшим 18 лет». В этот момент Чонин уже выключал свет в комнате. Они подключили ноутбук к проектору, отчего разрешение экрана стало сразу на всю стену. На полу у кровати уже были подготовлены чипсы, пицца, стаканы с соком и мармеладки. — Это ч-ч-что… ужастик? Почему именно ужастик?! Ты же знаешь, что я их ненавижу! — простонал Сехун, вцепившись в рукав смеющегося Чонина, который с комфортом усаживался на кровать напротив экрана. И более того, что он боялся до смерти смотреть ужастики, в предупреждении ясно значилось, что ему не рекомендуется это смотреть. Теперь. Но сказать об этом Чонину ему не хватает ни сил, ни храбрости. Закусив губу, Сехун мысленно скулит и уже хоронит самого себя вместе со своим страхом. Как можно сказать такое Чонину, если он самому себе никак не может сказать этих двух слов, хотя уже прошло немало часов. — Включи сейчас же свет! — запротестовал он, намеренно отворачивая голову от экрана, хотя там ещё ничего даже не началось. — Но если включить свет, атмосфера будет уже совсем не та, ведь так? — расплылся в самодовольной ухмылке Чонин, и в этот момент Сехун понял, что это было подстроено специально. — Ни черта, — насупился Сехун, подтягивая колени к себе. — Да ладно тебе дуться, — примирительно обхватив за плечи и прижав к себе, сказал Чонин, как объевшийся сметаны кот, довольный своей выходкой. — Мы всё равно не часто смотрим фильмы, а завтра уезжаем неизвестно куда, так что давай просто наслаждаться. — Хорошо тебе говорить, — пробубнил Сехун, сильнее обнимая колени и пряча нос в них. Когда на экране пошла настоящая жуткая движуха, Сехун сидел окоченевший и как будто посеревший от ужаса. Вздрагивал от каждого крика и мысленно молил наивных главных персонажей не лезть туда, где из них точно превратят месиво из кишок. «Господи, и как Чонин может смотреть это?» — мысленно спрашивал он сам себя, узнав в начале, что этот фильм альфа смотрит уже не в первый раз. Внезапно зазвонил мобильник Чонина, заставивший Сехуна вскрикнуть от неожиданности и ужаса, а также подскочить на ровном месте. Чонин выглядел озадаченным, вытаскивая телефон из складок одеяла. Видимо, звонил кто-то важный, потому что Чонин бросил «Сейчас вернусь» и, отвечая на звонок, вышел из комнаты. «Ну спасибо», — мысленно всплакнул Сехун, когда из динамиков раздался очередной истошный вопль. Оставшись один в тёмной комнате, он максимально сощурил глаза, не отрывая взгляда от экрана из чувства предательского любопытства каким способом сдохнет ещё один. Впрочем, он скоро пожалел, вздрогнув в очередной раз от ужаса. В этот раз окончательно закрыв глаза, он потянулся за стаканом с соком, пытаясь отвлечься от назойливых картинок, как позади него сидит чудище, коварно поджидающее, когда можно будет его сожрать. И в тот же момент чья-то холодная рука легла ему на плечо. Заорав от страха, Сехун подскочил, опрокинул на себя сок и с полным ужасом в глазах обернулся. Но вместо чудища позади стоял смеющийся и удивлённый Чонин, который очевидно не ожидал, что Сехун настолько сильно испугается. — Пошёл ты к чёрту! — швырнул парень в альфу подушку и уже пустой стакан, расстроенно опускаясь на корточки. — Ну извини-извини, я не знал, что ты так напугаешься, — примирительно присел рядом Чонин, деловито осматривая расползшееся пятно красного цвета на белой майке. — Это жестоко! — Но это было забавно, — посмеиваясь ответил Чонин, поднимая Сехуна с корточек. — Какой же ты иногда бываешь противный, — на глазах у Сехуна даже слёзы выступили. Он понимал, что это была шутка, и уже не злился на Чонина, но в душе всё равно всё бушевало ураганом. Дыхание сбилось, сердце трепетало как бешеное и он никак не мог успокоиться. Тем временем Чонин наконец включил свет. — Лучше уже сразу идти мыться, — сказал он, кивая на