"Мне кажется, я знаю эту девку"

Она не хочет показать, насколько ей страшно, поэтому, сидя на краю стула, беспечно по-детски болтает босыми ногами. Так можно обмануть кого угодно, кроме Жавера. Эпонина Жондрет так крепко вцепилась в стул, что если сейчас обрушатся стены управы, она так и останется сидеть. Крохотная птичка, впервые попавшая в западню, умна. Ей хватает здравого ума не кидаться в панике на стены клетки. Кто-то сильнее ее должен отворить дверку или сделать брешь. И она согласна купить свою свободу любой ценой, кроме предательства. — Так ты не знаешь человека, которого твой папаша с компанией хотели обобрать? — Обобрать? — девчонка искусно изображает удивление.– Ну что вы, месье Жавер! Мой отец порядочный человек. Собрались его друзья, тоже весьма почтенные люди. В большой компании не без ссор. — Значит, ты все-таки кое-что знаешь? — Жавер внимательно смотрит на задержанную. Эпонина понимает, что глупо изображать полное неведение; сейчас в допросе они подошли к той грани, когда из свидетельницы она в два счета может превратиться в соучастницу. Достаточно одного неосторожного слова. — Ну что вы, месье Жавер, — твердит она. — Нехорошо молодой невинной девушке находиться в компании стольких мужчин. — Ты предпочла другую компанию. Думаешь, я поверю, что «невинной девушке» неизвестно имя ее любовника? Эпонина пожимает плечами. Будто невзначай ее блузка низко соскальзывает, обозначая начало темных девичьих сосков. — Почему же? Его звали Жак… —Жак как? — Жак как-то-так… Да и не любовник он мне вовсе. Негодяй, который пытался соблазнить неопытную девицу, а когда ничего у него не получилось, то пытался взять ее силой. Спасибо месье Жаверу и его людям, иначе страшно представить, что могло произойти. — И ты так просто пошла с незнакомым человеком? Жавер облокачивается о спинку своего стула, и Эпонина понимает это как знак, что допрос можно перевести в доверительную беседу. — Невинную девушку, не знающую жизни, так легко обмануть. И так сложно найти достойного мужчину. Вот как месье Жавер… Жавер пренебрежительно хмыкает: девчонка неопытна, иначе не пыталась бы продать то, чего давно уже не существует. Однако, вряд ли невинна. Задержанная и сама понимает, что слишком заигралась. Губы ее плотно сжаты, ресницы часто вздрагивают. Сейчас она расплачется, надеясь разжалобить инспектора. Большинство преступниц, особенно молодые, очутившиеся в его кабинете впервые, действуют одними и теми же методами – не добившись своего соблазнением, пытаются взять его жалостью. Он-то надеялся, что Эпонина его хоть чем-то удивит. Есть в ней что-то цыганское: обветренное смуглое лицо, бесшабашный блеск глаз. В дыре юбки виднеется молочно-белое острое колено с едва зажившим шрамом. Против собственной воли Жавера как магнитом тянет взглянуть туда снова и снова. Девчонка почти сломлена, злится на себя, на проклятого инспектора, на отца, который втянул ее в эту передрягу, на сбежавшего кавалера, оставившего ее в лапах жандармов. Внезапно обнаружив беспорядок в одежде, она поправляет блузку, одергивает юбку и отворачивается. Пауза затягивается. Еще немного, и птичка запоет, Жавер уверен. Сейчас, еще один вопрос, без угроз, без лишних обещаний, и она заговорит. — Месье Жавьер, это правда, что вы заговорены от пуль? Неожиданный вопрос. Девчонка решила если не соблазнить инспектора, то задобрить его лестью. — Желаешь попробовать? — Нет. И где б я спрятала пистолет, — Эпонина разводит руками, снова демонстрируя свой нищенский оборванный наряд. Дерзость уже не оружие, а способ защиты хоть капли гордости, когда все потеряно. — Ты свободна. — Что? Эпонина не может поверить, что так легко отделалась. — Убирайся. Дважды ей повторять не нужно. Легко вспорхнув с места, Эпонина бросается к двери. Быстрее, чем Жавер успевает подойти к окну, она оказывается на улице. Только на значительном расстоянии от управы она оборачивается и, убедившись в отсутствии преследователей, приседает в фальшиво-вежливом книксене, догадываясь, что за ней наблюдают. Потом, гордая своей победой, медленно, виляя бедрами, удаляется, не пропуская ни одной лужи. Погода мерзкая, а ей будто наплевать. В сущности, Жаверу не за что задерживать Эпонину. Доказательств кражи нет, никого не убила, даже в заварушке со сбежавшим подозрительным пленником была где-то в стороне. Это не жалость. Закон – есть закон. Преступать его недозволено даже его служителям. Тогда почему он до сих пор стоит у окна, хотя девчонка уже давно скрылась? Какое ему до нее дело? Но по спине пробегает холодок. У него предчувствие, что им предстоит еще встретиться – ему и этой девке. Жавер возвращается к работе, отгоняя неприятную мысль о том, что внезапная чувствительность – признак приближающейся старости.