***
Дождь лил как из ведра, омывая изголодавшуюся по влаге землю. Капли спадали с неба, сталкиваясь с поверхностью и разбиваясь вдребезги. Ровный строй каменных плит также был изранен влажными крупицами. Те отчаянно бились о мраморную поверхность в надежде смыть слова, навеки выкованные на них, будь то имена, роковые цифры или памятные фразы, посвящённые ушедшим.«Сириус Блэк III. 3 ноября, 1959 — 18 июня, 1996. Optimum medicamentum quies est».
Ева перечитывала эти слова бесчисленное количество раз, надеясь на то, что они исчезнут или будут хотя бы плодом её воображения. Но сколько бы она не моргала, фраза оставалась неизменной — она не исчезала. Этот факт давил на девушку подобно внезапно упавшей металлической балке. «Он действительно погиб, Ева. Даже в Мунго ему уже не могли помочь. Было слишком поздно». Эти слова раскалённым добела тавро выжгли в её сознании, и Хейг зажмурилась, стараясь стереть их из памяти, но это оказалось невозможным. Влажный и холодный воздух заставил её поёжиться; она сжала одной рукой своё плечо, а другой ручку магловского зонта, который нашла в комнате Бродяги совсем недавно. Как он вообще там оказался? Она не знала этого, а теперь никогда и не узнает. К горлу подкатил ком, и та снова зажмурилась, чувствуя боль в глазах от постоянной влажности. Шмыгнув носом, она выдохнула через рот, и вновь осмотрела последнее пристанище её дорогого Сириуса Блэка. В голове всплыли последние мгновения, когда она ещё могла его видеть — его бледное и серое лицо, волнистые, блёклые волосы, впалые щёки, сухие и бледные губы и серые глаза, которые блондинка больше никогда не увидит. В последний раз она видела их тогда, у Арки, окружённая полчищем дементров — сознание навсегда запечатлело этот стеклянный взгляд, как фотографию в фотоальбоме. И как же жутко было понимать, что больше его не будет рядом. Сириус Блэк просто исчез. Испарился из материальной жизни, оставив о себе лишь воспоминания и кое-какие вещи. Слизеринка чуть согнулась, не желая раскрывать глаз. Ей было горько; что-то сдавливало её, разрывало в клочья изнутри. Хотелось впиться ногтями в собственную кожу и драть её, лишь бы не помнить, лишь бы не чувствовать. Стиснув зубы, она готова была разрыдаться, чему противилась как могла. Но чья-то рука вдруг обхватила её плечи, заставив вздрогнуть и на секунду обо всём позабыть. Девушка вскинула голову, раскрасневшимися глазами заглянув в лицо, усыпанное неизменными веснушками; озорной взгляд голубых глаз заметно преобразился — стал непривычно серьёзным и взрослым, а рука крепко обнимала её. Он излучал тепло, и не только телом, но и душой. Не думая ни о чём, Хейг просто прижалась к нему, оказавшись в объятиях. Она почувствовала контраст температуры, когда её ледяное лицо соприкоснулось с его горячей шеей; лбом она ощущала влагу стекающей с его волос дождевой воды. Он шёл к ней через всё кладбище... Ева обняла его одной рукой, а другой взяла зонт поудобнее, чтобы дождь больше не мог достать до Джорджа. Он был молчалив всё это время, что было слишком странно, слишком неестественно для него, но он не смел проронить ни слова, за что она была ему благодарна. — Ты продрогла, — тихо сказал вдруг Уизли, коснувшись ладонью её затылка и сильнее прижав к себе. Чувствуя его руку, та непроизвольно вспомнила, как ещё прошлым днём в последний раз сжимала затвердевшую и сухую кисть Сириуса. Она была холодной, и блондинка держалась за неё очень долго, не отходила, неосознанно пытаясь согреть, хоть и понимала, что это абсолютно ненужное дело. Но так просто разорвать их последний телесный контакт казалось чем-то совершенно диким. Слизеринка не заметила, как начала снова плакать. Джордж по-прежнему молчал, прижимая её к себе; он выглядел мрачным и слегка уставшим, и глядя в пространство, вспоминал минувшие дни, ужасаясь тому, как резко вдруг всё изменилось. Блэка больше нет, Волан-де-Морт был рассекречен, люди наполняются страхом перед ним, а Ева здесь, в его объятиях, разбитая вдребезги. Он обнимал её, пытался утешить, но понимал, что бессилен, что ничто не сможет облегчить её боль. И из-за этого он чувствовал себя бесполезным. — Когда я вернусь в Хогвартс? — не своим голосом проговорила она. Неожиданный вопрос настолько поставил рыжего в тупик, что он ответил не сразу: — Минут через сорок, наверное. С вами будем твоя бабушка, Тонкс, Люпин и я. — Тебя и бабушки было бы вполне достаточно, — сказала девушка, обретая контроль над собой и отстраняясь. Тот без раздумий отпустил