футболку. Сехун согласно кивнул, но с места не сдвинулся. Заметил это Чонин не сразу. — Ты идёшь? — удивившись, спросил он. — Я… — начал Сехун и запнулся. — Я боюсь идти один, — признался он, поднимая мокрые и напуганные глаза к мужчине. — И вот что ты будешь делать, — рассмеялся Чонин, умилившись этой картине. В итоге они забрались в ванну вдвоём. Сехун потеснился в её углу, обидевшись на Чонина. Второй же разлегся со всеми удовольствиями, разложив локти по оба бортика, и насмешливо наблюдал за надутой физиономией омеги, намеренно отведшей от него глаза. — Мы часто принимали вместе душ, но ванную никогда, — казалось, рассуждал он сам с собой. — А всё потому, что ты меня напугал! — впервые подал голос Сехун, всё-таки повернув голову в сторону Чонина. — И даже не смей пугать дальше, не прощу! — Ладно-ладно. Я даже не думал, веришь? Ну и не верь, — хмыкнул он. — В конце концов, бояться это вполне нормально. Тем более всяких зомби. Что в них страшного? — Ну да, я посмотрю на тебя, когда один из них будет вскрывать тебе череп, — продолжал бубнить Сехун, намыливая свои плечи мочалкой. И в этот момент погас свет. Из груди омеги рефлекторно раздался вопль, с которым он, позабыв все свои обиды, кинулся на грудь к Чонину, обхватывая того за шею. Чонин удивлённо поднял взгляд к потухшей лампе, погрузившую ванную комнату в кромешную тьму, в уме приходя к выводу, что свет отключили по техническим причинам. — Тише-тише, успокойся уже. Никаких призраков, чудовищ и зомби, — приобнимая за плечи, ответил Чонин, только сейчас осознав, что Сехун болезненно вцепился в него от страха. — Лучше бы побоялся взрослого и обнажённого человека с тобой в ванной, нежели чем несуществующих выдумок сценаристов. — Зачем мне тебя бояться? — спросил Сехун, наконец отпуская шею Чонина из захвата и утирая слезу, когда свет включили обратно. — Ну, ты не знаешь меня всё-таки, мало чего можно ожидать, — на красивом лице появился привычный пошловатый оскал, заставивший Сехуна залиться новой порцией румянца. «Вообще-то, знаю», — вертелось на языке, но Сехун успел вовремя его прикусить. Только сейчас до него дошло, что он разлёгся на альфе в тесноватой для двоих ванной, увеличивая контакт тел до максимума. «Интересно, а этим можно заниматься во время беременности? — задумался он, пытаясь успеть шлёпнуть Чонина по руке, которая уже поползла в сторону его ягодиц. — Господи, и о чем я только думаю?» Трепыхаться, впрочем, уже было поздно. Умом Сехун уже знал, чем это сейчас всё закончится, и ему не хватит сил сказать «нет», потому что он и сам уже ощущал лёгкое возбуждение. Сначала ужастики, теперь это. В уме он уже успел забеспокоиться о самочувствии ребенка, чьё присутствие даже не успел толком осознать. Иными словами, Сехун уже ощущал себя ходячим противоречием. Той ночью спал он совсем тесно прижавшись к Чонину, всё ещё испытывая накатывающие волны страха перед паранормальным, чем только сильнее забавлял второго. Сон к тому всё ещё не шёл, и он уже предсказывал себе мешки под глазами и зомби-состояние за рулём. Да уж, Сехуну бы стоило побояться его в облике этого зомби. Он мысленно рассмеялся, обхватывая рукой спину омеги, и вновь принюхался. Это уже вошло в привычку. Только после этого он насильно заставлял себя заснуть.

*

