Когда слишком поздно

Питу стоит большого труда, чтобы приподняться на локте. Очертания предметов перед глазами не хотят собираться в единую картину, а голова жутко раскалывается. Сначала ему сложно понять, что произошло и почему он в таком состоянии, но постепенно воспоминания прокручиваются в голове. Поцелуй, разговор с Хеймитчем и алкоголь. Алкоголь, с каждой рюмкой которого становилось все больше и больше. Пит пытается вспомнить еще что-то, но это “что-то”, как назло, не сразу врезается в его память. Кажется, он слышал голос Китнисс. Как та просила у него прощения и чуть было не сказала, что… любит его. Последнее воспоминание кажется наиболее размытым и неестественным, так что Пит с разочарованием старается сказать себе, что это просто сон. Сладкая греза, в которую ему так хочется верить. Не успевает он до конца разобраться со своими мыслями, как в комнату возвращается Делли и, не задумываясь, кидается к своему жениху на шею, как только видит, что тот пришел в себя. Пит тяжело вдыхает, так как голова начинает болеть с новой силой. — Ой, прости, прости, прости. — Делли начинает покрывать поцелуями его лицо, только вот не получает особой реакции со стороны. Пит лишь хватается за голову и спрашивает где он. — В своей собственной гостиной. Пит оглядывается по сторонам и лично в этом убеждается. Затем, не особо соображая, что говорит, спрашивает: — Свадьбы ведь еще не было? Делли отрицательно качает головой. Питу не особо приятно видеть, как разочарование растекается по ее лицу, однако, собравшись с силами, он выдавливает из себя: — Так может, перенесем ее еще на недельку? Делли удивлена, хотя по ее лицу пробегает тень понимания. Она тут же старается выкинуть эту мысль из головы и спрашивает, почему они должны это сделать. Пит долго объясняет ей, что вдруг понял, что не все до конца готово, да и в таком состоянии он вряд ли придет в себя до завтрашнего дня. Он старается быть убедительным, и Делли ему верит. По крайней мере, ему так кажется. Вскоре наступает темнота, и она просит остаться у него на ночь. Пит не отказывает, так как деваться ему некуда. Когда девушка мирно засыпает, лежа рядом с ним, он старается не думать, не вспоминать о том, как такими же тихими ночами Китнисс посапывала у него на груди. Как осторожно будила, если ей снились кошмары, как он ее успокаивал. И как можно было не замечать внимания с ее стороны? Потому что Питу до сих пор хочется верить, что те слова, которые он слышал сквозь туман опьянения, были реальностью.