её, почувствовав холод всем телом. — «Грозный глаз» обратного мнения, — сказал парень, внимательно разглядывая собеседницу, которая вернула взгляд к надгробию. — Гарри, Рон и Гермиона тоже едут в Хогвартс вместе с нами, и Гарри нужна защита, как никогда… — Я знаю, — кивнула та. — Но дело не в этом. Уизли не стал уточнять, и так зная, в чём дело. Он видел, что Хейг не могла не только смотреть в глаза Поттеру, но и находиться с ним в одной комнате; видел и понимал, почему. — Пойдем, — сказал он. — Нам уже пора. Казалось, та и не слышала его слов — не шевелясь, глядя на надгробие. Джордж, терпеливо ожидая, вдруг зацепил взглядом не каменное изваяние, а цветы, лежавшие на нём. Он сразу понял, что их принесла именно блондинка. «Она всегда обожала водосборы, — подумал он, глядя на красно-жёлтые бутоны. — Цвет гриффиндорцев…» Слизеринка судорожно вздохнула, наконец, ощутив на себе всю силу непогоды. Уизли перевёл взгляд на неё и хотел было вновь обнять, но та отвернулась, лишив его возможности сделать это. — Пойдём, — тихо сказала она, прикрывая зонтом и себя, и его. Не говоря ни слова, парень коснулся её руки, осторожно вынимая вещь и чувствуя, как окоченели её пальцы. Он поднял магловский атрибут, но освобождённой руки девушки не выпустил. Ева стояла на месте с равнодушным выражением лица, глядя в одну точку, но когда рыжий переплёл свои пальцы с её, она вдруг вздрогнула, будто вспомнила нечто очень важное, и вновь взглянула на парня. Он выдавил подобие улыбки, что сделало его похожим на того обычного Джорджа, который даже в самые тёмные времена мог дарить людям радость. Хейг не могла улыбнуться ему в ответ — не могла и не хотела, однако своей руки вырывать из его ладони не стала. Этого она тоже не хотела.***
«— …Лир: А мы вас посвятим В заветные решенья наши глубже. Подайте карту мне. Узнайте все: Мы разделили край наш на три части. Ярмо забот мы с наших дряхлых плеч Хотим переложить на молодые И доплестись до гроба налегке. Сын Корнуэл наш, и ты, любимый столь же Сын Альбани, сейчас мы огласим, Что мы даём за дочерьми, чтоб ныне Предупредить об этом всякий спор. Король Французский и Бургундский герцог, Два знатных соискателя руки Меньшой из дочек, тоже ждут ответа. И так как мы с себя слагаем власть, Права на землю и правленье краем, Скажите, дочери, мне, кто из вас Нас любит больше, чтобы при разделе Могли мы нашу щедрость проявить В прямом согласьи с вашею заслугой. Ты, Гонерилья, первой говори. Гонерилья: Моей любви не выразить словами. Вы мне милей, чем воздух, свет очей, Ценней богатств и всех сокровищ мира, Здоровья, жизни, чести, красоты, Я Вас люблю, как не любили дети Доныне никогда своих отцов. Язык немеет от такого чувства, И от него захватывает дух. Корделия (в сторону): А что Корделии сказать? Ни слова. Любить безгласно. Лир: Отдаем тебе Весь этот край от той черты до этой, С лесною тенью, полноводьем рек, Полями и лугами. Им отныне Владей навек с супругом и детьми. Что скажет нам вторая дочь — Регана; Жена Корнуэла? Говори, дитя. Регана: Отец, сестра и я одной породы, И нам одна цена. Её ответ Содержит всё, что я б сама сказала, С той небольшою разницей, что я Не знаю радостей других, помимо Моей большой любви к Вам, государь. Корделия (в сторону): О, как бедна я! Нет, я не бедна — Любовью я богаче, чем словами. Лир: Даём тебе с потомством эту треть В прекрасном нашем королевстве. Ширью, Красой и плодородьем эта часть Ничуть не хуже, чем у Гонерильи. Что скажет нам меньшая дочь, ничуть Любимая не меньше, радость наша, По милости которой молоко Бургундии с лозой французской в споре? Что скажешь ты, чтоб заручиться долей Обширнее, чем сестрины? Скажи. Корделия: Ничего, милорд. Лир: Ничего? Корделия: Ничего. Лир: Из ничего не выйдет ничего. Так объяснись. Корделия: К несчастью, не умею Высказываться вслух. Я Вас люблю, Как долг велит, — не больше и не меньше. Лир: Корделия, опомнись и исправь Ответ, чтоб после не жалеть об этом. Корделия: Вы дали жизнь мне, добрый государь, Растили и любили. В благодарность Я тем же Вам плачу: люблю Вас, чту И слушаюсь. На что супруги сёстрам, Когда они Вас любят одного? Наверное, когда я выйду замуж, Часть нежности, заботы и любви Я мужу передам. Я в брак не стану Вступать, как сестры, чтоб любить отца. Лир: Ты говоришь от сердца? Корделия: Да, милорд. Лир: Так молода — и так черства душой? Корделия: Так молода, милорд, и прямодушна. Лир: Вот и бери ты эту прямоту В приданое. Священным светом солнца, И тайнами Гекаты, тьмой ночной, И звёздами, благодаря которым Родимся мы и жить перестаём, Клянусь, что всенародно отрекаюсь От близости, отеческих забот И кровного родства с тобой. Отныне Ты мне навек чужая. Грубый скиф Или дикарь, который пожирает Своё потомство, будет мне милей, Чем ты, былая дочь…»