Сехун, расслабившись, сидел на кожаном переднем сидении кроссовера, читая книгу для беременных в мобильном телефоне. Хотя он жутко недолюбливал электронные книги, выбора у него не оставалось, так как храбрости признаться он так и не набрался. Вследствие чего, они сейчас уже приближались к границе с ничего не подозревающим Чонином. Перед вчерашним сеансом злосчастного кино Сехун старательно подготовился, заранее зная, что силы на признание у него появятся, очевидно, когда скрывать живот будет уже бесполезно. Это сильно его огорчало, но он действительно был сильно не уверен в том, что всё это правильно. Однако теперь при нём были все необходимые лекарства, чтобы легче переносить поездку, на телефон были скачаны все книги по теме, а в рюкзачке лежал флакон с якобы духами, потому что он вычитал, что после наступления беременности истинный запах омеги смешивается с молочным. Он хоть и помнил, что в обычном состоянии обоняние у Чонина не такое острое, а его собственный запах слишком слабый, чтобы настойчиво щекотать нос, но на всякий случай решил перестраховаться. — Ты что, читаешь электронную книгу? — удивился Чонин, когда заметил, что Сехун вдумчиво не отрывается от экрана мобильника. — Ты же люто их не любишь. — А ну просто… — запнулся он, поняв, что не сочинил отмазку, почему и что именно он читает. — Просто этой книги не было в печатном варианте. — А что за книга? — Да так романтическая чепуха, — сморозил он, безнадёжно разглядывая недоверчивое лицо Чонина. — Беллетристика всякая. — И ты читаешь её с таким напряженным лицом? Ну-ну, — хмыкнул Чонин, но больше расспрашивать не стал. Машина отца Чонина что кузовом, что салоном настойчиво била в глаза большой ценой. Сехуну физически в ней было очень комфортно и приятно находиться, но вот морально он испытывал неудобство. Всё-таки он так и не привык к мысли, что у Чонина богатые родители, и эта поездка идёт полностью за счёт их семьи. Откинувшись на подушку сидения, он печально уставился в окно, внезапно отмечая для себя, что теперь довольно часто оказывается на дороге. В памяти ещё свежи и поездка вместе с Луханем, и в коттедж. Но только в этот раз всё было серьезно: так, как он и всегда мечтал. И только одна проблема, ютившаяся у него в животе, к которой он едва-едва начал привыкать, омрачала это прекрасное время. Сейчас шла уже четвертая неделя по подсчетам самого Сехуна, и как говорилось в книжке, которую он пока закрыл, устав читать, зародыш уже начал интенсивно формироваться. Тяжко вздохнув, Сехун сам не понимал уже, радоваться ему или плакать. Он сильно уставал от одних только мыслей, а ведь нужно было что-то решать — ведь время не стоит на месте. Он совершенно не представлял себя родителем. Собственный опыт толстым слоем печали лежал на сердце, а единственным ориентиром была только мать Чонина, которую он пока плохо знал. Тем более он не представлял родителем Чонина. У того у самого ещё мир вокруг не сформировался, а он уже тут подарок ему тащит, полный ответственности. И потом, в душе он волновался, что если жизнь в дальнейшем у их ребенка сложится также печально, как у Чонина? Всё-таки в мире столько разочарований. Одна мысль о страданиях ещё не родившегося существа болезненно уколола Сехуна в самое сердце, отчего он растерял все последние крохи уверенности. «Прости меня», — мысленно обратился он к этому существу, которое вряд ли понимает, что он с ним говорит, и рефлекторно положил одну руку на свой плоский, как доска, живот. Затем опомнился, резко убрал руку, одолеваемый паранойей, что Чонин поймёт всё сразу даже по таким незначительным жестам. В голову настойчиво лезли картинки, как от его привычной худобы останется один лишь пшик. И они были настолько непривычны, что он постоянно украдкой опускал глаза на живот, обтянутый жёлтой майкой, будто пытаясь убедиться, что всё ему только снится. И тут он вздрогнул. Одно упоминание о снах в монологе с самим собой привело его в ужас. Перед глазами предстали хищные глаза девятнадцатилетнего Чонина из его подсознания, который с особой жестокостью вырвал плод из его утробы. По коже пробежал мороз, а в уме встрепенулась мысль: не знамение ли это было? Хотя он ещё совсем не свыкся с мыслью о своём положении, одно представление, что тот умрёт, так и не родившись, морально