Опора престола

      Побережье встретило их резким холодным ветром. На шерсти Хиена и Тамы наросли снежные игольчатые шубы, у их всадников обледенели ресницы и мех вокруг лица.       — Надо спускаться! — прокричала Рисай, прикрываясь от ветра рукой с зажатыми в ней поводьями.       Тайки кивнул и направил Таму вниз, в снежную круговерть облаков. Сначала Рисай показалось, что облака спускаются до самых предгорий, но над остриями горных елей туман внезапно кончился. Открылись крутые заснеженные склоны, поросшие с cеверной стороны голубоватыми островерхими елями. Кидзю скользили почти над самыми верхушками, их всадники до боли вглядывались в сумрачный пейзаж внизу, отыскивая место для посадки.       — Там! — Рисай указала на седловину между двумя вершинами. — Там есть и тропа вниз.       Над самой седловиной Рисай вдруг развернула Хиена и стала спускаться среди деревьев. Там была поляна, которую трудно было заметить сверху. И огромное, старое, раскидистое дерево ябоку, под которым кто-то хитроумный построил хижину.       Когда в хижину завели кидзю, места сразу стало не хватать. Рисай принялась чистить животных от снега, потом укрыла обоих попонами. Похожий на белого тигра Тама сопел носом и щурил желтые глаза, крылатый пес Хиен фыркали мотал головой, стряхивая снег.       Канаме расседлал их, положил на помост седельные сумки и огляделся в поисках топлива.       — Придется пойти собрать, — сказала Рисай. — Там под елками растет кейхаку.       Под елками, где снега было меньше, и в самом деле виднелись заросли, похожие на плотные кусты из тонких веток, усыпанных плодами размером с перепелиное яйцо. Канаме принялся собирать эти плоды — плотные, твердые, похожие скорее на большие орехи, а Рисай с мечом в руке стояла на страже. За полчаса Канаме набрал приличную горку этих орехов, которых, по расчетам Рисай, им должно было хватить на вечер и ночь. Канаме тем временем достал растопку, кремень с кресалом и возился над очагом. Выбить искру у него получилось не с первого раза, поджигал растопку он и того дольше. Но все же поджег, раздул пламя и повесил над ним котелок со снегом. Протянул к огню замерзшие покрасневшие руки.       Наполовину утопленная в землю хижина была построена с умом — в ней быстро стало тепло, хотя дым от очага выходил через отверстие в крыше. Но кейхаку сгорал почти без дыма. Рисай достала из вьюка бронзовую жаровенку, набила в нее тлеющих орешков — они горели, как уголь, красные искры перебегали по почерневшим шкуркам.       Спали они, тесно прижавшись друг к другу, под одеялами и теплыми плащами. Рисай просыпалась ночью — болела утраченная рука, ныло плечо. Спине было тепло от прижавшегося Тайки. На меховой оторочке плаща топорщились иглы инея, доски помоста побелели от изморози. Фыркал во сне Хиен, посапывал Тама. Снаружи свистел в вершинах елей ветер, доносил издалека завывания йом и их крики, похожие на детский плач. Глаза закрывались сами собой, но рука сжималась на рукояти меча.       Наутро они снова взвились выше облаков, в слой небесного моря. Им предстояло пересечь весь остров Тай, чтобы добраться до северной провинции Бун. Канаме считал, что искать следы государя нужно оттуда, где тот исчез.       — Я искала свидетелей, — вздохнула Рисай. — Не нашла никого.       Она только по слухам знала, что государь перевел армию через горы на границе между Бун и столичной провинцией Цуй, что мятежники пошли в бой. И посреди боя государь вдруг исчез. Мятеж, похоже, затих сам собой, а армию прибрал к рукам Асен. Командиры, бывшие с государем — Эйсё, генерал Центральной армии, и Гайсин, генерал армии Правой, вместе с Сэйраем, которsй командовал Центральной Гвардией в этом походе, исчезли. Они не добрались до дворца.       