— Достаточно, — сухо проговорила Ева, не переставая смотреть в потолок. Аяно оторвалась от чтения потрёпанной книги и взглянула на однокурсницу. — Что это? — сглотнув, проговорила японка. — «Король Лир», Уильям Шекспир, — монотонно проговорила блондинка. — Спасибо, что читала для меня вслух, но я больше не хочу слушать… — Но я не закончила. — Мне и не нужно, — парировала та. — Я знаю, чем всё закончится. Хейг, наконец, поднялась с кровати. Кавагучи посмотрела ей в спину, к чему уже успела привыкнуть. — Мне недавно снился сон, — сухим голосом проговорила Ева, слегка сгорбившись. Брюнетка выпрямилась. — Какой сон? — Странный. И не знаю, сон ли. — Ты расскажешь мне его? — спросила та, не надеясь на положительный ответ. Блондинка неспешно повернулась к приятельнице, и та взглянула в её красные от недосыпа глаза. Хейг выглядела дико уставшей и измученной, а лицо её отражало всю ту боль, которую она испытывала, и Аяно уже не могла понять, моральная она или физическая. — Ты хочешь? — спросила девушку. Вопрос японку удивил, но она ответила, не задумываясь: — Конечно. Ева провела рукой по лицу, нахмурившись, и снова легла на кровать. Брюнетка уже всерьёз опасалась за самочувствие подруги. — Сначала мне снилось, как я и Оджи гуляли в лесу около Хогвартса, — невнятно проговорила та, не раскрывая глаз, — а затем он ушёл, скрывшись в листве, а я последовала за ним. Тьма окутала меня тогда, но я услышала женский голос; он говорил мне, что я должна искать свет во тьме, и я нашла. Тогда появился волкодав, огромный светящийся волкодав — это был Оджи, я точно это знаю. Он вывел меня из тьмы и отвёл к фонтану, за которым сидела некая странная пожилая женщина… Она сказала, что я грешная, что моя кровь чёрная; у неё и самой были чёрные глаза без зрачков и радужки. И когда она вонзила в мою руку кинжал из кости, пролившаяся кровь была действительно чёрной. И тогда она сказала… Хейг нахмурилась сильнее, впиваясь ногтями в собственное лицо, а Кавагучи почувствовала ком в горле, видя это. — Что она сказала? — прошептала Кавагучи. «Одри, Айзекс, её время пришло», — припомнила блондинка, спрятав лицо в подушке. — Ты в порядке? — Японка совсем заволновалась и, соскочив с кровати, в то же мгновение оказалась у кровати однокурсницы. Та ничего не ответила, и тогда брюнетка не на шутку испугалась. Пулей выскочив из спальни, она спустилась в гостиную, безумными глазами глядя на её обитателей. Голубокровно красивые, похожие на безликие фарфоровые статуи без души, все они казались ей похожими бесполыми созданиями, не способными на проявление каких-либо чувств. Но в уголке в полном одиночестве она заметила одного аристократа, атмосфера вокруг которого казалась ужасающе мрачной. Девушка ворвалась в неё, не задумываясь о последствиях, впиваясь пальцами в подлокотники чёрного кожаного кресла, и ошалело взглянула на него, взывая к себе. Тот поднял в ответ сухой и безжизненный взгляд, но японка знала, что только он из всех способен помочь. — Помоги мне, прошу тебя, — взмолилась она и, не дожидаясь никакой ответной реакции, схватила молодого человека за руку и потянула с силой и свойственным ей упрямством. Он поддался и безвольно последовал за ней, даже не успев ни о чём подумать, но в глубине души чувствуя и понимая, почему именно он может помочь — он, а не кто-либо другой. Лестницы и стены пролетели перед глазами, а когда парень понял, что происходит, уже стоял в женской спальне у кровати однокурсницы, изнемогающей от боли. Малфой не сдвигался с места; он смотрел на мучения блондинки, не слыша даже слов другой девушки, лопочущей без остановки; он лицезрел её муки, пытаясь понять, что приносит ему это зрелище — счастье или наоборот боль; он думал о том, как она предала его, как кинулась в бой против его отца. И хоть не она виновата в его заключении Министерством магии, но была причастна, а этого слизеринец не мог простить — но и понять своих ощущений он тоже не смог. Его руки сами потянулись к измученному человеку; не думая ни о чём, Драко Малфой взял Еву на руки и, забыв совсем про вторую однокурсницу, покинул женскую спальню, слыша тихий и болезненный стон, чувствуя грудью знакомое тепло чужого тела, а перед глазами видя лишь коридор и образы школьных