пригвоздила его к земле. В памяти вновь раздался смех Юджина, растревожив не зажившие раны, отчего Сехун окончательно закрыл глаза, сильнее вжимаясь в сидение. — Всё в порядке? — вывел его из транса Чонин, изредка поглядывающий на него. — На тебе лица нет. — Всё в порядке, — слабым голосом ответил он, открывая глаза. — Всё ещё плохо себя чувствуешь? — сочувственно произнёс Чонин, задумчиво разглядывая безграничные поля сенокоса вокруг пустой дороги. — Есть такое, — сокрушённо вздохнул Сехун, морально убиваемый собственной ложью. Ему и хотелось поделиться с Чонином своими страхами, своей этой тайной. Не переживать это всё в одиночку, но сколько бы он не открывал рот, заветные слова никак не слетали с языка. Он мысленно бил себя, прикрикивая, сколько ещё он намерен держать всё в тайне? Ведь если правда всплывёт уже на каком-нибудь четвёртом месяце, когда из гардероба придётся повыкидывать всю его одежду и заменить просторной, лишь бы скрыть округлость живота, это резко подкосит и так хрупкое доверие между ними. Он понимал, что это несправедливо — так сильно не доверять Чонину. Но и признаться сам он сможет, как ему казалось, только тогда, когда Чонин сам всё расскажет о себе. А тот явно не собирался этого делать. Какой-то замкнутый круг в итоге получался. По плану их путешествия они на неделю останутся в граничащем с их страной государстве. Поживут в гостиницах, погуляют по двум городам, отличительными своей старой архитектурой. Затем двинут дальше, пересекая границу за границей, где-то останавливаясь подольше, где-то совсем ненадолго. Среди этих городских петель некоторые дни отводились на природу: леса, палатки, озёра. Всё, к чему душа Сехуна лежала с детства. И в сентябре, если ничего не собьётся, они уже будут очень далеко от дома: у них забронирован на неделю небольшой одноэтажный коттедж на берегу озера, в лесу. Его широкие окна, во всю стену, выходили прямо на водную гладь, добавляя месту изюминку волшебства. Поэтому сейчас Сехун мысленно молился, чтобы дожить до этого времени. По дороге иногда приходилось ночевать в мотелях. Кушали они обычно на автозаправках, если находились в пути, а в городах не брезговали различными заведениями — от фастфуда до пятизвездочных ресторанов с бешеным ценником. Так или иначе, пока что Сехун справлялся с начавшим одолевать его капризным голодом. Зато с тошнотой, которая, пусть и не часто, но преследовала его, так просто было не покончить. Иногда Чонину приходилось даже съезжать с дороги на обочину, потому что Сехун уже не мог терпеть. Объяснение всему своему недомоганию он приводил одно: остаточные последствия его лихорадки и просроченные продукты с парковок. Пока что это прокатывало, и Сехун лишь с замиранием сердца следил за тем, как всё подозрительнее мрачнеет лицо Чонина. После того, как они выехали из пятого города по их негласному списку, Сехун, поняв, что так дальше продолжаться не может, сидел и мысленно моделировал будущий диалог с признанием. С каждым днём долгие прогулки давались ему всё с большим трудом, он стал часто испытывать усталость, и это заметно портило впечатления о поездке. Рефлекторно щелкая по кнопкам фотоаппарата, на котором были все фотографии отснятые за прошедшие две с половиной недели, он пытался вообразить себе, какой будет реакция Чонина. Вот они едут по пустой и прямой дороге, опасность сведена к минимуму, если Чонин, поняв, что Сехун не шутит с придури, резко вдарит по тормозам. Парень с безнадёжным выражением лица вздохнул и сбился со счету, сколько раз он так вздыхал. В его голове Чонин и сбегал с воплями, оставляя машину посреди дороги, и сюсюкался с ним, что было вообще не в его характере, и важничал, пересказывая Сехуну главы книг про беременность — в общем делал всё, что не делал бы он настоящий. Потому