Рисай знала также, что Асен снес Тэцуи, столицу провинции и оплот мятежников, с лица земли. Что он разграбил и округ Саку, родину государя Гёсо. Значит, Асен подозревал, что государь был в провинции Бун? Что он мог укрыться в Тэцуи? Или у себя на родине? Но там, в Саку, вряд ли кто помнил его, и вряд ли там жила семья Саку Гёсо — он был бессмертным уже больше ста лет, так что вряд ли мог рассчитывать на родню. Но других вариантов не было. Рисай подозревала, что у Канаме есть какая-то идея, которую он пока не говорит, и ждала.       Провинция Сун, внутренняя, обращенная побережьем к материку, к благополучному Эн и все еще волнующемуся Кей, была так же наводнена йомами и страдала от зимних ветров и снегопадов, как и остальные. Хотя была уже весна, холодно было по-зимнему.       К вечеру они снова спустились под облака. Внизу протирались бесконечные холмы, укрытые снегом, темные пятна леса — и ни следа человека. Под снегом кое-где угадывались квадратные границы полей, но проложенных в снегу дорог не было видно. Стремительно темнело, и Рисай, решившись, направила Хиена вниз, в центр квадратного рисунка, туда, где должна была стоять деревня.       Все, что осталось от строений, было завалено снегом. Под его тяжестью просели крыши. К удивлению Рисай, в рике, общинном доме, уцелели двери. И крыша над той его частью, что примыкала к храму. Рисай не нравилась идея заночевать здесь, но другого укрытия они до темноты не найдут, а здесь хотя бы совсем рядом деревенское рибоку, если нападут йомы, можно успеть добежать.       Ночлег был точно такой, как предыдущий. Разве что не пришлось собирать кейхаку — в брошенных домах нашлось достаточно досок, которые можно пустить на топливо. Они молча поужинали рисовыми колобками и даже заварили чай. Канаме церемонно разлил чай по чашкам и залил в чайничек еще воды. Чайничек они нашли тут, на кухне рике — глиняный, на пару чашек, совершенно целый. Вода тут в колодце была хороша, и нежные зеленые листья распустились в едва пустившем пузыри кипятке, наполнив едва протопленное помещение весенним ароматом. Рисай грела пальцы о гладкие глиняные бока чашки и смотрела, как пьет Канаме — не торопясь, небольшими глотками, наслаждаясь вкусом и теплом.       Вообще-то кирины избегают убирать волосы в прически и перетягивать их лентами. Ходят с распущенными, даже если неудобно. Потому что если кирин вдруг перекинется в звериный облик, а грива останется заплетенной или там подвязанной... больно будет и неудобно. Но Тайки больше не был кирином. Когда Асен отрубил ему рог, Тайки утратил свою силу и способность перевоплощаться. Так что он без всяких церемоний просто убирал волосы в пучок, чтобы не мешали. К тому же волосы и глаза у него были черными. Посмотреть со стороны — обычный юноша, симпатичный, с нежными руками, как бывает у детей чиновников или торговцев.       Впрочем, работы Тайки не избегал. Подумать только, топливо для нее собирает и чай заваривает сам тайхо! Смешно.       — Мне кажется, — тихо сказал вдруг Канаме, — что вокруг на многие мили никого нет. Люди... умерли или ушли отсюда. Скажите, Рисай-доно, бывало ли так, что страна в междуцарствие совсем пустела?       Рисай покачала головой.       — Не помню такого. Обычно в междуцарствие много людей перебирается в сопредельные страны, и даже оседают там, меняют подданство. Но чтобы страна вымерла целиком... Говорят, было тяжелое и долгое междуцарствие в Кё, целых двадцать девять лет, тогда наместники, которых покойный государь назначил в конце царствования, воевали друг с другом и угоняли людей из соседних областей к себе. И в Эн, рассказывают...       — В Эн? — удивился Канаме.       — Да, прежний государь сошел с ума и охотился на людей, а непокорных жег целыми деревнями. Когда его убили, Энки искал государя тридцать лет и умер, так и не найдя.       — От сицудо?       — Нет. Просто... Если кирин за тридцать лет не находит государя, он умирает. Тогда на горе Хо рождается новый кирин.       Канаме сидел, держа остывающую чашку обеими руками, и смотрел в огонь.