обителей, в которых ему не было интереса. Кто-то дрожащей рукой вцепился в его мантию — плевать! Ему нет до этого дела. Он просто должен донести её до больничного крыла. Парень был близко — он знал это и чувствовал, но тяжесть тела становилась всё более невыносимой; ему казалось, что нечто тянет вниз вместе с ней, и он противился как мог. — Драко. «Нет, замолчи, — думал он про себя, стараясь перебирать ногами как можно быстрее, лишь бы, наконец, дойти. — Я не хочу слышать твоего голоса». Но тот не замолкал — он продолжал эхом отдаваться в его голове, призывая раз за разом и не давая спокойствия. «Ты не понимаешь, чем рискуешь, Драко. Она не с нами, она никогда не будет с нами». Мать ещё пыталась его понять, пыталась, но не могла, как ему казалось. А оказалось, она понимала всё лучше него самого — она знала, что рано или поздно эта девушка его предаст, знала, что ей нельзя открывать себя. А отец вообще ничего не знал, и парень был рад этому — тому, что отец не знал его такого, опозорившего семью этой порочной связью. Может, теперь он погибнет, сгниёт в Азкабане, но хотя бы не будет знать о том, что сделал его сын. Что хотел сделать его сын. Зачем бросать свою жизнь к ногам девушки, которая не желает сделать того же и для тебя? — Отпусти. «Если бы ты только знала, как я хочу это сделать,» — стараясь вкладывать в свои мысли как можно больше ненависти, говорил самому себе слизеринец». Он не помнил, как добрался до больничного крыла; не помнил взволнованного голоса медсестры. Но он помнил, как тепло резко покинуло его, как руки, которые ломились от ноши и тяжести, внезапно обрели лёгкость. Всем сердцем он почувствовал, что его отпустило, что ему вот-вот должно было стать легче. Но что-то всё равно было не так. Он инстинктивно опустил голову и увидел, как та самая рука держалась за край его мантии. Малфой перевёл взгляд на Хейг, которая из последних сил цеплялась за него — не давала ему уйти, хотя прекрасно понимала, что вырваться из её хватки сейчас не составит труда. Парень замер на месте, глядя в искажённое от боли лицо, и в этот самый момент видел уже не Еву, а самого себя — такого же измученного и разбитого. «Неужели ты действительно готов покинуть свою семью ради мимолётных чувств?» Драко ничего не ответил тогда. Но сейчас он развернулся и направился прочь, старательно выкидывая впившийся в сознание образ однокурсницы из головы. Рука, что удерживала его за край мантии, обессилено свесилась с кровати.***
— Как она себя чувствует, Поппи? — Она в порядке, профессор. Перед тем, как потерять сознание, она говорила, что у неё сильно болит голова, да и её соседка по комнате упомянула, что из ночи в ночь слышала, как та не может заснуть. Думаю, это последствия пережитого в Министерстве, не больше. — Вы уверены в этом на все сто процентов? — Я не могу быть уверена, профессор, но, полагаю, если в больнице святого Мунго до меня не нашли ничего подозрительного, то и я тем более не смогу этого найти. Девочка сильно переутомилась. — Что ж, в этом случае, надеюсь на то, что всё действительно не так серьёзно. Полагаю, она скоро должна проснуться? — Да, профессор, с минуты на минуту. — Вы не оставите меня с ней наедине? Нам есть, о чём поговорить. — Разумеется. Послышались удаляющиеся шаги, а Хейг почувствовала необходимость раскрыть глаза и прийти в полное сознание. Это оказалось практически невозможным, но она смогла и, вздохнув, обвела глазами больничное крыло и, наконец, обнаружила профессора Дамблдора в паре шагов от кушетки. Блондинка уже очень давно не видела его так близко — с самого третьего курса, когда в конце он позвал её в свой кабинет. Ей было страшно, как никогда; она боялась, что он будет её костерить или вовсе исключит из школы, но ни того, ни другого не произошло. «Как ты поняла, что Сириус Блэк на самом деле невиновен?» — спросил он тогда. И студентка с облегчением ответила, что почувствовала это в тот момент, когда только увидела его. Сейчас Дамблдор стоял перед ней вновь, и девушка уже знала, что он не будет ругаться или исключать её из Хогвартса, но понимала, что тот пришёл к ней. — Здравствуйте, профессор, — поздоровалась она, отмечая про себя, что ей не удалось вложить в свой равнодушный голос хоть каплю эмоциональности. — Здравствуй, Ева. — То, как легко он обратился к ней по имени, в любой другой момент смутило бы, но не сейчас. — Как твоё самочувствие? — Уже лучше. — Рад это слышать. — Вы и правда думали, что моя головная боль не от переутомления? — У меня