что предсказать реакцию того, настоящего, что сидел слева и внимательно следил за дорогой, было невозможно. У Чонина была эта сложная черта характера — непредсказуемость. Сехун частенько исподтишка любовался его сосредоточенным профилем. Он свободно вёл машину, будто ездил на ней много лет, а не впервые. Всю дорогу мало шутил и смеялся, но по его лицу было заметно, что он максимально наслаждается этим временем. Просто у него отдых и приятное времяпровождение редко совмещались с юмором и шутками. В четвёртом городе они попали в забавную ситуацию, когда попробовали воспользоваться тамошним транспортом. Система оплаты была им совершенно незнакома, поэтому их чуть было не оштрафовали за неоплаченный проезд, после чего Сехун довольно долго хихикал. Всё на деле оказалось довольно простым, но кондуктор, проверяющий билеты на некоторых остановках, не знающий языка, долго не мог объяснить им, что нужно сделать, чтобы оплатить. Подобных казусов было предостаточно. Однажды у них чуть не закончился бензин, а до ближайшей заправки полчаса езды минимум. Благо тогда по пути попался универмаг, в котором продавались канистры с топливом. Почти всё время Сехун не убирал рук от фотоаппарата. Ему хотелось фотографировать абсолютно всё, каждый их шаг, каждый вид, который попадался на глаза. Чонина такая одержимость фотографиями только забавляла — он был ни капельки не против, купив про запас побольше карт памяти. В гостиницах и отелях по вечерам, эти фотографии переписывались на ноутбук, взятый с собой, и отправлялись родителям в виде открыток. Этим, разумеется, занимался Сехун, любивший литературно описывать каждый их день. Но самое важное — что и сам воздух для них был здесь другой. В мареве неизвестных слуху языков, совсем чужие и одинокие, они блуждали по нескончаемому миру без особой цели и направления, наслаждаясь чувством окрылённой свободы. Август способствовал им теплой и приятной погодой, подогревая макушки. На задних сидениях машины уже постепенно начинали складироваться пакеты с сувенирами и подарками, одеждой и прочими вещами, приглянувшимися в основном Сехуну. Хоть он и чувствовал стеснение, что за все эти вещи платил Чонин, остановиться иногда совсем не получалось. Однажды он даже признался в этом Чонину, пока они проезжали по узкой петляющей дороге мимо высоченных тёмно-зелёных елей. Тот поспешил его утешить, что ничего страшного в этом нет. Все эти покупки можно было расценивать как его подарки Сехуну, а если и это не утешало, то на самый крайний случай всегда была отговорка, что у них одинаковый размер одежды, и Чонин вполне может носить всё то, что утрамбовывалось то в багажник, то на пол салона. Месяц протекал одновременно сильно ощутимо, но вместе с тем и незаметно. Они оба уже полностью привыкли к кочующему ритму жизни. Привыкли мало говорить, общаясь в основном жестами и мимикой, прикосновениями. Всё было настолько красивое, захватывало дух, что в лишних словах попросту не нуждалось. Сехун отчётливо ощущал, как сильно они сблизились за этот месяц. Однако одно «но» так и маячило на горизонте. Он так и не признался Чонину. В какие-то моменты ему начинало казаться, что вся эта беременность и взаправду была подстроенной шуткой, потому что мир вокруг него вращался вихрем впечатлений, вытесняя будущую проблему из головы. Но по окончанию августа Сехун уже не мог избегать правды, прячась за новой одеждой, просторной и на размер больше. Он уже начинал ощущать изменения в собственном теле, частенько останавливаясь на улицах и прислушиваясь к ним, чем только удивлял Чонина, который не сразу замечал отстающего позади парня. С первыми числами сентября он окончательно перешёл на бадлоны с укороченными рукавами, которые просторно сидели на его фигуре, и пометил в своём календарике