***

Капельки воды, стекающие с мокрых после душа волос, уже промочили халат насквозь. Китнисс стоит у окна и смотрит, как где-то вдали сверкает молния, на мгновение освещая темную комнату, тусклый свет в которой есть только за счет пылающего огня в камине. Вот тебе и дождь… Сколько прошло времени с того момента, как она всю ночь простояла на балконе, думая о чертовом дожде, который якобы полил бы в день ее свадьбы? С того момента, как они с Питом будто бы зашли на какую-то радиоактивную зону, что была под запретом? Всего лишь день… А Китнисс казалось, что очень давно, а она до сих пор заперта где-то в четырех стенах, и эти стены называются “чувством вины”. Единственным выходом сейчас казалось просто взять ключ, открыть замок и бежать как можно дальше. Куда-то в такое место, где прошлое больше ее не найдет и не потревожит. Где воспоминания не возьмут вверх над ее чувствами. Где она бы смогла отпустить из оков и себя, и Пита Мелларка. Да, пожалуй, так и стоит сделать. Мысленно Китнисс пытается попрощаться с ним, еще раз попросить у него прощения, а потом просто взять — и отпустить. Ей кажется, что вроде получилось. Что да, она пустила его куда-то в свободный полет и больше не поймает в свои сети… А кошки на душе скребут. В прихожей уже стоит собранный чемодан. Китнисс не знает, куда она поедет. Может, в Четвертый — к матери. Может, в Восьмой или, скажем, во Второй. Впрочем, неважно. Лишь бы как можно дальше и в один конец. Раскаты грома становятся сильнее, молнии сверкают чаще, и из-за шума Китнисс не сразу слышит стук в дверь. Он становится настойчивее, и она вздрагивает, поймав себя на мысли, что как-то жутко это все: ночь, раскаты грома и маньяк, который ломится в дверь. Когда же Китнисс открывает дверь и видит перед собой знакомую фигуру, тело будто сковывает, и она решает, что лучше бы это действительно был какой-нибудь маньяк. Она еще долго стоит, не двигаясь, и даже боясь вздохнуть, как Пит сам нарушает тишину: — Знаешь, мне как-то не очень приятно стоять под дождем. – Он слегка ей улыбается, отчего Китнисс становится только хуже. Молча, она пускает его в дом, до сих пор не сказав ни слова. Какая ирония! Еще несколько часов назад, в порыве ярости, она хотела спросить у него все, что так мучило ее, а теперь желает никогда этого не узнавать. Никогда больше его не видеть, а уж тем более разговаривать с ним на эти темы. Пусть эти темы и касаются их обоих. Хотя, о каком “они” теперь может быть речь? Пит проходит вглубь гостиной, а Китнисс машинально следует за ним. При слабом свете огня видно, как по его рукам стекают мелкие капли, и что взъерошенные ото сна волосы тоже немного влажные. Китнисс опускает взгляд в пол. Действительно, негостеприимно держать человека под дождем… Пит внимательно разглядывает озорные танцующие языки пламени и тоже не собирается завязывать разговор. Однако слова сами слетают с его губ: — Огненная Китнисс… — Девушка вздрагивает от звучания старого прозвища. — Все это время я боялся об тебя обжечься. — Зачем ты пришел? — вырывается у Китнисс после его слов. Почему-то они ужасно ее злят. Какая она сейчас, к черту, огненная. Пожалуй, единственное, что осталось после того бушующего пламени — слабо тлеющие угольки, которым никто больше не поможет возгореться вновь. — Мне кажется, нам нужно поговорить. — Пит, наконец, поднимает голову от огня и пытается заглянуть Китнисс в глаза. Но та лишь продолжает смотреть куда-то в другую сторону и отвечает: — С чего ты решил? Нам не о чем разговаривать… — Голос Китнисс дрожит. И предательски выдает ее. — Лучше тебе уйти. — Китнисс, ты не сможешь все время меня избегать! — А мне и не придется! — резко начинает говорить она. — Будет лучше, если я как можно скорее уеду отсюда и не буду мешать вам с Делли жить долго и счастливо! Пит не верит своим ушам и только сейчас замечает чемодан, стоящий в прихожей. Она собирается уехать… Эта мысль вдруг врезается ему в голову и ударяет с двойной силой. Пит замирает, не зная, что ей ответить. Решимость Китнисс вновь куда-то пропадает, и она, опустив голову, указывает рукой на дверь: — Пит, пожалуйста, уходи. Слишком поздно что-то изменить, ты и сам должен это понимать. И… Но Пит вдруг хватает ее за вытянутую руку и прижимает к себе настолько сильно, что та едва может вырваться. — Нет, Китнисс, не поздно что-то изменить. Никогда не поздно. От этих слов она неожиданно останавливает попытки вырваться из его сильных рук и смотрит в эти голубые глаза, которые, кажется, стараются уловить каждую эмоцию на ее лице. Вдруг Пит тихо произносит: — Ты меня любишь. Правда или ложь? Из глаз Китнисс начинают течь слезы от слов, которые он шепчет. Внутри все защемляет и начинает болеть. Невыносимо болеть. Китнисс начинает корить себя за то, что никогда не могла сделать. Не могла выразить все, что было у нее на сердце все это время в словах. За все эти годы даже с действиями у нее получалось туго. А потому она громко всхлипывает и, ударив Пита кулаком по груди, сама порывисто его обнимает. Китнисс плачет долго, навзрыд, уткнувшись ему в плечо. Пит замирает в ожидании ответа и даже вздохнуть боится, когда слышит ее едва слышный голос: — Правда, идиот ты несчастный. Правда. Кажется, эти слова придают Питу уверенности: он отвечает на объятия Китнисс, прижав ее к себе, и, будто создавая неразрывную цепь, эти двое держат друг друга. Сказанное девушкой звучит, но никак не может уложиться у него в голове. “Правда” — слово, которое сейчас звучало лучше и искреннее всяких длинных признаний в любви и верности. Да и зачем в такой ситуации нужны слова? За столько жизненных испытаний они и так проверили друг друга, а в любви действия весомее слов. Пит аккуратно касается губами макушки Китнисс – все еще влажные волосы приятно пахнут после душа. И ему, и ей хочется продолжать стоять здесь, сейчас. А то и вовсе раствориться. — Ну что ж, раз уж никогда не поздно что-либо сделать, — вдруг говорит Китнисс, — то позволь мне попросить прощения. — Тебе не за что извиняться, — шепотом отвечает Пит. — Нет, есть за что. — Китнисс отрывается от его плеча и впервые смело смотрит в глаза. — Хотя бы за то, что я была такой глупой. Пита довольно забавляет это утверждение и, легко смеясь, он говорит: — Тогда мы друг друга стоим. На мгновение они оба заливаются смехом, но тут же притихают. Пит смотрит на нее с восхищением, на все еще родную, прекрасную, его Китнисс. Несмотря на некую неловкую тишину, сейчас она не старается спрятаться от него, лишь бы не видеть, не разговаривать. Она почти незаметно приближается к его лицу и уже сама, сначала едва ощутимо, касается его губ. Поцелуй постепенно крепнет, а они уверенно отвечают. Тепло, защищенность и страсть завладевают обоими, и они уже не желают снова потерять друг друга в этом бушующем, штормовом океане. Но вдруг воздуха начинает не хватать, и Китнисс, как начала, так и первая прерывает поцелуй, будто неожиданно что-то вспомнив, о чем-то подумав. Она снова смеется, только на этот раз как-то нервно, беспокойно и говорит: — Знаешь, у нас осталась только одна проблема: ты почти что женат.