были такие опасения. Твоя бабушка рассказала мне о том странном сне, который ты видела, пока лежала в больнице святого Мунго. — И Вы думаете, что это был не просто сон? — Время покажет, Ева. Не могла бы ты описать подробнее женщину, которую видела? Блондинка отвела взгляд, глядя на стены и вспоминая события той ночи. В голове вновь кольнуло, и та поморщилась. — Она была очень старой; длинные чёрные волосы, костлявые руки и тёмная одежда. И чёрные глаза без зрачка и радужки. И в руках она держала огромный волчий череп. — И она сказала, что твоя кровь чёрная? Хейг взглянула на директора, искренне не понимая, почему что-то подобное его вообще должно волновать. — Она и была чёрной, — ответила она. — Старуха вонзила кость в мою руку, и из неё полилась чёрная кровь. Дамблдор молчал, внимательно глядя на слизеринку своими умными голубыми глазами, и та нахмурилась, осознавая напряжённость паузы. — Вы что-то знаете об этом, сэр? — поинтересовалась она, хотя и не была уверена в том, что её это волновало. — Возможно, возможно, — неопределённо кивнул старый волшебник. — Но не думаю, что сейчас самое время рассказывать тебе об этом. — Как скажете. Женщина из сна интересовала девушку сейчас меньше всего, и профессор это прекрасно понимал и видел. — Люди до крайней степени поразительные и непостижимые создания этого мира, — неожиданно сказал он, глядя в окно больничного крыла. — Вы думаете? — с безразличием в голосе спросила студентка. — Убеждаюсь в этом каждый раз, когда вижу хотя бы собственных учеников и их достижения. Они поражают меня, а я открываю в каждом из них что-то новое всякий раз. Той нечего было ответить, но отчасти она понимала, почему директор завёл этот разговор. — Я видел твой блистательный Патронус, Ева, — сказал он, а блондинка почувствовала, как в горле образуется ком. Она не могла выговорить ни слова, вспоминая серебристого волкодава. — И это был один из самых сильных и мощных Патронусов, которых мне довелось знать. — Только он оказался бесполезным, — неожиданно сказала девушка. — Точнее, это я оказалась бесполезной с ним, не сумев удержать. — Нет, дело было не в тебе, — продолжил тот. — Дементоры, охраняющие Отдел тайн, не те, что охраняли нашу школу на третьем курсе, и не те, что охраняют Азкабан сейчас. Противостоять им с обычным патронусом необычайно сложно, и это занимает намного больше времени. — Но Сириус… погиб, — сглотнув образовавшийся в горле ком слизеринка, чувствуя, как неотрывно смотрит на неё директор, и от этого испытующего взгляда ей становилось сложнее сдерживать эмоции. Сжав простынь пальцами, она опустила голову: — И он погиб из-за меня. — Это нормально: чувствовать вину, когда нас покидает некто близкий нам, — спокойно сказал тот, — но не стоит перегибать палку, Ева. Сириус Блэк погиб не из-за тебя. — Из-за кого тогда? — не своим голосом проговорила она, боясь поднять головы. — Он погиб по моей вине. Студентка внезапно взглянула на волшебника, не ожидая услышать таких слов. Но Дамблдор был спокоен, будто предвидел эту реакцию. — Причём здесь Вы? — Вина действительно лежит на мне (вернее, главным образом на мне), ведь именно я приказал Сириусу оставаться в доме, который он ненавидел с детства; я закрыл его в доме, не давая возможности вдохнуть свежий воздух. И даже в глубине души понимая, что долго это продолжаться не будет, я всё равно не сделал ничего, чтобы облегчить его участь. Блондинка спрятала лицо в ладонях, не в силах слушать профессора. Тугой обруч сжимал изнутри, стягивая внутренности; было невыносимо больно и стыдно — за то, что она не может совладать с собой, не может быть сильной. Но даже с этим осознанием девушка приходила к мысли о своей беспомощности. Некоторое время она молчала, давясь рыданиями, но не плача. Мизерная гордость за саму себя кольнула на мгновение, и тогда Хейг провела руками по лицу и, наконец, подняла глаза, но на Дамблдора и не взглянула. — Вы не виноваты, — одержимо произнесла она. — Не виноваты. Никто не мог уберечь его от него самого. Я тоже не смогла… тогда, на площади Гриммо. — Жизни близких людей Сириус всегда ставил превыше своей, — сказал пожилой волшебник. — В этом заключалось его очарование и одновременно слабость. Ева вдруг вспомнила свой Патронус — именно то, как ринулся светящийся волкодав в бой. Она ещё тогда почувствовала, что это зрелище было знакомым, а сейчас убедилась окончательно — Сириуса она любила больше, чем кого-либо, и неважно, как, но это была самая самоотверженная любовь, доказательством