о начале третьего месяца. Со следующего месяца правду скрывать станет сложнее, поэтому тянуть резину дальше не имело смысла. Вечером перед отправкой в забронированный коттедж на берегу озера Сехун заперся в ванной гостиничного номера, пока Чонин по телефону подтверждал бронь. Зеркала в ванной были во весь его рост, поэтому не долго думая, он стянул с себя бадлон, вставая к нему боком. Любопытство пересиливало в нём всё, и он с интересом рассматривал совсем небольшую дугу, в которую преобразовался его некогда втянутый и плоский живот. Со стороны, если не знать особенностей его фигуры, казалось, что он и не беременный вовсе: такая форма частенько встречалась у омег, живот чуть-чуть выпирал. Но Чонин его особенности знал, поэтому если бы он увидел — вполне мог бы заподозрить. Хотя в последнее время Сехун так много ел, что вполне можно было снести всё на обычное поправление. Рассмеявшись от представления, как бы Чонин удивился, если бы решил, что Сехун потолстел от чрезмерного обжорства, он залез под струи тёплого душа, уже с покоем на сердце размышляя, когда будет удачнее всего рассказать обо всем альфе. — Что-то ты долго, — заметил Чонин, когда Сехун вернулся в комнату, уже одетый в пижаму, взлохмачивая полотенцем мокрые волосы. — Ну извините, — улыбнулся тот в ответ, поскорее забираясь в кровать. Приютившись под теплом хрустящего одеяла, он притянул к себе ноутбук, рассматривая новые фотографии и отбирая несколько для очередного письма родителям Чонина. Он частенько такими вечерами переписывался с матерью мужчины, иногда одолеваемый желанием рассказать ей. Но он был не уверен, что она не проболтается тут же, поэтому держал рот на замке. Всё-таки такое должен сообщить он сам, лично. «И сколько я ещё буду думать об этом?», — спросил он сам себя. — Иногда мне кажется, что наше путешествие будет длиною в жизнь, — признался он Чонину, когда закрыл окошко чата. — Время настолько исказилось, что я уже плохо осознаю предыдущую жизнь. — Ну, время всё равно не стоит на месте, — пожал плечами Чонин, но улыбнулся в ответ. — По своей сути, вся жизнь и есть путешествие. У нас же оно сейчас в двойном смысле. Однако и это когда-нибудь закончится. — Не хочу, чтобы это время кончалось, — скривил грустную мордашку Сехун, не медля ныряя в объятия Чонина, который расслабленно лежал рядом, задумчиво смотря куда-то за окном. — А кто ж этого хочет? — хмыкнул Чонин, переводя взгляд на омегу и запустив пальцы в его уже тёмные волосы. За месяц его волосы порядочно отросли, краситься заново он не стал, зато стрижку сделал, в результате чего из блондина переделался в тёмно-рыжего. Ему не хватало только соломенной панамы и веснушек на носу. Впрочем, панаму он на следующий день купил, радостно смеясь и лучась своими яркими улыбками из-под широких полей шляпы. Так или иначе, всеми доступными ему способами он заставлял Чонина всё чаще и искренней улыбаться даже таким мелочам. Дорога до коттеджа занимала два дня. Одну ночь они проведут в мотеле и по планам доедут днём, если не будет никаких пробок на выезде из страны. Сехун почти сразу заснул, когда машина тронулась в дорогу, из-за чего Чонин оставался почти один на один с самим собой. Перестав держать улыбку, без которой Сехун не мог сосредоточиться на непринуждённой болтовне об отвлечённых вещах, он вновь глубоко задумался. Музыка играла совсем тихо, чтобы не потревожить сна омеги, поэтому тишину в большинстве своём нарушал лишь шорох и скрип покрышек шин. За месяц Чонин настолько привык к этим звукам, как и к дешёвому кофе из автоматов, что уже казалось — он родился вместе со всем этим. Поездка здорово выбивала всю дурь из головы, однако его раздражало то, что Сехун постоянно темнит что-то перед ним. Прозорливый Чонин разгадал это сразу, но всё же не возникал, предпочитая дать парню время. Захочет — расскажет. Но в последнее время это начало его тяготить. Не показывая виду, Чонин словно реально осязаемый предмет ощущал страх и недоверие, исходящие от Сехуна, но и поделать с этим мало что мог. Такие чувства так просто из души человека не искореняются, а он сам по себе всегда был скрытен, так что плодотворная почва для Сехуна здесь была будто специально вспахана. — О чём ты так хмуро думаешь? — раздался сиплый голос сбоку. За время сна Сехун заметно сполз вниз по сидению, а когда проснулся, понял, что совсем лень шевелиться, поэтому продолжал полулежать и рассматривать хмуро-сосредоточенное лицо альфы. — Да так, много о чём, как обычно, — хмыкнул Чонин, бросив короткий взгляд на омегу. — Чего ты проснулся, ведь так сладко спал? — Ну, скажем так, вес твоих мыслей давил мне на плечи и я проснулся, — пожевав нижнюю губу предположил тот, всё-таки выпрямляясь. — Мы уже почти доехали до границы, да? — Угу, — кивнул Чонин, забирая из рук Сехуна конверт со всеми документами, который хранился в бардачке. — Очередная граница, очередная дорога. Время и правда исказилось до неузнаваемости. Сехун рассмеялся чему-то. Когда они встали в очередь за красной легковушкой, бьющей по глазам своим цветом, Чонин удивлённо посмотрел на омегу, не понимая, чего смешного тот успел обнаружить. Но спрашивать не стал. Просто наблюдал за тем, как тот смеялся. Ведь улыбка его действительно красила, будто освещая лицо ореолом солнечных лучей. Особенно, когда его слегка волнистые волосы топорщились в разные стороны со сна, делая из него какого-то юного мальчишку, собирающего на макушку пыль пшеничных полей и тепло летних деньков. Чонин никогда не подозревал за собой столь романтичных настроений, но в своих ощущениях и чувствах себе признавался честно. Смех Сехуна, такой, какой он был раньше — переливающийся беззаботной трелью исцелял любые ожоги от неприятных мыслей. За этот месяц он будто вновь вернулся в то время, когда они только-только познакомились. Только вместе с этим, Сехун мыслил уже несколько иначе: в его словах и действиях читалось стремление лучше понять Чонина, теперь он верно угадывал его мысли и оказывал своевременную, а главное — нужную поддержку. Ведь не всегда, когда тебе плохо или трудно, нужные слова находятся в голове, чтобы описать проблему другому человеку. Сехуну же больше не нужны были слова. Он был вновь безмятежен и притягателен, но вместе с тем со своими болезненными шрамами в душе, которые не мешали ему искать путей выхода из печали. С каждым днём он всё больше учился преодолевать свои короткие депрессии, закапывать их глубоко-глубоко, чтобы они не мешали жить и находить больше поводов для счастья. И за таким Сехуном невольно хотелось следовать, ибо он вселял чувство уверенности — дорога приведёт к тому, чего ты так долго ищешь. — Ты меня сейчас слопаешь глазами, — рассмеялся он, как раз вовремя, ибо очередь тронулась с места. — Ну, мне же можно, — хмыкнул Чонин, очнувшись от оцепенения, проезжая к таможенному пункту. — Ну да, — согласился Сехун, задрав руки назад, под голову. — Тебе всё можно. И он не врал, когда говорил это. Его любовь к Чонину, бывшая некогда беснующейся в клетке птицей, давно превратилась в пушистого ручного кота, который сладко дремал в груди возле камина с тёплым огнём, которое излучало его сердце. Хоть впереди его ждал сложный, страшный и серьёзный разговор, он испытывал спокойствие. Интуиция, будто пробудившись ото сна, подсказывала, что в этот раз непредсказуемость Чонина выдаст самую лучшую реакцию, которая только может быть. Ведь Сехун, несмотря на зародыши недоверия, верил в слова Чанёля. Верил и знал, что так просто его никто не отпустит. Да и сам он никогда в жизни не захочет от этого всего уйти.