чего служил телесный облик её Патронуса. И от осознания о потере самого дорогого человека ей становилось только горше. — И всё же я не смогла, — сдавленно проговорила та. — Я никогда не смогу себя за это простить. Я настолько слаба, что не смогла защитить самое дорогое, что у меня было. А Гарри… как мне смотреть ему в глаза? Она прикрыла лицо ладонью, будто рядом находился сейчас не Дамблдор, а сам Поттер; представила, как видит его перед собой, его искажённое мукой лицо и то, как в мыслях он проклинает слизеринку за слабость. — Гарри прекрасно понимает, что в этом нет твоей вины, — мягко сказал профессор, но его слова не убедили блондинку. — Он видел, как Беллатриса Лестрейндж направила режущее заклятие в Сириуса, и он понимает, что ты делала всё для того, чтобы его спасти. — Откуда Вам знать это? — Потому что я разговаривал с ним сам. Наконец, студентка подняла на директора глаза. Она не знала, правду ли он говорит, но хотела верить — доверять его словам в полной мере. — Гарри так же, как и ты, винит себя в смерти Сириуса. Я долго разговаривал с ним, нам многое пришлось обсудить в тот день, когда ты ещё находилась в больнице святого Мунго, но то, что он не винит тебя в смерти Блэка, мне совершенно ясно. На это Хейг нечего было ответить. Хоть она и поверила волшебнику, чувство вины не утихало — девушка во что бы то не стало решила встретиться с гриффиндорцем, как только полностью оправится. Неожиданно в её голове вспыхнул яркий и запоминающийся образ человека, которого она боялась и ненавидела уже долгое время. Ева понимала, что ни с кем другим, кроме самого Дамблдора, не сможет обсудить то, что видела. — Редсеб Маллиган, — тихо упомянула она имя, не узнавая свой голос — не до конца понимая, почему вдруг он вспомнился ей в эту секунду. — Мне казалось, что Пожиратели смерти не могут вызывать Патронусов — такая магия им просто не поддаётся. Так как… Закончить такую страшную мысль означало лишь то, что она принимает эту реальность. — Редсеб Маллиган для всех всегда оставался загадкой, — помедлив, проговорил директор, внимательно глядя на девушку. Она поняла, что и самого волшебника этот человек явно заинтересовал. — Это действительно редкость, чтобы Пожиратель смерти мог применить заклинание Патронуса, однако если он использует его, это говорит лишь о том, что что-то светлое ещё осталось в этом человеке. Значит, он ещё не полностью погряз в безумии и ненависти. Слизеринке вспомнилось, как он на пару с братом уничтожал маленькое поселение Африки и то, как явил самого большого и светлого Патронуса в её жизни; вспомнились его глаза, в которых в то самое мгновение не было ни капли сумасшествия — всего лишь страшная усталость. Соединить безумного Редсеба и того, что мог защититься от собственных страхов самостоятельно, в один образ ей совершенно не удавалось. Ненавистный ею человек вводил в смятение — она чувствовала, что обязана ему жизнью, и это чувство грызло изнутри не хуже, чем тоска и боль от потери Сириуса.***
Окончание учебного года было крайне омрачено минувшими событиями. Хейг буквально кожей чувствовала нависшее в Большом зале напряжение; все только и говорили о возвращении Волан-де-Морта и о произошедшем в Министерстве. При каждом упоминании студенты глазели на стол гриффиндорцев, за которым сидели одни из известных участников последнего сражения. Ева вернула хмурый взгляд к своему столу, отмечая, что Гарри среди них не было, и подумала, что и ей здесь не место. Не сказав сидящей рядом Аяно ни слова, блондинка незаметно поднялась. О том, что и она тоже была в Министерстве магии в тот день, никто так и не узнал, чему она душевно радовалась — быть невидимкой сейчас было важнее, чем когда-либо. С трудом одолевая невыносимую и давящую тоску, девушка ни на что не обращала внимания, но только резкий толчок в плечо заставил вернуться к реальности и замереть на месте, глядя в знакомые серые глаза. Драко, казалось, всего мгновение назад находящийся в таком же состоянии, глядел на однокурсницу так, будто видит впервые. Та поджала губы, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. «Почему из всех людей именно ты сейчас столкнулся со мной?» — с болью подумала она, глядя на то, как Малфой надевает маску безразличия и отворачивается. Не в силах смотреть на то, как он уходит, слизеринка сама развернулась и стремительно направилась прочь. Внутри всё кипело. Оказавшись за пределами замка, студентка остановилась, вдыхая жаркий летний воздух. Сердце отбивало сумасшедший ритм, отталкивая желанное облегчение, однако вокруг, к счастью, никого не было. Подгоняемая разнообразными воспоминаниями, Хейг неспешно направилась к Чёрному озеру, глядя на такое знакомое ей окружение. Казалось, что где-то вдалеке раздаётся шёпот Гремучей ивы, ставшей какой-то особенно родной. Оказавшись у того самого дерева, под которым вместе с Сириусом она прятались от солнца в недавнем сне, Ева осторожно опустилась на землю. Тяжело вздохнув, она закрыла глаза и прислонилась затылком к стволу, слушая, как трещат вокруг цикады. Однако вопреки тени, духота изводила. Блондинка сидела какое-то время неподвижно, но затем раскрыла глаза и, выпрямившись, стянула с себя пуловер, оставшись в одной блузке и школьной юбке. Краем уха она слышала слабый хруст, и её сердце пропустило удар, и девушка достала из кармана кофты свёрнутый в несколько раз немного помятый лист бумаги. Ей не нужно было разворачивать его, чтобы понять, что это, но она прижалась спиной к сухой коре и всё же развернула записку, вглядываясь в такие знакомые слова и родной почерк. Студентка вдруг заметила, что букву «y» он выводил абсолютно так же, как и она сама, с размашистым хвостиком. У Евы почерк был полон закорючек, но Сириус писал аккуратно, ровно и красиво, почти каллиграфически, однако буква «y» как-то резко выделялась. Слизеринка вздохнула и принялась за чтение письма, которое помнила практически наизусть с тех пор, как оно пришло таким же ранним летом два года назад.«Привет, Волчонок! Я, наконец-то, залёг на дно и смог послать тебе весточку! Будь осторожна, эта сова любит клеваться! Не могу написать, где нахожусь сейчас, но здесь не так, как было там, рядом с тобой и Гарри. Здесь холодно и пасмурно, но для меня это не проблема. Я в порядке…»
Хейг перечитывала письмо, чувствуя, как начинают дрожать руки.«…Мерзавец Снейп не донимает? Если он как-нибудь навредит тебе или Гарри, сразу дай мне знать, и тогда я добьюсь того, что в школе он больше находиться не будет…»
В его обещания блондинка всегда верила, а потому не смела жаловаться на декана, даже несмотря на произошедшие на третьем курсе неприятные события.«Сейчас, когда Крыса бесповоротно (пока что) сбежала от меня, и мой образ жизни начинает походить на бесцельный, я вспоминаю разговор, который нам не удалось закончить. Ты говорила о том, что боишься так сильно, что не можешь делать что-либо, но ты солгала мне! На самом деле, это не так. Вопреки своему страху, ты можешь и делаешь. Твоя помощь была неоценима, хоть ничего и не вышло. Встретив тебя впервые после двенадцати лет порознь и увидев герб Слизерина на твоей мантии, я решил, что для тебя всё потеряно; решил, что ошибался на твой счёт, но вскоре осознал, что ошибался вдвойне, и был рад, что, наконец, понял это. Ты оказалась таким же разочарованием для паршивых слизеринцев, каким я был для своей семьи. Для всех, кроме Лиры…»
Глаза сильно щипало, и девушка зажмурилась, проведя по векам ладонью. Послышался шорох, сообщающий о чьём-то приближении, что студентку, в прочем, несильно волновало. Это мог быть кто угодно.«Однако теперь у меня новая семья — та, что я выбрал когда-то сам, и та, что ещё принимаю за семью. Больше я не одинокий узник…»
Ева подняла голову, глядя на совершенно неожиданно оказавшегося перед ней человека. Его яркие зелёные глаза, которые каждый сравнивал с глазами его матери, смотрели на слизеринку сквозь линзы круглых очков. Та не могла понять, что выражает его лицо, но с зрачков отчётливо считывала чувства. Нечто до сих пор сжимающее изнутри сковало с большей силой, и девушка отложила письмо и поднялась с земли. Поттер неподвижно наблюдал за ней, не смея обмолвиться, а та боялась любых его слов. Но вот она преодолела небольшую дистанцию и заключила друга в объятия, чего раньше никогда просто так не сделала бы, и, не в силах сдержаться, расплакалась. Гриффиндорец был заметно смущён и обезоружен болью одновременно. — Прости меня, Гарри, — просипела она, не в силах выровнять дыхание. — Прости меня! — Перестань, — твёрдо сказал тот, коснувшись рукой её плеча. — Ничего не говори. Блондинка замолчала, но объятий своих не ослабила. Парень осторожно успокоительно провёл рукой по её спине и вздохнул, на мгновение прикрыв глаза. Совсем незначительное облегчение забралось в душу Хейг.«Ты и Гарри — берегите себя. Вы оба находитесь в бесконечной опасности, но я буду спокоен, если вы будете вместе. Для меня это очень важно До встречи, Ева. Уверен, что скоро мы встретимся. С любовью, твой Оджи».
***
Стук колёс «Хогвартс-экспресса» приносил некое умиротворение. Ева слушала его, глядя на стремительно сменяющийся пейзаж за широким окном поезда. Позади неё остановилась Аяно, которая осторожно перебирала пальцами волосы приятельницы, вплетая в красивую ажурную косу. Блондинка чувствовала, как пальцы японки касались головы, и иногда чувствовала мурашки по всему телу — она обожала, когда кто-то её заплетал, но сама могла подпустить к своим волосам только бабушку или Кавагучи. — Что бы не говорили вокруг люди, магия иногда бывает абсолютно бездушной, — задумчиво проговорила та, внимательно наблюдая за тем, чтобы пряди плелись равномерно. — Почему? — без особого интереса спросила Хейг. — Когда человек делает что-то руками, он получает совершенно другие ощущения, чем если бы то же самое он сделал взмахом палочки, — сказала брюнетка. — Магия облегчает жизнь, но её избыток лишает радости от простых и незначительных мелочей. И, полагаю, человек становится скупым. Ева не ответила, но мысленно согласилась с одногруппницей. — С магией человек становится жестоким, — глубоко уходила Аяно в размышления, и её тон изменился. — С магией человек может делать то, что без неё наверняка сделать бы не смог. Прямо как тогда… когда тот, что пытал меня заклятиями, потеряв палочку, не смог делать того же самое с моей катаной в руках. «Круциатус», смертоносное заклинание… Оно невидимо, неосязаемо, и человеку кажется лёгким лишать жизни вот так, а когда даёшь ему в руки нож, сомневается в себе, потому что ощущения от убийства собственными руками совершенно отличается от взмаха волшебной палочки… Блондинка, заслушавшись, невольно вспомнила о магах, которым убивать руками было бы так же легко, как взмахом палочки. — Поэтому, если уж убивать, то с уважением и осознанием. Чувствуя утекающую жизнь сквозь пальцы, а не испаряющуюся в воздухе от какого-то там заклинания… — И именно так бабушка устранила того, кто пытал тебя, — бездумно заметила Хейг. — И теперь я понимаю, за что ты так сильно её уважаешь. — Я не только с уважением отношусь к ней, — сказала однокурсница, постепенно подходя к завершению плетения. — Моё отношение — благодарность. И когда-нибудь я отдам свой долг. — За столько лет заботы обо мне ты уже сполна его отплатила. — Слизеринка очень не любила, когда Аяно говорила о своём долге перед Лирой Блэк. — Ты поклялась защищать меня от напастей, но до сих пор добровольно отдаёшься в рабство. Мне не нужны слуги или подданные. Ева почувствовала, как Кавагучи прекратила движение по волосам, и это не было хорошим знаком. — Думаешь, я помогаю тебе, общаюсь с тобой и вообще нахожусь рядом только лишь потому, что должна миссис Блэк? Та ничего не ответила, ведь всё это время именно так и считала. — Что бы ты там не думала, я хочу, чтобы ты знала. Если бы всё было действительно так, как ты думаешь, то, поверь, наши взаимоотношения были бы совершенно другими. Но ты моя единственная и настоящая подруга, вне зависимости от того, как сама ко мне относишься. Запомни это. Блондинка почувствовала, как резинкой та скрепила косу. Услышанные слова поразили до глубины души, и девушка впервые подумала, что всё это время абсолютно неверно оценивала свою однокурсницу. И обернувшись, столкнулась со взглядом. Японка улыбнулась, после чего махнула рукой и покинула купе, оставив слизеринку наедине со своими мыслями. Время в дороге пролетело слишком незаметно. Ева не помнила, как брала вещи, сходила с поезда или проходила через волшебную арку, разделяющую мир волшебства, принесший много страданий, и мир маглов, простых людей, в котором она не видела ничего родного или утешающего. Блондинка сделала всего несколько шагов и остановилась, придерживая рядом чемоданы. Впереди в ожидании остановились знакомые люди — бабушка, «Грозный глаз» Грюм, профессор Люпин, Тонкс, мистер и миссис Уизли, Фред и… Джордж. Последний уже заметил её и улыбнулся. Губы девушки задрожали, и она, держась изо всех сил, сделала ещё несколько шагов и, не обращая ни на кого внимания, обняла его. Он не смутился и ответил на объятия, тихо посмеиваясь — не потому, что она казалась ему забавной, а просто от удовольствия. Она искала защиту и силу в нём, и это давало парню уверенности в том, что достать всё это для неё ему не составит труда. — Не кисни, Хейг! — сказал он, не отпуская её. — Я уже знаю, что на этих каникулах тебе скучать не придётся! Блондинка ничего не сказала в ответ, но рыжий почувствовал, как она сильнее сжала пальцами его новую кожаную куртку. Это непременно был хороший знак! Солнце неспешно уходило в свою ночную гавань, однако в руках слизеринки покоилось особое, куда более горячее и доброе солнце. Впервые за долгое время она почувствовала спокойствие и умиротворение, чего не ощущала давным-давно; эти объятия напомнили о том, как Сириус обнимал её в последний раз, в той забытой комнате в Отделе тайн, когда на них стеклянными глазами смотрел её родной отец. Но Ева о нём не думала. Она всё равно знала, что их пути хоть и неминуемо, но сойдутся, ведь до тех пор, пока она будет возвращаться в мир волшебства, их судьбы будут связаны.